Облом. Последняя битва маршала Жукова - Виктор Суворов

А встречать генерала Мамсурова в роскошном приемном покое, в понимании Хрущёва, должна особа несколько иного плана — задумчивая, молчаливая, обольстительная сестричка с загадочной улыбкой развратной Джоконды в самых уголках губ. Чтобы всем видом своим напомнить о радостях жизни, которая для генерала так внезапно и печально обрывается: ты, генерал, через пару месяцев, а то и недель, сдохнешь, мы же все останемся жить.

Именно так все и было обставлено. Было и щебетание телефонное, была и сестричка в накрахмаленном до хруста халатике, под которым угадывалось отсутствие юбки и кофточки. Она упорхнула, а перед генералом возник Хрущёв. Он долго разглядывал стоявшего в трусах генерала, а затем решительно указал на белый табурет:

— Садитесь.

Это было нечто среднее между приглашением и приказом. Любой начальник, будь то командир экипажа из трех человек или Верховный главнокомандующий, которому подчинены миллионы людей, перед тем, как отдать приказ, обязан оценить обстановку: будут ли подчиненные этот приказ выполнять? Если есть хоть малейшая вероятность неподчинения, от отдачи приказа следует воздержаться.

Уверен, что выполнят, — командуй!

Не уверен — молчи! Тяни время, хитри, ищи другие методы воздействия, ибо нет ничего более жуткого и жалкого, чем сцена неподчинения командиру. Если не подчинились один раз, больше не будут подчиняться никогда.

Хрущёв понимал: генералу, оказавшемуся в столь странном положении, нестерпимо хочется сжаться в комок, прикрыть свои телеса хотя бы руками.

Если бы дело происходило на черноморском пляже, то все выглядело бы иначе. И руки, и грудь, и плечи генеральские силой налиты, ноги стройные, как у жеребца арабского, на животе — кубики мышц вместо обычного генеральского пузечка. Не стыдно было бы Мамсурову в трусах на пляже мячик гонять перед дамами любой степени надменности.

Но тут не пляж черноморский. И не перед дамами он, вот в чем разница.

Сесть — значит сократить зримую часть обнаженного тела.

Сесть — значит немного загородиться столом.

Потому приказ сесть был для генерала если не спасением, то облегчением. Ему самому неудержимо хотелось сесть. И, получив нечто среднее между приглашением и приказом, он сел.

Это была двойная психологическая победа Хрущёва.

Первое: генерал повинуется.

Второе: этот могучий человечище больше не возвышается над толстеньким как колобок Хрущёвым.

Ни Мамсуров, ни Хрущёв в тот момент о психологических эффектах не думали. Просто Хрущёв почувствовал себя еще более уверенно. Мамсуров — еще менее.

— Рассказывайте, товарищ генерал.

— Что рассказывать?

— Все.

— Все?

— Расскажите что-нибудь такое, чего я не знаю... Впрочем, я все знаю. Там у вас в ГРУ какой-то центр особый учредили. А со мной не посоветовались. Забыли, или как?

Самое главное в этой ситуации — даже намеком не выдать источник своего знания и его границы.

Ситуация для генерала Мамсурова невероятная: о Центре особого назначения ГРУ кроме него знали только создатели этого Центра — Маршал Советского Союза Жуков и начальник ГРУ генерал-полковник Штеменко. Ни первому, ни второму болтать об этом нет никакого резона, никакой выгоды. Дело подсудное. Дело расстрельное. При товарище Сталине за такие фокусы пускали в расход, даже не вникая в детали. Как мог Хрущёв узнать про Центр особого назначения ГРУ? Никак не мог! Не мог, и все тут! Но знает! Он все знает!

Что делать генералу в ситуации, когда его прижали к стенке как крысу лопатой? Рвануть в коридор? В синих трусах?

Мысль о том, что он попался, на мгновение даже вызвала у Мамсурова какое-то облегчение. Вспомнил генерал о смертельном диагнозе. Сообразил: нет никакого диагноза. Это была ловушка. Его завлекли в мышеловку. Генерал здоров. Но разве вторая беда легче первой? Если Хрущёв обставил встречу так тщательно, то наверняка за дверью ждет команда дюжих санитаров со смирительной рубахой наготове.

Вот была бы картиночка: в роскошный коридор кремлевской поликлиники выскакивает некто в трусах и несется к выходу. Тут санитарам даже и предварительных инструкций не нужно. Ясно без инструкций: переутомился. Таких простынями вяжут.

Уж санитары навалятся на странного клиента в трусах, который бегает там, где в трусах бегать не принято.

Уж санитары свое дело крепко знают.

Уж санитары соответствующий укол в задницу вмажут.

Дальше у Хрущёва веер возможностей. Самое простое — тут же и убить Мамсурова. Медицинские убийства — самые простые.

Представил генерал шприц в руках разбитной сестрички, одетой в накрахмаленный до хруста халатик. Понял, что в любом случае его из этой золотой клетки просто так не выпустят. Тут выбор простой: или он сдается и переходит на сторону Хрущёва, или диагноз о смертельной, невероятно быстро прогрессирующей болезни подтвердится. Дней десять он еще будет биться в бреду и корчиться в судорогах в этих сверкающих белизной палатах, не узнавая окружающих.

— Никита Сергеевич, позвольте штаны надеть.

Это — белый флаг капитуляции.

— Одевайтесь, генерал. И расскажите мне все с самого начала.

— С самого?

— Слушаю.

— История эта, Никита Сергеевич, началась на XX съезде КПСС...

ГЛАВА 1

Во всей мировой истории невозможно найти событие, равное по своей подлости XX съезду КПСС.

Идею съезда можно выразить в четырех словах: во всем виноват Сталин.

Выходило, что ни в чем не виноват Ленин, который на немецкие деньги разлагал русскую армию, незаконно захватил власть в стране, распустил русскую армию накануне победы в Первой мировой войне и сдал страну на милость кайзеру.

Выходило, что ни в чем не виноваты большевики, разогнавшие Учредительное собрание, делегаты которого были выбраны народом страны, чтобы определить ее будущее после падения монархии.

Выходило, что ни в чем не виноват Свердлов, подписавший приказ о физическом истреблении казачества.

Выходило, что ни в чем не виноваты Тухачевский, Блюхер, Уборевич, Якир и целая свора им подобных,

которые свое правление открыто и печатно называли оккупацией, которые истребили миллионы граждан своей страны, не желавших жить под властью оккупантов.

Выходило, что и самые верные сталинцы ни в чем не виноваты. Палач Москвы и Украины Никита Хрущёв просто выполнял приказы. Что он мог сделать, если Сталин приказал?

И все члены Политбюро просто выполняли приказы Сталина. И все члены ЦК. И министры. И маршалы. И генералы. И чекисты. И прокуроры. И судьи. И вертухаи.

Они ничего не знали. Они ни о чем не догадывались. Они подчинялись.

Сидел в зале XX съезда и бил в ладоши заместитель председателя Совета Министров СССР, министр среднего машиностроения, член ЦК КПСС дважды Герой Социалистического Труда лауреат Сталинской премии первой степени генерал-лейтенант Завенягин Ав-раамий Павлович, бывший начальник НорильЛАГа, бывший заместитель главы НКВД. Выходит, и Авраа-мий Палыч тоже ничего не знал про лагеря. Выходит, он тоже даже не догадывался об их существовании.

И сидел в том зале Герой Социалистического Труда доктор технических наук генерал-лейтенант (впоследствии генерал армии, профессор, лауреат и прочая и прочая) Комаровский Александр Николаевич, наш великий военный строитель. «Советская военная энциклопедия» (М.: Воениздат, 1977. В восьми томах. Т. 4. С. 260) сообщает, что был товарищ Комаровский начальником Главпромстроя СССР. Эта информация — образец топорной фальсификации: большие начальники, сочинявшие статьи для энциклопедии, в пышном титуле товарища Комаровского пропустили три буквы.

Уточняю: Комаровский Александр Николаевич, был начальником Главпромстроя МВД СССР. А до того — начальником Главпромстроя НКВД СССР и Главнефтеспецстроя НКВД СССР. Великий строитель товарищ Комаровский рыл каналы, возводил Куйбышевскую ГЭС, вознес в небеса Московский университет, во время войны воздвиг Челябинский металлургический комбинат, после войны возглавлял строительство объектов атомной промышленности. Выходит, что и товарищ Комаровский, и его начальник товарищ Завенягин не знал, кто у них в котлованах копошится и откуда в возглавляемых ими организациях появляется рабсила. Выходит, товарищ Комаровский не догадывался, на чьих костях он возводил гиганты социалистической индустрии.

И сидел в том зале Герой Социалистического Труда член ЦК со времен Ленина, член Политбюро с 1935 года товарищ Микоян Анастас Иванович. Во времена индустриализации он руководил продажей проклятым капиталистам сокровищ Эрмитажа по заведомо заниженным ценам. В 1934 году на XVII съезде Коммунистической партии он поставил рекорд: в коротком докладе упомянул товарища Сталина 41 раз, сопроводив великое имя соответствующими эпитетами. Во времена Очищения товарищ Микоян неоднократно просил товарища Сталина увеличить лимиты на расстрелы; например, 22 сентября 1937 года он направил Сталину запрос на повышение нормы расстрелов для Армении на 700 человек. Товарищ Ежов предложил товарищу Сталину для товарища Микояна лимитов не жалеть, вместо 700 человек разрешить дополнительный отстрел 1500 врагов народа.