Отцы наши - Уэйт Ребекка

И Эйлин говорила в ответ: «Ты не мог этого сделать».

Через два года Брауны продали дом и перебрались на остров Гаррис, где Грег стал вполне преуспевающим врачом общей практики. Покинув микроскопическую Литту и обосновавшись на большом острове, они почувствовали облегчение. Даже друг другу они никогда не признавались в том, что уехали из-за Бэрдов: Грег знал, что не сможет забыть маленькую Бет, если они останутся на острове, и Эйлин тоже это знала. (Грег так ничего и не смог забыть, даже когда их дети выросли, окончили школу и Брауны уехали с Гебридских островов искать счастья в Эдинбурге.)

Многие детали происшедшего так и остались загадкой, но основные факты были установлены уже в самом начале расследования. Эти факты были таковы: в девятом часу вечера в четверг 8 марта 1994 года Джон Бэрд, которого все, кто его знал, называли тихим человеком, нежно любящим свою семью, взял двустволку и застрелил из нее свою жену, двух детей, а потом застрелился сам.

Когда Томми наконец заговорил, он не смог дать внятного описания того, что произошло, но однозначно назвал убийцей своего отца. Вызвали Малькольма, брата Джона, жившего с женой на том же острове в трех милях к западу, чтобы он опознал тела и позаботился о Томми.

На острове никогда раньше не случалось убийств. Здесь вообще не случалось никаких серьезных преступлений. В этом маленьком сообществе все всех знали и все любили Бэрдов. По общему мнению, Джон Бэрд был почтенным семьянином, всегда готовым помочь соседям, всегда вежливым и предупредительным. Сначала никто не поверил, что это его рук дело, и по острову поползли слухи о каком-то чужаке, пробравшемся сюда и устроившем бойню. Но эти слухи быстро пресекли. Даже без свидетельства Томми улики против Джона были неопровержимы, и полиция не хотела возникновения паники из-за какого-то выдуманного маньяка. Они прямо заявили общественности: больше в связи с этим делом никого не разыскивают. Но и сами островитяне уже сообразили: любой чужак, попади он на Литту, немедленно вызвал бы волну толков и пересудов и никак не мог остаться незамеченным.

Люди недоумевали, что же такое произошло с Джоном. Ведь не просто так он сорвался. Никто не понимал, в чем тут дело, хотя позже стало известно, что за несколько месяцев до того он потерял работу и залез в долги. Но работу теряют многие, и никто не убивает из-за этого жену и детей. Кое-кто предположил, что у Катрины был роман на стороне, но это трудно было себе представить. На острове ничего невозможно скрыть. Все-таки должна быть какая-то внешняя причина; у нормальных людей не может просто так до такой степени поехать крыша. Что-то его подстрекнуло.

Некоторые вещи невозможно выбросить из головы, сколько бы лет ни прошло. В конце концов жители острова пришли к заключению, что, наверное, никого нельзя узнать по-настоящему, даже если это твои соседи или твоя собственная семья.

Часть 1

1

Гвин Маккензи пришел домой из паба, тщательно вытер ноги о коврик, как всегда, когда был подшофе, и сказал своей жене:

— Томми Бэрд вернулся.

Не то чтобы она забыла это имя — такое не забывается. Но упоминание его было так неожиданно, что сначала Фиона растерялась. Затем она вспомнила, как он с серьезным лицом стоял в магазине рядом с матерью, в яркой ветровке — они с братом носили такие. Фионе было шестьдесят три, но на память она не жаловалась.

— Малой Томми Бэрд? — воскликнула она. — Вот это да.

— Не такой уж он и малой теперь, — возразил Гэвин, сняв мокрую куртку и скрывшись на секунду из виду, чтобы повесить ее. — Ему, должно быть, лет тридцать или больше, — донесся его голос из прихожей.

Фиона молча считала в уме. Ее Стюарту в этом году исполнилось тридцать девять. Женат второй раз, кажется более удачно, хотя и Джоанна им очень нравилась.

— Тридцать один, — произнесла она и на некоторое время замолчала. — Зачем он приехал?

Гэвин вошел в комнату и пожал плечами:

— Я знаю не больше твоего, — что звучало несколько абсурдно, потому что ведь это он сообщил ей новости. — Его встретил Росс на пароме из Обана сегодня утром.

Услышав это, Фиона несколько расслабилась.

— Ах, Росс! Что ж, теперь каждому его слову верить? Да он свою жену не узнает, даже если она будет рядом стоять.

— Он говорил с ним, — ответил Гэвин, прислонившись к дверному косяку. — Росс говорил с Томми. На пароме больше никого не было. Ты же знаешь Росса. Он увидел чужака, да еще в это время года. Подошел и представился. Спросил у Томми, приехал ли он на выходные.

— А Томми, он назвал себя? — спросила Фиона.

— Ну. Хотя Росс сказал, что он и сам понял, когда подошел поближе, еще до того, как Томми открыл рот.

Фиона сама бы не могла объяснить, почему ее в этот момент одновременно бросило и в жар и в холод.

— Росс болтун, — отрезала она. Потом ее осенила другая мысль: — Может быть, он врал. Чужак этот.

Гэвин ухмыльнулся своей особенной улыбочкой, которую она так ненавидела и которую, как ей казалось, он припасал специально для нее. Она не была презрительной, Гэвин был для такого слишком добрым, но это было выражение крайней озадаченности, как будто бы за столько лет он все никак не мог привыкнуть к тем глупостям, которые она говорила, — и это было гораздо хуже презрения.

— С какой стати кому-то врать про такое?

Фионе нечего было на это ответить. Из трагической истории с Бэрдами она твердо усвоила, что люди могут действовать совершенно неожиданным образом, так, как никто и представить себе не мог.

— Но зачем ему теперь возвращаться?

— Наверное, приехал навестить Малькольма.

— Они не виделись много лет.

— И все-таки семья — это семья.

Фиона подумала — хотя и не сказала этого вслух, — что, возможно, для Томми слово «семья» имеет гораздо более сложное значение, чем для всех остальных.

Гэвин потопал на кухню. Фиона слышала, как он громыхает чайником.

— Я бы тоже выпила чашечку, — крикнула она ему, хотя и не очень-то надеялась на успех: с каждым годом он слышал все хуже, а по собственной инициативе он вряд ли станет ей чай наливать. Другие женщины ее возраста шутили на тему того, как хорошо выдрессировали мужей, но у Фионы, кажется, ничего не получилось.

Однако через несколько минут он таки принес две кружки, поставил — несколько неуклюже — одну из них на столик рядом с ней, а потом уселся в кресло у камина.

— Забавно то, — продолжил он так, будто в их разговоре не было никакого перерыва, — что Малькольм ни словом не обмолвился об этом. Он вчера был в баре и ничего не сказал.

— Может, он его и не ждал, — предположила Фиона, и эта мысль взволновала ее еще больше.

Последовало долгое молчание, было слышно только, как Гэвин прихлебывает чай. Фиона попыталась сосредоточиться на треске дров в камине, чтобы не замечать звуков, издаваемых мужем. Она научилась этому много лет назад. И она напоминала себе, что он хороший человек, что он добрый, что он всегда был терпелив к выходкам Стюарта. И эта терпеливость не имела ничего общего со слабостью.

— Томми Бэрд, — произнес Гэвин задумчиво. — Я всегда чувствовал неловкость по отношению к нему.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Фиона, снова ощущая и жар, и холод.

— Мне казалось, мы должны были каким-то образом понять. Ты так не думаешь? Понять. Может быть, что-то сделать.

— Не будь дураком, — ответила Фиона более раздраженным тоном, чем следовало. — Что мы могли сделать? — И с видом человека, решившего закончить разговор, добавила твердо: — Что толку мусолить такие ужасные вещи?

Она виделась с этой семьей почти каждый день, почти каждый день в течение десяти лет — и она ничего не заподозрила. Она не могла предвидеть — и никто не мог.

И она помнила, каким Томми стал потом. Как он в десять или одиннадцать лет с искаженным от ярости лицом швырнул в нее что-то — вазу, что ли? Какую-то вещь Хизер, которая разлетелась вдребезги, чуть-чуть не попав Фионе в голову. В него тогда словно бес вселился.