Свирель в лесу - Грация Деледда

Хоть и был он влюблен, хоть и нравилась ему девушка, а все-таки не то что жениться, но даже думать об этом ему было смешно.

Вдруг ветер как-то сразу стихает и белые тучи исчезают, сливаясь с белым небом. Черные искривленное стволы дубов, как мрачные призраки, стоят по обеим сторонам дороги. Все вокруг оцепенело в напряженном молчанки, в недвижимости ожидания. Ни птица не вскрикнет; ни листок не шелохнется.

«Вот здорово, кажется, я попался», — думает Мауро, нюхая воздух, и надевает капюшон. Хлопья снега, как крылья большой бабочки, задевают уши коня. Конь встряхивает головой: мириады белоснежных крылышек вспорхнули в воздухе.

Вперед, вперед... На капюшоне у «богатого владельца целой сотни овец» вырастает маленький снежный холмик. Исчезла дорога, занесенная снегом. Дубы, черные и белые, окутанные облаком снежной пыли, кажутся переодетыми великанами, укрывшимися в засаде за скалами.

Вечереет, все кругом становится серо-лиловым, мороз крепчает; но молодой хозяин смеется.

— Мы с тобой еще и не то видали! — подбадривает он коня, который прядет ушами и все медленнее поднимает копыта, оставляя на белом снегу черные следы подков. — Помнишь, Кумпанцедду, дружок, как мы в горах Ольены провалились в нурру[2]? А там, говорят, черти водятся... Черти черные, снег белый... Ну, шагай же, шагай, Кумпанцедду!

Кумпанцедду послушно трусит по дороге, но снег валит все гуще и гуще, и не видно уже просвета. На мгновение Мауро, несмотря на все свое молодечество, словно подпадает под власть злых чар: ему чудится, будто он обречен всю жизнь скакать на коне в чужом, неведомом краю, под нескончаемым снегопадом, среди жуткого безмолвия ледяной пустыни.

— Да ты, дьявол, никак, заснул? — спрашивает он сам себя, зевая. — Стыдись! Такой молодец, как ты? Ну, Кумпанцедду, вперед!

Но попытка приободриться ни к чему не приводит: мороз одолевает Мауро, навевает какую-то странную, пагубную дремоту. И тут ему приходит на ум: а что, если глотнуть разок из заветной фляжки? Он, хоть и непьющий, однако ж, никогда не позабудет, отправляясь в дорогу, захватить с собой эту фляжку, на случай если вдруг придется угостить попутчика или приятеля.

Морщась, он делает несколько глотков и, повеселев и приободрившись, с вызовом сплевывает в снег.

— Такой парень, как я, да чтоб спасовал перед морозом! Тьфу! Шагай, Кумпанцедду!

И Кумпанцедду, бедняга, все идет и идет, но только теперь его копыта оставляют на белом снегу уже не черные, а белые ямки. Исчезли горы, исчезли деревья, исчезла тропинка. Мауро как будто парит между белым небом и белой землей, в плотном, бесшумно мчащемся снежном облаке. Временами ему кажется, что перед ним вдали маячит беломраморная стена; смутное головокружение овладевает им, тошнота подступает к горлу.

— Неужто заблудился, дурак? А ведь такой молодец, такой кавалер, настоящий лев. Тьфу!

Но сон уже одолевает его, нахлынули смутные грезы, сладостные и в то же время жуткие. Ему снится, что он лежит в своей просторной кухне, на толстой тростниковой циновке. Однако он не в силах сдвинуться с места: ноги словно свинцом налиты. Молоденькая служанка ласкает его, но руки у нее холодны и леденят ему лицо... В глубине кухни вырастает снежная стена.

«Видно, надо еще выпить!..»

Нагибаясь, чтоб достать из дорожной сумки фляжку, он замечает, что ноги у него совсем замело снегом.

«Так вот почему у меня такие тяжелые ноги. Как странно: кажется, я замерзаю. Это я-то? Стыдись, Мауредду Корриас! И тебе не совестно?»

Он пьет, отряхивает снег с ног и оглядывается. Уже наступила ночь: ночь белая, без света, без воздуха, без горизонта, одно сплошное снежное облако. Но стена, которую он все время видел перед собой, стала серой, а в центре ее засветился красный огонек. И на этот огонек прямехонько устремляется его конь, увязая по самые бабки в мягком, как пена, снегу.

Оказывается, это домик дорожного сторожа. Кумпанцедду останавливается перед светящимся окошком, и у Мауро не хватает духу пришпорить его.

«По мне, так ехать бы дальше, — заносчиво думает он. — Мне пришлось повидать на своем веку кое-что пострашнее, чем этот легкий снежок... Да вот го­ре, — бедняга Кумпанцедду выбился из сил».

Не слезая с коня, он колотит в дверь каблуком.

— Кто там? — пищит детский голосок.

Мауро ломится в дверь: такому молодцу, как он, должно открывать тотчас лее, без всяких расспросов.

— Кто такой? — раздается женский голос.

Мауро стучит сильней.

— Кто же там, наконец? — гремит голос мужчины.

— Добрый человек! — отвечает путник.

Тотчас же дверь распахивается настежь, и он презрительно роняет:

— Вы что, боитесь — украдут ваше фамильное се­ребро?

— Эх, голубчик мой! — говорит сторожиха, красивая женщина с ребенком на руках, — нет у нас серебра, но когда мы спрашиваем: «Кто там?» — нам всегда отвечают учтиво. Что тебе нужно?

— Хочу переночевать. Сторожки принадлежат проезжим!

Сторожиха, должно быть, понимает, что перед ней сынок богатого крестьянина, из тех, кто сам себя уважает и других заставляет относиться к себе с почтением. Поэтому она ему не перечит, а только спокойно замечает:

— Сторожки принадлежат королю и сторожам. Но если ты сойдешь с коня и не побрезгаешь нашим скромным кровом, милости просим!

Мауро спешивается, привязывает коня и идет в кухню, притопывая ногами и стряхивая с плаща снег. Чуть тлеющий очаг слабо освещает холодную убогую сторожку. В углу сидит высокий широкоплечий мужчина, одетый по-городскому, в изрядно поношенный костюм, и Мауро сначала принимает его за хозяина.

— Здравствуйте, — говорит юноша, снова став приветливым и благожелательным,— Что за чертова погода на дворе! Кто знает, который час?

— Часов семь, — отвечает сторожиха, стоя у очага с ребенком на руках. — Муж уехал в Нуоро, а часы у него.

Мауро смотрит на мужчину, и его охватывает странное чувство: ему кажется, что он уже видел этого человека, но, где и когда, вспомнить не может.

— Это тоже проезжий, — растолковывает женщина, — да только не повезло ему, пожалуй, еще больше, чем тебе. Конь пал посреди дороги!

Мауро смеется, вынимает фляжку и протягивает ее мужчине.

Незнакомец пьет и, утерев рот рукой, возвращает фляжку Мауро.

— Да. Кто бы мог подумать? Конь у меня издох тут неподалеку.

— Что ж, по крайней мере, у воронов будет чем разговеться в эти снежные дни! — замечает Мауро, не веря ни на грош выдумке незнакомца. — Пей, хозяюшка! Не хочешь? Ну, тогда дай глотнуть малышу, ему это будет полезно, ей-богу, полезно. Пить надо приучаться с малых лет, а то, глядишь, вырастет из него такой же трезвенник, как я! Ну а ты, проезжий, выпьешь еще?

Тот не заставляет себя упрашивать.

Сторожиха уходит, и мужчины остаются на кухне одни.

Время от времени Мауро вынимает фляжку и предлагает незнакомцу выпить. Тот пьет, и глаза его, черные и круглые, посаженные совсем близко, почти рядом, у самого носа с горбинкой, разгораются все ярче. В очаге жарко пылает большое полено, которое Мауро, выйдя, подобрал на снегу.

Происходит что-то странное. По мере того как Мауро, который не пьет совсем, все больше расходится, болтает, хвастается, хохочет, словно заправский пьяница, его собеседник становится все молчаливей и угрюмей. По приглашению Мауро он подходит к очагу и усаживается прямо на полу, поджав ноги. И все-таки голова его в рваной мокрой шапке оказывается на уровне головы Мауро, сидящего на стуле, — такого он гигантского роста!

— Я еду в Боно, — говорит Мауро. — Хочу взять в аренду дубовый лесок, где было бы вдосталь желудей. Не пожалею и трехсот скудо, лишь бы хорошенько откормить своих свинок. В этом году у нас в Нуоро желуди совсем не уродились.

— Ты нуорезец? — спрашивает незнакомец. — Не знаешь ли ты, случаем, некоего Мауро Корриаса?

Какой-то внутренний голос подсказывает юноше скрыть истину, но он слишком тщеславен, чтобы послушаться его.

— Некоего? Что значит «некоего»? Мауро Корриас — один-единственный, он — кавалер, он — лев, он — это я! — гордо заявляет юноша. — А что, собственно, ты имеешь сказать Мауро Корриасу?

— Да нет, ничего особенного, просто так. Я слыхал о тебе. Ты очень богат?

— Еще как! Сотни две свинок, сотня овец. Все меня уважают. Пей, добрый человек. А ты чем занимаешься?

— Я крестьянин, — отвечает тот и снова смотрит на огонь своими круглыми блестящими глазами.

А Мауро все больше расходится, хвастаясь богатством:

— А мои свинки? Это лее загляденье, таких красавиц не найдешь во всем Нуоро! Весь остров обрыщу, хоть из-под земли, а раздобуду хороший лесок. Есть у меня и своя роща в горах, которой еще не касался то­пор. Но сейчас там не найдешь ни одного желудя. Вот в прошлом году, ничего не скажешь, урожай был замечательный. Но зима выдалась теплая, и потому нынче ничего не уродилось. На будущий год, даст бог, дела пойдут лучше. Как ты думаешь?