Приемный покой - Татьяна Соломатина

Леночка и назвала сына Женькой.

И у неё с ним действительно не было никаких забот, не считая левой ведущей руки и почти абсолютной памяти. К слову, встречающейся гораздо реже абсолютного слуха и считающейся чуть ли не психическим заболеванием. Но малыш Женя был не только умен, но и хитёр. Например, года в три он сделал вид, что научился читать. А сам, попросту, брал с полки книжки, прочитанные ему бабушкой и мамой вслух, и с важным видом листал, «зачитывая». Его дамы умилялись, гордились и потчевали конфетами. А много ли мужчине, три ему или тридцать три, надо для счастья?

Так что он был счастливым образцово-показательным карапузом, несмотря на «щипцовость». И никаких задержек моторики и умственного развития у него не наблюдалось – скорее наоборот, – несмотря на суровые предсказания участкового педиатра, посещаемого непременно втроём: бабушка, мама, Леночка и Женька. Бабушка суетилась и давала Леночке ценные указания. Мама Леночка нервничала и не хотела бабушкины ЦУ [14] и тем более ЕБЦУ [15] выполнять, потому что у неё был свой, прогрессивный взгляд на воспитание младенца. В конце концов, на дворе стоял 1971 год, наука, наоборот, на месте не стояла, и плавать раньше, чем ходить, было модно. Но плавать и плескаться младенцу Евгению Ивановичу не разрешалось нигде, кроме как в цинковом корытце, поставленном поверх двух досок на большую эмалированную ванну. В предварительно нагретом до высокого градуса помещении под неусыпным присмотром бабушки. Кажется, с тех самых пор, как родился внук, никто уже и не произносил имя этой женщины. Отец её – отставной полковник авиации, не генерал, зато Герой Советского Союза, – давно умер. Вернее, трагически погиб – сгорел вместе со своим собственным гаражом и стоявшей в нём «Волгой». Он крепко принял, думая не столько о судьбах Родины, сколько оплакивая недавно покинувшую юдоль земных печалей горячо любимую такую молодую ещё супругу, и закурил. В непосредственной близости от канистр с бензином. А потом ещё принял. И ещё закурил. И так – до известного финала.

Дочь осталась одна с деревенской бабкой. А затем – с квартирой, дачей, позже проданной, работой библиотекаря в Дубовом зале Ленинки и нелёгкой женской судьбой. Кажется, именно там – в библиотеке, под священными сводами хранилища манускриптов и многотомья классиков марксизма-ленинизма, переведённых на корякский, тюркский и китайский, она и отдалась младшему научному сотруднику чего-то очень идеологически выдержанного, исторического. Историей он для неё стал буквально спустя один женский цикл. Регулы не пришли вовремя, а девочка Леночка родилась в срок – ровно десять лунных месяцев после того единственного полового акта, освящённого пылью переплетённых печатных знаний. Времена были смутные – аборты находились под строгим узаконенным запретом. Да полковничьей дочке и в голову бы не пришло такое. Она была одна-одинёшенька на этом свете, и маленькая крошка лишь добавила белого в его спектр. Что правда, она рано созрела и не замедлила сделать полковничью дочь, так и не бывшую ничьей женой, а только матерью, – Женькиной бабушкой. Такова, увы, иногда женская судьба: дочь – мать – бабушка. И пусть изойдут завистью жёны, любовницы и карьеристки, взрастившие детей между делом. Шутка. Очень злая шутка. У жизни очень чёрное чувство юмора. Бабушкой Леночкина мать стала чрезмерно заботливой. Единственное, что удалось «отбить» маме Леночке, – не переучивать Женьку на правшу. Она принесла кучу какой-то иностранной литературы, где нерусскими буквами по белому было напечатано: «Оставьте левшей в покое!» А слово, начертанное типографским способом, было для бабушки-библиотекарши свято.

Удивительно, но факт – Евгений Иванович, несмотря на излишнюю бабушкину заботу о его здоровье и постоянные, хоть и культурные, но весьма эмоционально окрашенные ссоры на эту тему с мамой Леночкой, рос мальчиком здоровым, спокойным и послушным. Он вовремя начал сидеть и ходить, у него в срок прорезались зубки. Читать (по-настоящему) и считать Женечка научился даже раньше нещипцовых сверстников. В положенное время и без осложнений переболел ветрянкой, краснухой и паротитом, окончил школу с золотой медалью, поступил в самый-самый медицинский институт и по окончании был увенчан красным дипломом. Он даже работал. Не потому, что не хватало денег, хотя последнее время их откровенно не хватало – бабушка давным-давно была на мизерной пенсии, а мама Леночка, знавшая несколько иностранных языков, с ног падала, разрываясь между учениками и переводами. Если бы не тётя Аня, в начале развала-передела занявшаяся каким-то сложносочленённым хлебо-булочным бизнесом, им было бы вообще несдобровать. А потому, что, признаться честно, молодому мужчине Евгению Ивановичу всё сложнее было оставаться здоровым, спокойным и послушным в обществе двух уставших от женского одиночества баб. Точнее, трёх – тётку Анну туда же, до кучи. Хоть кровных родственных связей с ней не просматривалось, но она была частым гостем и, считай, членом семьи, сколько Женька себя помнил. Вроде бы они познакомились с мамой Леночкой в родильном доме, где тётя Аня произвела на свет мертвого ребёнка, а на живого потом так и не сподобилась.

…В обществе трёх уставших от женского одиночества баб. Хороших, добрых, но… нывших на погоду. Стенавших на природу. Подвывавших на строй, перемены и вселенскую несправедливость. Изредка посемейному пеняющих Женьке на безразличие. Кстати, он совсем не был к ним безразличен. Он их искренне любил, несмотря на то что всю жизнь все трое ему вдалбливали противоречащие друг другу абсолютные истины: 1) все мужики – козлы; 2) Жени не достойна ни одна женщина, потому что все бабы… Да. Это самое слово. Все, кроме, разумеется, бабушки и мамы. Ну, и он, Женя, не козёл, а надежда и опора им в старости. Поэтому он должен немедленно жениться на «девочке из порядочной семьи», хотя, конечно, таких уже не делают. Слушать такое на завтрак, обед и ужин не каждый сдюжит. К тому же Женька был ещё молод и не понимал: то, что им нужно, он им дать не может, увы, с какой силой ни люби. Его поцелуи в щёку хороши, но сыновние. Купленные им апельсины вкусны, но это всего лишь сыновняя забота. Они и сами уже не понимали, что им нужно. И сиюминутная радость всегда быстро сменялась недовольством. За последние двадцать лет у его «трёх мушкетёров» женского пола сильно испортился характер. Они были бы и рады измениться, но уже не могли. Мало было желания, нужны были события, что изменят их мир. Мир бесконечного бега по одному и тому же кругу. Поэтому Женька устраивался на любую работу, лишь бы пореже бывать дома. И вот, наконец, он закончил свою бесконечную учёбу в медицинском институте, осталось ещё два года интернатуры и…

Что «и»?

Пожалуй, вернёмся в обсервационный родзал, где, подперев собою кафельную стеночку, отдыхает от впечатлений своего первого дежурства в акушерском стационаре вчерашний отличник, а ныне – врач-интерн Евгений Иванович – вы будете смеяться – Иванов.

Может, у генетического отца и была какая-то сложная благородная фамилия, но Женька получил фамилию мамы Леночки, унаследованную от деда лётчика, а не самца, оплодотворившего её мать.

– Иванов Евгений Иванович, ты – молодец! Мало кто из врачей, я уж не говорю об интернах, так шпарит наизусть технику наложения акушерских щипцов.

– Да это, Пётр Александрович, не моя заслуга. У меня просто память… как бы это сказать, чтобы не выглядело слишком патологически… очень хорошая. «Шпионская». Я могу любой текст выдать, единожды его прочитав. Так что щипцы я бездумно озвучил, как фрагмент из учебного параграфа прочитал. Я, честно говоря, совсем не понял, что вы там и как сделали. Но выглядело, как волшебство.

– Так это ты от благоговения в обморок шлёпнулся? Шучу-шучу. Нормальная реакция для здорового половозрелого мужика, впервые воочию причастившегося к таинству рождения. Таинству, отягощённому нежеланием духа протолкнуть рождающееся тело в канал. Дух, он, знаешь ли, тоже бывает и ленивый и трусливый. Как человек. Вечная коммунальная борьба готовящих в одной кухне. Не обращай внимания, меня имя и фамилия обязывают говорить всякое. А женщины, интерн, они покрепче мужиков будут. Покрепче – и побесчувственнее, с одной стороны. С другой – фемины наделены такими способностями, такой чувствительностью, такими чувствами, таким надвосприятием, что нам, мужикам, и не снились. И не вымолить, и не научиться. По факту рождения не дано – звон яиц Слово Божье заглушает децибелами. Так что ты там о своих мнемонических способностях говорил, шпион? А на слух как?

– На слух – хуже, но процентов на девяносто точность гарантирована.

– Отлично! Пойдёшь ко мне в личные ординарцы, если ты, конечно, не против.

– Да как я могу быть против?! У нас почти все интерны мечтают с вами хотя бы пару раз в родзале или у операционного стола постоять. О вас легенды ходят.