Хельсинки — город контрастов - Геннадий Головин

Вот тут-то и — от конца возвращаясь к началу — и подкралась ко мне моя персональная катаклизьма.

Сижу я, это, тоскую, прямо криком про себя кричу — до того уж мне домой, на родимую Родину охота!! И думаю я о ней caм себе удивляюсь, но как будто бы о матери думаю…

Паскудник позорный, думаю, что же ты делаешь с ней? Как же ты только не издеваешься, как же только не изматываешься?! А она — терпеливая, несчастная, бедная — все прощает тебе, все прощает, все ждет, когда же ты одумаешься…

Да и ты ли один? Совсем ведь уж охалпели! Рвем, гадим, плюем, тащим — не дети родные, а мародеры в родной земле! Будто это она, а не мы сами виноваты, что до такой собачьей жизни дожились!! Совсем уж на себя рукой махнули! Как живешь-то, вспомни: от бутыля к бутылю, от стакана к стакану! Ну-у, нет! Если повезет вернуться домой — а вернусь! доползу! на карачках границу нарушу! — если повезет и вернусь, все! Завязываю! Хватит! Поиздевались надо мной!

И только дал я себе этот страшенный зарок, вижу — как в сказке — разворачивается по площади «КамАЗ» — фургон «Совтрансавто»!

Вы когда-нибудь видали грузинский ансамбль плясок и песен? Так вот к фургону тому я вылетел пошустрее, чем ихний танцор-солист! Полплощади на коленках пролетел, брюки насквозь о брусчатку прожег, под самыми только колесами затормозил. Хрен с ним, думаю, пусть давит! Под своим, под отечественным успокоюсь!

Ну, тут, конечно, водила с монтировкой в руках вылетает. И давай он меня словесно ласкать-полоскать!

А я на коленях перед ним стою и, ей-богу, как к кислородной подушке устами приник! Только тот, братцы, кто мыкался, как я, на чужбине, поймет: ничего не может быть лучше родного языка в чужедальней стороне!!

Потом он одним, очень уж метким словом в какое-то чувствительное место мне угодил. Я, понятно, не выдержал и тоже ему веером от живота ответил.

Он варежку разинул, утих, а потом говорит:

— Годится! Ты чего тут, корешок, болтаешься?

Да вот, объясняю, спьяну заехал, а куда, и сам не знаю. Довези до России, будь человеком! Заплачу — хоть нашими, хоть ихними!

Не-е, говорит, не положено. Ты, как я понимаю, или шпион, или по контрабанде. А нам не положено…

Но тут, на мое счастье, напарник его проснулся. Тот оказался человек.

Поехали, говорит. Я верю: от тебя нашенским перегаром несет. В случае чего на КПП разберутся. Ежели шпион, расстреляют, если честный — вечная каторга с подселением. Вообще-то, говорит, такое происшествие очень даже возможно. Пограничникам, что нашим, что ихним, на этих заблеванных алкашей-туристов смотреть уже с души воротит. Вполне, что и допустили просмотр.

И поехали мы!

Дал мне этот напарник из своих запасов банку пива в лечебных целях, бутерброд с колбасой. Я ем бутерброд, а колбаска-то нашенская! С крахмальцем, с наполнителем, с оптимально-минимальным содержанием фарша! И заслабел я тут, товарищи! И заревел, как мальчишка, и все повторяю, будто заклинило: — Все, мужики! Вот это пиво последнее! Все, мужики! — и плачу, как в кино, сопли размазываю. Вот как меня катаклизьма шарахнула, а вы говорите…

Ну, а на КПП все было без всякого бюрократизма.

Там — с нашей стороны — мой шпион-корешок уже часа два как об шлагбаум колотился. И все пограничники чесали в своих зеленых фуражках, как же так получилось, что по поголовью туристов — ажур, а по факту — один лишний на нашей стороне болтается.

Так что, когда меня подвезли и все выяснилось, оченно все этому обрадовались и меня чуть ли не целовать были готовы.

Торжественного, правда, митинга никакого не было, врать не буду. «Быстро-быстро! — говорят, — Чеши в свои пределы! Пока начальство не прочухалось!»

Выпихнули за загородку, а с той стороны, смотрю, и моего товарища по закадычной диверсионной работе выпускают. И точно, как в фильме «Мертвый сезон», идем мы навстречу друг другу… Он, конечно, ржет как лошадь, орет: «Гут!» Я на него тоже особого зла не держу. «Бхай, бхай! — отвечаю — Я же говорил: прорвемся, не трухай!»

Xотел я было свою шапку с него получить, но он не отдал. В знак, говорит, мира и вечной дружбы между планетами. Я думаю, пусть. На том и расстались.

И вот с тех самых пор, друзья мои, насчет выпить какой-нибудь гадости внутрь, чем так озабочена нынче наша великая держава, меня уже не колышет. Чего и вам желаю.

Я теперь, все больше, по лекционно-пропагандному делу. У меня две коронки: «Как я дожился до жизни такой» — это первая лекция, а вторая: «Хельсинки — город контрастов». Будете в наших краях, заходите посетить. Я вам и не такое совру.