Граждане - Казимеж Брандыс

«Что это мне сегодня приходят в голову такие мысли? — спросил он вдруг себя по давнишней привычке к самоанализу. — Ну, ясно. Это из-за скандала в одиннадцатом «А»… — Возмутительная история! — проворчал он вслух так сердито, что проходившая мимо женщина удивленно оглянулась на него.

С Иерусалимских Аллей он свернул влево, на Маршалковскую, и через несколько минут сошел на мостовую, двигаясь теперь в цепи других пешеходов вдоль трамвайного пути, по обе стороны которого росли, этаж за этажом, мощные жилые корпуса, местами еще одетые лесами, краснели шестигранные штабеля свезенного сюда кирпича и стрелами уходили ввысь башенные краны, стальные шеи журавлей… Моравецкий чувствовал себя здесь, как штатский, который случайно попал на поле боя, и невольно замедлил шаг, проникнутый должным уважением к тому, что здесь вершилось без его помощи. Где-то высоко в воздухе вспыхивали световые сигналы людям, еще работавшим в такой поздний час на невидных снизу помостах. В этом бурном хаосе строительства было величие созидания и рождающейся мирной жизни, более прекрасное, чем спокойное величие природы.

Кристина была уже дома. Не снимая пальто и шляпы, Моравецкий вошел в кухню, насвистывая их условный сигнал: несколько тактов из «Болеро» Равеля.

— Я здесь, — откликнулась Кристина. — Почему ты так поздно?

Она сидела с книгой у накрытого стола. Моравецкий снова засвистал и взял у нее книгу. Это был том из серии классиков, еще не разрезанный. Моравецкий повертел его в руках и отложил в сторону.

— Чем это здесь так странно пахнет? — сказал он. — Ты не замечаешь?

В комнате как будто пахло какими-то травами… или хвоей. Он сел за стол и стал разрезать ножом страницы книги.

— Ежи, — кротко сказала Кристина. — Сними же пальто и шляпу.

Он тут только заметил, что сидит в шляпе и пальто. — Ах, извини! — пробормотал он послушно.

Когда он через секунду вернулся из прихожей, чай был уже на столе. Уголком глаза Моравецкий заметил пустую тарелку. Он поднял голову и внимательно посмотрел на жену.

— Что это ты не ешь ничего?

Такие вопросы Кристина обычно оставляла без ответа. Должно быть, в этом проявлялась ее независимость. Не ответила она и сейчас. Моравецкий усмехнулся.

— Ну, что ты делала сегодня? — И, не дожидаясь ответа, он стал рассказывать о своем разговоре по телефону с заместителем директора Шнеем. Шней позвонил в четвертом часу, советовался с ним, как быть: Дзялынец опять задел мальчиков и на сей раз, видимо, так сильно, что это ему даром не пройдет.

— Я ушел из школы после третьего урока. Заглянул в библиотеку, потом обедал. А по вторникам, ты же знаешь, у Дзялынца в одиннадцатом классе последний урок… Перед уходом потолковали мы с Антеком Кузьнаром: бюро ЗМП[4] организует доклад о шестилетнем плане. Все было в порядке, никак нельзя было ожидать скандала… После обеда сижу я за столом и правлю реферат Вейса… написано недурно, но слог у него хромает… И вдруг звонит Шней. Я так и знал, что сегодня что-то случится. У меня было предчувствие.

Он забарабанил пальцами по столу, насвистывая сквозь зубы «Болеро». Чем же все-таки пахнет в комнате? Хвоей? Камфорой? Или нафталином?.. Слушает ли его Кристина? О чем она думала, сидя здесь над неразрезанной книгой? Ему никак не удавалось встретиться с ней взглядом. Сложила по своей привычке руки на коленях и думает неизвестно о чем. Сейчас она выглядит лучше, чем давеча утром в ванной. Эта гладкая прическа ей к лицу. Ему нравился ее резко очерченный, почти мужской рот и карие, широко расставленные глаза под ровными дугами темных бровей. Когда они познакомились, Кристина была похожа на мальчика, с годами она стала гораздо женственнее. Но что это? Нет, не может быть! Неужели она подкрасила щеки? Он пожал плечами: опять ему чудится то, чего нет…

— Ну что же, ты говорил с Дзялынцем? — спросила Кристина, глядя на нож, которым Моравецкий разрезал страницы.

— Я сразу же поехал к нему. Но разве это чучело когда-нибудь застанешь дома? Ждал я на улице с полчаса, потом опять взобрался к нему на третий этаж, а его нет и нет. Ты знаешь, какая это даль! Между прочим, там строят поселок, я поглядел, как работает экскаватор. Интересно.

Он следил за Кристиной, убиравшей со стола посуду, и, как всегда, любовался грацией всех ее движений. Какие они ловкие, собранные, почти неуловимые. Он смотрел на ее спину в черном свитере, красивую покатость плеч, заколотые на затылке волосы. Она держалась удивительно прямо, никогда не горбилась. И сейчас, когда она так стояла на кухне, спиной к нему, она казалась молодой девушкой.

— А может быть, Шней делает из мухи слона? — сказала она не оборачиваясь.

— Подробностей я не знаю, — отозвался Моравецкий. — Слышал только, что все вышло из-за «Кануна весны» Жеромского.

Кристина принялась мыть посуду, а Моравецкий сидел и курил. Его немного сердило, что жена сегодня так невнимательна к нему. Ей следовало бы посидеть с ним за столом — ведь речь идет о важном деле, посуду она могла бы вымыть потом.

— С Дзялынцем дело плохо, — сказал он, пуская клубы дыма. — Это назревало давно.

— Что назревало?

— Да то, что сегодня произошло: скандал. Мальчики очень бдительны, а на Дзялынца они к тому же давно злы. Собственно, меня это никак не касается. Но легко сказать!.. И вот я несколько часов слонялся по городу.

Подняв брови, он всмотрелся в лицо Кристины.

— Я ничего не могу для него сделать. Есть в нем что-то чуждое всем, понимаешь? А он этого не замечает. Засело оно в нем и пожирает его изнутри, словно рак…

Не докончив фразы, он встал, чтобы помочь Кристине.

— Не надо, оставь… — сказала она шопотом и опустилась на колени, чтобы собрать с пола черепки чашки, которая выпала у нее из рук.

Моравецкий стоял над нею, протирая очки о рукав пиджака.

— На Новом Свете я вчера видел в витрине такую точно, завтра зайду и куплю.

Он зашагал из угла в угол. Остановился. «Нет, это не нафталин… А удастся ли купить одну чашку? Может, она из сервиза, и ее не захотят продать?»

— Все-таки надо тебе увидеться с Дзялынцем. Он завтра будет в школе?

— Кажется, у него урок в десятом «А». Не то второй, не то третий.

«Такая чашка стоит самое большее два-три злотых, — соображал он мысленно. — А Кристине будет приятно, что я не забыл».

— Ведь вы с ним были друзьями, Ежи. Так постарайся же его убедить. — Кристина говорила своим обычным тоном. Должно быть, ему только показалось, что у нее тряслись руки, когда она собирала черепки.

— Это он, а не я должен постараться. — Моравецкий пожал плечами. — Он не верит, что я могу думать иначе, чем он. Всякому другому верит, а мне — нет. Я, по его мнению, должен разделять его взгляды… А если нет, — значит я лгу!

— Никогда он ничего подобного не говорил!

— Не говорил, потому что он уже сам себя перестал понимать. Он попросту болен. Не надо быть врачом, чтобы это заметить.

«Разве я не прав? — проверял себя Моравецкий. — Все, что я говорил, кажется, очевидно и справедливо. Так почему же она смотрит на меня так, как будто я собственными руками распял Дзялынца на кресте? А ведь он ей никогда не нравился».

— Тебе может понадобиться друг, Ежи.

— Обо мне не беспокойся. Мне вполне достаточно тебя.

Кристина вытерла руки и снова села у стола. Моравецкий ей улыбнулся, но она отвела глаза. Вот так же она отвела их много лет назад, когда он сделал ей предложение. Затуманенный, взволнованный девичий взгляд из-под ресниц… «Да, это правда, — подумал Моравецкий, — мне нужна только твоя дружба».

— Я — другое дело, — сказала Кристина. — Тут тебе не придется ничего решать. А насчет Дзялынца тебе надо принять то или иное решение.

— Вот именно — то или иное! — ворчливо повторил Моравецкий. — А, впрочем, — он развел руками, — я ведь еще не знаю подробностей. Завтра все узнаю в школе. И после уроков потолкую с мальчиками. Попробую…

К его удивлению, Кристина взяла папиросу из пачки, которую он оставил на столе. — Гм! — он недоумевающе вздохнул. Она курила только в очень редких случаях.

— Тебе вправду так нужна моя дружба, Ежи?

Он смотрел на нее сквозь очки и молчал. Никогда еще Кристина не задавала таких вопросов.

— А тебе вправду нужны хлеб и вода? — отозвался он через минуту, беря ее за руку. «Не надо бы об этом говорить, — мелькнуло у него в голове. — О таких вещах говорят только на сцене, и мы не сможем избежать театральности…» Он выпустил руку Кристины — и тут же испугался, как бы это ее не огорчило. Взял нож и снова принялся разрезать страницы.

— Без хлеба и воды жить нельзя, — сказала Кристина. — Но, пожалуй, только без хлеба и воды.

— Значит, ты для меня — хлеб и вода.

Кристина не смотрела на него, и он был ей за это благодарен.