Прожитые и непрожитые годы - Вардгес Петросян

– Подождем, – сказал Наконец Папик, – пока кто-нибудь пройдет, попросим принести одежду.

Что им еще оставалось?

Голые, дрожа, сидели они на берегу, пока не спустилась темнота. Никто не появился в ущелье.

– Как же быть? – спросил Левон.

– Делать нечего, – хмуро произнес Папик, – пойдем садами, не заметят. Не мерзнуть же всю ночь.

И они отправились.

Помнит, когда он открыл дверь, мать вскрикнула, брат не проронил ни слова. Отца не было – он уехал в Ошакан. Отец не стал бы сердиться или кричать, подошел бы, согрел и одел…

Окоченевший, с трудом ворочая языком, объяснил:

– Вода… Поток унес…

Брат сразу понял, мать запричитала, заохала.

Поток унес одежду, оставив их нагими. Через четыре года Папик ушел на войну и продал, а Вардан стал колхозным бухгалтером. Поток…

Левон открыл глаза. Почему именно это вспомнилось ему?

Поток…

Почему ему припомнился этот день, не потому ли, что они проехали мимо дома Папика, где мать еще ждала сына? Она почти ослепла, дрожат руки, но надежды не теряет – ведь похоронки не было. Возвращаются же другие, вон хотя бы сын Бабкена Чанчапаняна. Какое ей дело до потока жизни, ей нужен ее сын.

Поток…

Почему именно это вдруг вспомнил? А может, и не было вовсе никакого потока, не было и Папика, не существовало даже Вардана, который теперь колхозный бухгалтер? Левон подскочил в страхе. Больше всего боялся он сумбурных мыслей: они опрокидывают все вверх тормашками и часто кажутся куда более логичными…

Ущелье шелестело мягко, необычно. Стояла весна, как тогда. Но как знать, может, в каких-то горах, в безднах и чьих-то душах назревает сейчас поток? Как знать.

3

Автобус тронулся, пассажир, сидевший рядом, слава богу, закрыл глаза. Это хорошо. Левон боялся, что он начнет рассказывать свою биографию, предложит «Казбек», пожалуется на молодежь, которая не уважает старших, ни во что не верит, которая.» Но сосед уснул.

– Не скажете время? – спросила какая-то девушка.

– Вторая половина двадцатого века…

Взгляд Левона еще блуждал по горам. Девушке было года двадцать два, и похожа она была на этот снег в горах, завтра-послезавтра растает, превратится в ручей или цветок, а может, в мутный поток. На руке часы, что же она спрашивает? Какая-то волна поднялась в нем, что-то злое, хотя девушка была красива. Бабушка в таких случаях советовала сосчитать в уме до тридцати девяти, но считать он не стал. От этого стареют, от счета в уме, да и считать долго. Он произнес с оттенком язвительности:

– Девушка, а вас не интересует, от какой болезни скончалась тетушка Наполеона?

– От какой?

– От острого воспаления поджелудочной железы. Есть еще вопросы?

– По поводу теток – нет, а мои часы стоят.

Левон рассмеялся. «Снег в горах вблизи, наверное, не покажется таким белым», – подумал он. Из приемника Шарль Азнавур настойчиво звал Изабель. Сосед Левона проснулся.

– Началось, – буркнул он. – Нет чтобы хоть когда услыхать по этому радио армянскую песню. Эй, водитель, заткни ему глотку…

– Нет, нет, что вы! – запротестовала девушка.

– Поет армянин. Его бабушка в Ленинакане живет, – спокойно сказал Левон и обратился к девушке: – Сейчас четверть двенадцатого.

Снег на далеких хребтах был как белый пожар, а Азнавур продолжал призывать Изабель. В песне, что он пел по-французски, говорят, рассказывается о человеке, который, сидя на могиле возлюбленной, зовет ее. На сколько ладов можно повторять это имя – Изабель. – Изабель?… А может, совсем не о том песня, может, Изабель бросила его, а он сокрушается по безвозвратно ушедшим дням? Но интереснее верить в первый вариант, и Левон даже представил Азнавура у могильного холмика, на ереванском кладбище. А песня все лилась. Изабель, любовь моя!.. Миллиарды раз люди произносили эти слова, только в сочетании с другими именами. Левон посмотрел на девушку и, увидев ее полузакрытые глаза, испугался, что она сейчас начнет рассказывать о своей неудавшейся любви или еще о чем-нибудь в этом роде.

– Куда направляетесь? – спросил он, как если бы сказал: «Прошу передать на два билета».

Она ответила.

– Я тоже, – сказал он.

Азнавур в последний' раз воззвал к Изабель, и сосед сказал:

– Слава богу.

Говорят, Азнавур ежедневно по нескольку часов проводит у себя в саду, наедине со своими мыслями, и беседует с умершими родными и близкими. Может, иногда человеку и в самом деле необходимо оставаться наедине с собой, со своими мыслями, и именно тогда приходят к нему его близкие, которых он теряет, потому что близкие те, кого теряешь. Только случайные люди всегда рядом с тобой.

4

Глядя на заспанное лицо председателя сельсовета, Левон гадал, полузакрыты его глаза или они просто маленькие. Председатель был нечесан, на подоконнике стояла керосиновая лампа.

– У вас нет электричества? – спросил Левон без всякого вступления.

– Частенько отключают. И если собрание или что, приходится лампу* зажигать. – Председатель только теперь поднял голову. – Погоди чуточку…

Он сидел в маленькой комнате за громоздким письменным столом и старательно крутил ручку телефона, словно это была ручка мясорубки.

– Центральная, а центральная! – Лицо его то выражало мольбу, то кривилось в досаде. – Офик, голубушка, дай-ка райкооп, Самсона… Садись, – это уже относилось к Левону, который примостился на подоконнике возле лампы. – Садись на стул… Офик… Ах, чтоб вашу технику…

Такой телефон Левон в последний раз видел в кинофильме «Чапаев». Председателевы глаза были голубые, на столе ручка, чернильница, на стене, с правой стороны, выгоревший портрет. Левон посмотрел, но не смог определить, чей именно. А председатель одним глазом поглядывал ра него, другим косил на допотопный телефон.

– Офик-джан. В январе купим новый портрет, деньги уже перечислили… Офик… – Он снова покрутил ручку. – Вот, работай с таким телефоном. Из Еревана?

– А в тридцатых годах телефоны были только в райцентрах. – Левон сказал то, чем часто попрекали его поколение. – Я из Еревана, из газеты…

– Когда приехали? – Председатель вдруг перешел на «вы».

– Только что автобусом. Мне бы командировочное заверить.

– Уже обратно? – изумился председатель, а потом, словно что-то вспомнив, протянул через стол руку, точно телеграмму подал. – Папикян Бено… Вениамин.

– Левон. Может, ночью уеду, так чтоб вас не беспокоить лишний раз.

– Ага. Завтра меня вызывают в райцентр. С добром ли к нам?

– Мне надо в школу.

В школу? Значит, по поводу детей…

– Да, по поводу детей, – усмехнулся Левон.

– На весь мир опозорились. Утром прокурор был. Еще и из Москвы, говорят, приедут. Влипли в историю… Если из Москвы приедут…

– Он самый и приедет, – с серьезным видом вдруг произнес Левон, указав на портрет на стене, – еще и в сельсовет зайдет. Хорошо, что хоть портрет свой увидит, немного отойдет.

Бено, или Вениамин Папикян, как-то сразу взялся за пояс военного образца, без пряжки, которую, видимо, стащили ребятишки. Он затянул ремень еще на одну дырку, оправил вьетнамскую сорочку и с любопытством посмотрел на Ле-вона.

– Товарищ Тельман?…

– Тельман? – удивился Левон. – Да нет, насчет Москвы я пошутил. А на портрете не Тельман. Демьян Бедный. Как он сюда попал?

Папикян словно впервые взглянул на портрет.

– В субботу… Какой сегодня день? Среда? Да, как раз в субботу я принес портрет со склада. Какой же кабинет без портрета? Парнак уверял, что это товарищ Тельман. Говорил даже, что лично его самого видел.

– Кто такой Парнак?

– Он в плену был. Наш бухгалтер. Говорят, сто двадцать пять книг прочел. Наверное, прочел. Иные из Германии тряпок наволокли, а этот пять чемоданов с картинами и книгами. Дай-ка сюда твою бумажку.

Левон протянул командировочное удостоверение.

Папикян торжественно взял листок, стал крутить его так и сяк, должно быть, затруднялся читать по-русски, открыл ящик и вынул печать, огромную, доставшуюся, видно, в наследство от первого председателя, с самых двадцатых годов. В голове Левона промелькнула мысль о том, сколько могла бы поведать эта печать, обладай она языком… А Папикян с большим достоинством ткнул печать в соответствующую подушечку и быстро-быстро задышал на нее.

– Куда поставить? Я всего два месяца председателем работаю, был до этого завклубом.

– Поздравляю. – Левон показал, куда приложить печать. – А здесь подпишите. – Потом спросил: – У вас в деревне есть церковь?

– А как же? В школьном дворе, Парнак говорит – с десятого века, – но, видно, история с портретом поколебала веру председателя в Парнака, – кто ее знает, раньше там был склад…

– Вы хотели сказать – школа находится в церковном дворе? – поправил Левон.

– Так, ты верно говоришь, – смягчился председатель, потом, немного подумав, добавил: – Не зайти ли к нам? Школа ведь не убежит. Во-он она, в церковном дворе, – последние слова он повторил с удовольствием. – Ведь небось голоден? Тикуш что-нибудь приготовит, кур у нас много, водка есть хорошая. А?…