Смерть на брудершафт (Фильма 1-2) - Борис Акунин

Картинка 03

— Он тебе не пара, — отрезала Антония Николаевна.

— О чем ты, мама?

— Ты знаешь, о чем. Довольно того, что я загубила свою жизнь, выйдя за красавца, который чувствительно пел под гитару. Не повторяй моих ошибок!

— Я не понимаю…

— Перестань, Серафима! Смотри на меня. — Она взяла дочку за подбородок. — Ты знаешь, что я тебя люблю больше всего на свете?

— Да, мама.

— Ты знаешь, что я желаю тебе одного добра?

— Да, мама.

— Ты понимаешь, что я умнее и опытнее тебя?

Девочка у Антонии Николаевны была неглупая и не без характера. Просто еще совсем молодая.

— Ну тогда слушайся. Твой Алеша Романов мил, ты в него влюблена… Не мотай головой, я все вижу. Но помни о наших обстоятельствах. — Тут следовало проявить некоторую жесткость, чтоб вернуть Симу с небес на землю. — Тебе нравится жить за Невской заставой, в старом доме с мышами и тараканами? Второй сезон носить то же платье? Ездить на трамвае? Штопать дыры на чулках? Разве не унизительно, что вся приличная мебель у нас с тобой собрана в гостиной, а задние комнаты постороннему человеку не покажешь?

Безжалостное перечисление продолжалось до тех пор, пока туман из Симочкиных глаз окончательно не исчез.

— Ну то-то. — Госпожа Чегодаева погладила дочку по гладкой щеке. — Что твой Романов? Студент. Притом не юрист, не медик, а ма-те-матик. — Она поморщилась. — За душой ни гроша, а когда выучится, будет зарабатывать копейки. Добро б еще из приличной семьи. Сын учителишки. Фи!

— Мама, что ты говоришь! Это низко! — попробовала возмутиться Симочка, но Антония Николаевна срезала ее несокрушимым аргументом.

— Низко жить в убожестве и нищете. Уж мы-то с тобой отлично это знаем. Спасибо твоему папаше, чтоб ему в гробу перевернуться.

— Мама!

— Молчи, дурочка. — Голос матери дрогнул — сердце-то не камень. Госпожа Чегодаева сказала мягче, проникновенно. — Замуж за него выходить глупо. Еще глупее получится, если проявишь слабость. Ты понимаешь, о чем я. Лишь погубишь шансы на хорошую партию в будущем. Завтра мы с тобой поедем к Анфисе Сергеевне в Павловское. Там будет ее племянник Мишель. Обрати на него внимание — это вариант существенный.

Симочка заплакала — так оскорбило ее нежную душу циничное словосочетание.

— Я не хочу «вариант»! Мне нравится Алеша!

Мать обняла дочку за плечи, платочком вытерла с ее ясных глаз слезы.

— Твой капитал — красота и невинность. Эти два товара на брачном рынке дороги, только когда продаются вместе. Прости, что говорю грубо, но это правда. Мне очень больно, что ты страдаешь. Но я хочу уберечь тебя от еще худших страданий. Ты мне веришь?

Всхлипывая, Сима кивнула.

— Ну тогда не будь жестокой. Не кружи молодому человеку голову. Пожалей его.

Дочь заплакала еще пуще, но это были рыдания уже иного регистра. В них звучало не тупое девчоночье упрямство, а взрослая скорбь по тому, чему сбыться не суждено.

На что Антония Николаевна была крепка сердцем, и то прослезилась.

Обнялись, немножко поревели. Потом госпожа Чегодаева сказала:

— Я знаю, ты у меня умничка.

А тем временем

А тем временем ни о чем не подозревавший Романов во второй раз допел про мирно спящий городок (правда, уже не с тем пылом и темп под конец немножко ускорил). Хлопали ему, как никогда. Он привык срывать аплодисменты на всякого рода любительских концертах, но сегодня действительно был в ударе и сам это чувствовал. Однако после исчезновения Симочки петь расхотелось, и даже овация вызвала одну лишь досаду.

Упорное невозвращение девушки могло означать только одно. Растаяв от страстного призыва, она ушла в сад и ждет там своего трубадура. Сейчас, наконец, всё решится!

Продолжать выступление Алеша отказался, показав на горло — мол, связкам требуется отдых.

Поклонился, хотел уйти — не тут-то было.

Сначала привязался какой-то господин в пушистой бороде, стал совать карточку. Назвался антрепренером музыкального театра и предложил попробоваться на Эскамильо — для второго состава.

Сказал:

— Все знаю, вы студент университета. Но, батенька вы мой, этакий талантище в землю зарывать! Вам на сцену нужно. Собинов вон тоже юридический факультет окончил. А теперь какие тысячи зашибает!

— Так то Собинов, — пробормотал Алеша, слегка пятясь к двери.

Не успел отбиться от приставучего антрепренера — налетел дядюшка Жорж. Хвать за локоть, и на ухо:

— Лешка, выручай, я опять… Тысячи на полторы подсел.

Георгий Степанович был присяжным поверенным но бракоразводным делам и мог бы жить не хуже, чем Лозинский, хозяин сей замечательной дачи. Если б не пагубное пристрастие к игре. Раз в год, по осени, дядя Жорж отправлялся в Висбаден, якобы на воды, на самом же деле не вылезал из казино и всякий раз возвращался совершенным банкротом. Остальную часть года расплачивался по векселям и копил гонорары на новый вояж. Что, впрочем, не мешало ему и в Питере играть по маленькой — он это называл «шпацирничать», от spazieren.[2]

— В преферанс? На целых полторы тысячи? — изумился Романов. — Вы, дядя, уникум.

— Чего ж ты хочешь? Дважды сгорел на мизере. А сейчас Ланге назначил, при тройной бомбе. Не выломим — игре конец. Я сказал, племянничек за меня посидит, а у меня срочный телефон. Спасай, Лешик. Они тебя не знают.

Как это было некстати!

Но не бросать же человека в беде. В конце концов Алеша у дяди уже третий год нахлебничал, с тех пор, как поступил в университет. Долг платежом красен.

Подошли к зеленому столу, за которым сидели трое партнеров Георгия Степановича.

— Вот он, мой суррогат. Алексей Парисович, тоже Романов, дорогой племянник. Вы его, господа, не обижайте, он еще птенец.

Всех познакомил и с деловитым видом убежал.

Партнеры, люди все солидные, заядлые преферансисты, осмотрели Алешу и остались довольны. Застенчивый румянец, чистый лоб, наивный взгляд.

— Правила-то, Алексей Борисович, знаете? — поинтересовался господин Ланге. Судя по тому, что при виде зеленого юнца он заметно повеселел, мизер был не стопроцентный, с дыркой.

— Более или менее. Я не «Борисович», а «Парисович». Дед преподавал в гимназии греческий и латынь, вот и придумал имечко, — с привычной улыбкой поправил студент, раскрывая дядины карты. — Меня можно без отчества. Просто «Алексей».

Хм, а расклад-то интересный… Господин напротив (чего-то там на «штейн», врач) спасовал.

— Вист, — сказал Алеша. Посмотрел карты партнера. Слегка наморщил лоб. — Э-э, да вы, господин Ланге, любите риск. А если вот так?

Зашел с восьмерки треф.

Ланге мучительно задумался. Сбросил семерку.

— Опрометчиво. — Студент поднял на него лучистые глаза. — Тогда берем вот эту и вот эту, а остальные, извините, ваши.

Сраженный трефовой девяткой, Ланге побледнел. А Романов уже вскочил.

— Господа, прошу извинить. Совсем забыл, у меня срочное дело. Дядя сейчас вернется.

Штейн (Гольдштейн, Зильберштейн — что-то в этом роде) шутливо воскликнул:

— Что у вас за семейство — все торопитесь!

Третий партнер, известный остроумец и либерал адвокат Локтев, поднес палец к губам:

— О семействе Романовых или хорошо, или ничего!

Остальные засмеялись. Алеша вежливо улыбнулся. К шуткам по поводу своей фамилии он привык.

Удерживать студента никто не стал. Лучше уж было сражаться с Георгием Степановичем.

Наконец-то Алеша был свободен.

Симу он нашел в саду, как и надеялся. Она стояла, прислонившись спиной к стволу дуба. Глаза мерцали в полумраке, будто две звезды (во всяком случае, именно такое сравнение пришло в голову влюбленному). Подойдя ближе, он понял причину этого чарующего феномена: оказывается, то блестели слезы. До чего же поэтичным должно быть сердце, способное так чувствовать музыку!

Качнувшись навстречу Алеше, девушка посмотрена на освещенные окна и повлекла молодого человека в самый дальний угол сада, весь заросший деревьями и кустами.

Картинка 04

Поцелуй в губы… или больше? Вот единственное, о чем думал сейчас Романов. До сих пор ему удалось поцеловать Симу всего два с половиной раза, и то неубедительно: в щеку, в подбородок и в угол рта, по касательной.

Дойдя до самого забора, она обернулась. Остановила его, уже готового заключить ее в объятья, движением руки.

— Я должна вам кое-что сказать… Это важно.

И умолкла. Как же прелестно дрожали у нее губы! Он опять к ней потянулся, но Сима отодвинулась и даже полуотвернулась.

— Какие недобрые сумерки… — Она зябко поежилась. — Помните?

«С слияньем дня и мглы ночнойБывают странные мгновенья,Когда слетают в мир земнойИз мира тайного виденья…»

Алеша не помнил, но предположил, что это Блок или Брюсов (Сима всегда цитировала Блока или Брюсова).