Час эльфов - Жан-Луи Фетжен

Фрейр лежал в траве, в вытоптанных папоротниках, при свете звезд, с трудом дыша, издавая стон при каждом выдохе, но постепенно приходил в себя. Жгучая боль в животе нарастала с каждым вздохом. Но несмотря на это, он улыбался, радуясь тому, что жив, радуясь даже нарастающей боли, которая доказывала, что яд чудовища терял свое действие. Стало быть, им удалось спастись от троллей! Несмотря на лунный свет, было видно лишь на несколько локтей вокруг, но отвратительный запах монстров рассеивался (конечно, он мог ошибаться: от долгого лежания под растерзанным трупом медведицы обоняние могло изменить ему!). На поляну возвращалась жизнь, ночные птицы обменивались резкими криками, на границе леса ощущалось движение тысяч мелких существ (это тоже подтверждало, что тролли ушли). Вертлявые зверьки уже суетились возле трупов. Пока еще пировали безобидные грызуны, но вскоре пожалуют лисы, за ними волки, и нельзя оставаться здесь, когда они будут справлять свою тризну. Ценой невероятного усилия Фрейр поднял голову и увидел, что Галаад спит, прижавшись к нему.

– Пойдем, – шепнул он мальчугану на ухо. – Надо уходить отсюда… Скоро на запах крови сбегутся дикие звери.

Галаад покорно повиновался, не промолвив ни слова. Измученный переживаниями ушедшего дня, он спотыкался и чуть не падал, поддерживаемый отцовской рукой. Фрейр почти нес его, уходя с этого места, не оглядываясь, направляя тело и разум к единственной цели: добраться до своих владений, собрать людей и организовать оборону, если еще не поздно… Но Скалистый Порог был в нескольких днях пути, а каждый шаг доставлял страдания. Его раны не затянулись, и он терял кровь при каждом движении. Как и все варвары, Фрейр знал целебные травы, облегчающие боль и помогающие преодолеть усталость, но прежде всего надо было найти убежище, подальше от троллей и этой мерзости. Они дошли до места своей последней стоянки, где охотники оставили жалкие пожитки, забрали одеяла и провизию и жадно напились из кожаного меха внушительных размеров, а потом забрались на вершину нависавшего над ними холма.

Вдалеке ночь расцветилась языком красноватого света, который они сначала приняли за первые проблески зари. Но это были не лучи солнца. Мрак освещало что-то более слабое и дрожащее, чем золотистый свет раннего утра. Это была длинная вереница огней, бесконечная нить факелов, спускающаяся с Черных Границ и медленно теряющаяся в лесу. Целая армия, целый народ шел вперед в безмолвии по единственной дороге.

– Это тролли? – спросил Галаад.

– Тролли видят в темноте да к тому же боятся огня, – ответил Фрейр.

То не были тролли, и ужас, который вызывала эта медленная процессия, постепенно вытеснял в сознании варвара боль. Он стоял на холме недвижно, широко раскрыв глаза и весь напрягшись, готовый убежать, но не в силах был оторваться от завораживающего зрелища. Галаад вглядывался в лицо отца при далеком свете факелов. Зачем они остались здесь, вместо того чтобы найти ночлег? Можно было подумать, что эта огненная река превратила Фрейра в соляной столб, про который рассказывали монахи в своих историях… И над ними снова нависла глубокая тишина, без привычных лесных звуков, даже без свиста ветра – такая тишина, что мальчугану стало страшно, и он начал трясти Фрейра за руку, так что тот подскочил, оторвавшись наконец от неподвижного созерцания этой длинной процессии.

– Надо идти туда, – сказал он. – Надо пойти посмотреть, что там такое…

И в тот же миг варвар кинулся к ложбине, быстро растворяясь в темноте и не оставляя ошеломленному ребенку другого выбора, как только следовать за ним.

И вновь они продирались сквозь высокие папоротники и валежник, не обращая внимания на колючие кусты и цепляющиеся корни, иногда прокладывая путь в непроходимых зарослях ударами меча, ведомые лишь еле заметным на горизонте свечением. Фрейр – с возрастающим ожесточением, слепым и безумным, Галаад – полумертвый от усталости, ничего не соображающий и занятый только тем, чтобы не отстать, безразличный ко всему, что могло отныне с ним произойти.

Они шли до самого рассвета, когда свечение огненной змеи смешалось с первыми лучами зари, и этот новый обманчивый свет привел их в замешательство. Словно нарождающаяся заря вернула его к действительности, Фрейр со стоном рухнул к подножию рябины, усыпанной спелыми кистями, почти перезревшими, из желтых ставших коричневыми, – ими он и подкрепился. Странная процессия была не видна, однако кустарники и лесная поросль оставались безмолвными. Деревья, отяжелевшие от ягод, не привлекали ни одну птицу, в густом лесу не было ни малейшего движения, насколько хватало взгляда, ни одно пернатое, мохнатое, ползающее или прыгающее существо не давало о себе знать. Лесная опушка затаила дыхание, словно окаменела, словно ее заставила умолкнуть огненная колонна, проходившая через чащобу. Фрейр и Галаад тоже не осмеливались произнести ни слова, изо всех сил напрягая слух и зрение и едва дыша.

А потом кто-то чихнул.

Совсем рядом с ними, оглушительно хлопая крыльями, взлетела стая щеглов. На этот шум отозвалось ворчание, приглушенные возгласы, кажется, даже металлическое позвякивание оружия или доспехов, и снова все стихло. С бьющимся сердцем, действуя инстинктивно, отец и сын одновременно бросились на землю. Только редкая завеса кустарников и ежевики шириной в несколько туазов отделяла их от безмолвного каравана, к которому они стремились всю ночь, и который, казалось, замер с наступлением дня, подобно полчищу призраков. Еще три-четыре шага, и они уперлись бы прямо в него…

Фрейр некоторое время колебался, потом повернулся к приемному сыну и жестом приказал ждать здесь, укрывшись под рябиной. Он оставил свое снаряжение, взяв лишь длинный нож, и пополз к кустам. Он увидел их почти тотчас же, и к горлу подкатила тошнота.

Ллиэн замерла на берегу озера, рядом со своей любимой раскидистой ивой, ощущая легкие прикосновения набегающих волн к ногам. Она собиралась сбросить с себя длинное муаровое одеяние, но так и осталась стоять, нерешительная и полуобнаженная, а первые утренние лучи играли на ее голубоватой коже розовыми и медными отблесками. Ее внезапно охватило какое-то странное и беспокойное чувство, которое она еще не могла точно определить. Раннее утро неторопливо рассеивало по поверхности воды последние пряди тумана, еле слышно монотонно шуршали камыши, высокие травы на острове трепетали, полные жизни, все было удивительно спокойно на острове Фей, как и в другие дни, вдали от холодного мира людей. Почему же она почувствовала это неясное стеснение в груди?

Рианнон… Личико ее маленькой дочки возникло перед ее глазами. Она увидела, как та спит в глубине фруктового сада, прижавшись к эльфийке. Она повела плечами, и туника соскользнула с ее тела. Озерная вода была ледяной (потому что зима приходила даже в Авалон), но эльфы не боялись холода, как люди. Она с разбегу нырнула в воду и опустилась к самому дну, оказавшись среди зеленых водорослей и разбудив пару линей, стремительно уплывших подальше от нее. Она плавала, изгибаясь всем телом, так легко, что ее можно было принять за сирену, и при каждом движении ее длинные черные волосы струились вдоль спины наподобие шелкового знамени; она плавала так, как летает птица, без усилий. Вода ласкала ее тело, она широко раскрыла глаза, чтобы не растерять ничего из тех впечатлений, которые дарило ей созерцание пробуждающегося дна. Эльфы жили, главным образом, в глубине леса, и у них не было возможности поплавать, разве что ополоснуть ноги в илистых болотах или мелких ручьях. С тех пор, как Ллиэн обосновалась на Авалоне, она открыла для себя безмолвное волшебство водной стихии своего острова и без устали осваивала ее, иногда с дочерью, если вода не была слишком студеной. Но Рианнон была наполовину человеком, и поэтому очень редко случалось, чтобы она не мерзла. А Ллиэн, наоборот, замечала, что может находиться в воде сколь угодно долго и нырять в течение многих часов, бороздя подводные пространства, так что озерные рыбы, лягушки и саламандры уже не обращали на нее внимания.