Сигуатера - Юрий Пахомов

Лицо Афонина выражало разочарование. Он-то рассчитывал вытащить Трыкова из теплой койки, а тот сидит, строчит.

— Конспект на родину? Или послание любимой? Люби меня, как я тебя. Целую соленым флотским поцелуем, Семен С-Приветом!

Трыков молча смотрел на него.

Афонин вдруг выпучил глаза.

— Все! Понял! Ты пишешь роман. Дай-ка взгляну. Роман «А вчерась на флоте».

Трыков побагровел и, сжимая кулаки, двинулся на Афонина.

— Т-ты зачем явился, к-козел? И-издеваться, д-да? Я тебе…

— Сема, ты что, шуток не понимаешь?

Афонин открыл ногой дверь и выскочил в коридор. И уж оттуда крикнул:

— Псих, тебя старпом к себе срочно вызывает. В каюту. Писатель!

7

На сухогрузе «Солза» Кленкин оказался из-за несчастной любви. Год он старомодно ухаживал за операционной сестрой Мариной, которая, естественно, была на полторы головы выше удачливого хирурга. И дело шло на лад: Марина перестала носить туфли на высоком каблуке и покорно посещала с Кленкиным вечера органной музыки.

Но однажды Кленкин случайно услышал, как его невеста на лестничной площадке, где сестры устроили себе курилку, весело сказала подругам: «Девки, а ведь меня Хомячок кадрит всерьез. А что, выйду за него и нарожаю вам хомячат».

В тот же день «Хомячок» пошел в отдел кадров пароходства и попросил направить его на судно.

Кадровик разглядывал Кленкина с жалостливым участием и, хотя судовые врачи требовались, спросил:

— Вы хоть представляете, что такое море? Тут ведь, понимаете, и физические данные требуются.

— Вам кто нужен, хирург или силач-эксцентрик?

— Так-то оно так, — кадровик почесал лысину. — Ну, посидите в приемной.

Через десять минут Кленкина пригласили, и видно было, что кадровик навел справки, и поглядывал теперь на посетителя с уважением.

— На сухогруз «Солза» опытный хирург требуется. Они далеко ходят. Судно серии «Ленинский комсомол», двадцать две тысячи водоизмещением. С визой, я думаю, у вас все нормально будет. Но поимейте в виду, «Солза» по нескольку месяцев плавает и чартерные рейсы делает.

— Мне, чем дальше, тем лучше, — Кленкин вздохнул. Мать уже вышла на работу, но, конечно, известие, что сын стал судовым врачом, ее не обрадует.

— Эх, росточку бы вам… сантиметров десять, — сказал кадровик.

— Ничего, я дамские сапоги на каблуках надену.

— Дамские не советую. На судах народ: ой-ей-ей! В рот водопроводную трубу не суй, враз откусят. Ну садитесь, коли так. Пишите заявленьице.

За месяц Кленкин привел довольно запущенное медицинское хозяйство на судне в образцовый порядок. Предшественник был ленив и знал только один путь: от камбуза в кают-компанию и обратно. Кленкин же потряс стармеха тем, что в первые две недели облазил судно от киля до клотика и проявил нездоровый интерес к системе биологической очистки фекальных вод. Система эта, в которой какие-то бактерии превращали естественные отходы в нечто вполне пристойное, вызывала у стармеха смутное недоумение.

Короткие ножки доктора мелькали то на трапе в машинное отделение, то в коридоре кормовых помещений. Капитан, человек суховатый, терпел его присутствие в штурманской рубке, где любознательный доктор неизвестно для чего листал лоции.

Особенно сильное впечатление на экипаж произвела дружба доктора с поварихой Агнией Михайловной по прозвищу Ага. Есть такие ядовитые лягушки в Африке.

Повариха была женщиной грубой, со сварливым неуживчивым характером. И при случае могла послать собеседника весьма далеко.

У помполита, человека бывалого, из военных моряков, стекленели глаза, когда Ага выступала на профсоюзном собрании с критическими замечаниями по поводу отсутствия на судне приборочного инвентаря и спецодежды для поваров.

Чем тронул суровое сердце поварихи доктор Кленкин, никто не знал.

И врачом доктор-коротышка оказался дельным. Во время стоянки в Адене у помполита прихватило сердце, и Кленкин без всяких там приборов поставил диагноз: «инфаркт миокарда», что, к сожалению, и подтвердили госпитальные специалисты, и помполита пришлось оставить на берегу.

Единственный, пожалуй, на судне человек, который не принял Кленкина, был старший помощник капитана Виктор Павлович Каменецкий.

Возможно, причина неприязни крылась в их поразительном внешнем несоответствии.

Старпом был красив хорошей мужской красотой, рост имел метр восемьдесят пять, светлые волосы зачесывал на изящный пробор и носил дорогую тропическую форму и фуражку, купленную в Амстердаме. Кленкин в простеньких подростковых брючках, оранжевых сандалетах, с младенчески пухлыми щечками и ранней лысиной на затылке смотрелся рядом с ним настолько комично, что, глядя на них, невозможно было сдержать улыбку.

Впрочем, Каменецкий своего отношения к доктору не проявлял, неприязнь выражалась в нарочитой вежливости и в особой тщательности, с которой старпом произносил имя и отчество Кленкина.

— Веллингтон Павлович, не сочтите за труд, передайте, пожалуйста, горчицу, — говорил он и насмешливо щурился.

8

Капитан присел на узкий диванчик, расслабил пояс на брюках. Сердце отпустило, осталось ощущение слабости. Окна ходовой рубки были черны, только на востоке, у горизонта просвечивала голубая полоска.

В эти предутренние часы капитан всегда испытывал неясное беспокойство, особенно в штиль, когда судну, казалось, ничего не угрожает. И мысли в эти часы приходили неожиданные. Сейчас, например, он думал о том, что, когда его спишут на берег, он заведет собаку. Есть такие добродушные черные терьеры с треугольной забавной мордой. У них веселый нрав, и они любят рыться в земле.

А что, будет по-стариковски возиться на садовом участке, а по утрам гулять с собакой. Такого пса можно брать и на рыбалку.

Потом, прикрыв глаза, думал, что Каменецкий все же молод для того, чтобы командовать судном. Старпом должен еще дозреть, чтобы возникло в нем особое чувство — называй его интуицией или еще как, не важно, — когда судно становится частью естества капитана, он как бы срастается с ним.

Тревога обострилась, капитан встал, зажег лампочку над столом, где лежала карта, еще раз прикинул расстояние до «Орфея». «Орфей!» Надо же так назвать рыбопромысловое судно. Сын музы Каллиопы, Орфей своим пением успокаивал штормовое море. Так, кажется, в мифологии… Оперетта есть у Оффенбаха — «Орфей в аду».

Любимым чтением капитана были всякого рода справочники и энциклопедии. Самый трудный кроссворд он расщелкивал за десять минут.

На книжной полке среди лоций, руководств по навигации, он обнаружил «Медицинское пособие для капитанов судов».