Россия. Автобиография - Марина Федотова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В год 879. Умер Рюрик и передал княжение свое Олегу – родичу своему, отдав ему на руки сына Игоря, ибо был тот еще очень молод. <…>
В год 882. Выступил в поход Олег, взяв с собою много воинов своих: варягов, чудь, славян, мерю, весь, кривичей, и овладел городом Смоленском, и посадил в нем своего мужа. Оттуда отправился вниз и, придя, взял Любеч, и также посадил мужа своего. И пришли к горам киевским, и увидел Олег, что княжат тут Аскольд и Дир, спрятал он воинов в ладьях, а других оставил позади, а сам приступил, неся отрока Игоря. И подошел к Угорской горе, спрятав своих воинов, и послал к Аскольду и Диру, говоря им, что-де «мы купцы, идем в Греки от Олега и княжича Игоря. Придите к нам, к родичам своим». Когда же Аскольд и Дир пришли, выскочили все из ладей, и сказал Олег Аскольду и Диру: «Не князья вы и не княжеского рода, но я княжеского рода», и вынесли Игоря: «А это сын Рюрика». И убили Аскольда и Дира, отнесли на гору и погребли <Аскольда> на горе, которая называется ныне Угорской, где теперь Ольмин двор; на той могиле Ольма поставил церковь святого Николая; а Дирова могила – за церковью святой Ирины. И сел Олег княжить в Киеве, и сказал Олег: «Да будет это мать городам русским». И были у него славяне, и варяги, и прочие, прозвавшиеся русью. Тот Олег начал ставить города и установил дани славянам и кривичам, и мери и установил варягам давать дань от Новгорода по триста гривен ежегодно ради сохранения мира, что и давалось варягам до самой смерти Ярослава.
Олег и Игорь – эти имена воспринимаются сегодня как исконно русские, но на самом деле они ведут свое происхождение от скандинавских мужских имен Хельги и Ингвар, как и имя Ольга (от женского варианта имени Хельги – Хельга). Здесь, по крайней мере, скандинавское влияние оспаривать бессмысленно.
Промежуточное положение Руси на торговом пути «из варяг в греки» в немалой степени способствовало развитию этой территории. В скандинавских хрониках, заметим, Русь называлась Гардарикой – «Государством поселений». Кроме того, Русь находилась и на торговых путях «из варяг в булгары» и «из варяг в персы», то есть из Европы к хазарам и в арабский мир. В той же Ладоге найдено немало кладов с арабскими дирхемами, древнейший из которых датируется 786 годом. По этим торговым путям вместе с купцами двигались и первые «профессиональные путешественники», предшественники Афанасия Никитина, желавшие воочию познать красоту мира.
Славяне глазами мусульманина
Абу-Али Ахмед ибн-Омар ибн-Даст
Среди мусульманских авторов, описывавших славянские земли, наиболее известны аль-Масуди и Ибн-Фадлан. Первый, прозванный «арабским Геродотом», писал о Руси, вероятно, с чужих слов, зато второй совершенно точно побывал в Восточной Европе – в составе арабского посольства, направленного через Бухару и Хорезм в Волжскую Булгарию, где и повстречал русов. Ибн-Даст также видел русов собственными глазами; что любопытно, в своем сочинении он четко отделяет русов от славян, о чем свидетельствует, в частности, само название его книги – «Известия о хозарах, буртасах, болгарах, мадьярах, славянах и русах».
Между страной Баджнаков и страной Славян расстояние 10 дней. В самом начале границы страны Славян находится город по имени Куяб (Киев. – Ред.). Путь в их страну идет по степям, по землям бездорожным, через ручьи и дремучие леса. Страна Славян – страна ровная и лесистая, в лесах они и живут. Они не имеют ни виноградников, ни пашен. Из дерева выделывают они род кувшинов, в которых находятся у них и ульи для пчел, и мед пчелиный сберегается. Это называется у них сидж, и один кувшин заключает в себе около 10 кружек его. Они пасут свиней наподобие овец.
Когда умирает кто-либо из них, они сжигают труп его. Женщины их, когда случится у них покойник, царапают себе ножом руки и лица. На следующий день по сожжении покойника отправляются на место, где оно происходило, собирают пепел и кладут его в урну, которую ставят затем на холм. Через год после смерти покойника берут кувшинов двадцать меду, иногда несколько больше, иногда несколько меньше, и несут их на холм, где собирается семейство покойного, едят, пьют и затем расходятся. Если у покойника было три жены и одна из них утверждает, что она (особенно) любила его, то приносит она к трупу его два столба и вбивают их стоймя в землю, потом кладут третий столб поперек, привязывают посреди этой перекладины веревку, становится на скамью и конец этой веревки завязывает вокруг своей шеи. Когда она так сделала, скамья принимается из-под нее и она остается повисшею, пока не задохнется и не умрет, а по смерти ее бросают в огонь, где она и сгорает.
Все они идолопоклонники. Более всего сеют они просо. Во время жатвы берут они просяные зерна в ковше, поднимают их к небу и говорят: «Господи, ты, который снабжал нас пищей (до сих пор), снабди и теперь нас ею в изобилии».
Есть у них разного рода лютни, гусли и свирели. Их свирели длиною в два локтя, лютня же их восьмиструнная. Хмельной напиток приготовляют из меда. При сжигании покойника предаются шумному веселью, выражая тем радость свою милости, оказанной ему (покойнику) Богом. Рабочего скота у них мало, а верховых лошадей имеет только один упомянутый человек (великий князь, царь). Вооружение их состоит из дротиков, щитов и копий, другого оружия не имеют.
Глава их коронуется, ему они повинуются и от приказаний его не отступают. Жилище его находится в середине страны Славян. Помянутое выше лицо, которого титулуют они «главою глав», зовется у них свият-царь; это лицо стоит выше субанеджа (жупана), который есть только его наместник. Царь этот имеет верховых лошадей, не имеет другой пищи, кроме кобыльего молока. Есть у него также прекрасные, прочные, драгоценные кольчуги. Город, в котором он живет, зовется Джарваб; в нем производится ежемесячно, в продолжение трех дней, торг. Холод в их стране бывает до того силен, что каждый из них выкапывает себе в земле род погреба, к которому приделывает деревянную остроконечную крышу наподобие (крыши) христианской церкви и на крышу накладывает земли. В такие погреба переселяются со всем семейством, и, взяв несколько дров и камней, зажигают огонь и раскаляют камни на огне докрасна. Когда же раскалятся камни до высшей степени, обливают их водой, отчего распространяется пар, нагревающий жилье до того, что снимают одежду. В таком жилье остаются до весны. Царь их объезжает их ежегодно. Если у кого из них есть дочь, то царь берет себе по одному из ее платьев в год; а если есть сын, то царь берет себе также по одному из его платьев в год. У кого нет ни сына, ни дочери, тот дает по одному из платьев жены или служанки в год. Поймает царь в государстве своем разбойника, велит или задушить его, или же отдает его под надзор кого-либо из правителей на отдаленных окраинах своих владений.
В этих сообщениях о жизненном укладе русов обнаруживается немалое сходство с теми описаниями жизни западных славян, которые встречаются у средневековых европейских хронистов – Адама Бременского, Гельмольда и других. Так что вряд ли Ибн-Даст был прав, противопоставляя русов прочим славянам; это противопоставление опровергается и схожестью культур, и лингвистическими данными.
Поход Олега на Византию, 907 год
Повесть временных лет
Первая дата в истории Руси – 852 год: как рассказывается в «Повести временных лет», в этот год вступил на престол византийский император Михаил III. Восемь лет спустя (в летописи указан 866 год, но исследователи установили точную дату – 860 год) киевские князья Аскольд и Дир отправились набегом на Царьград (Константинополь) с войском численностью до 8000 человек – это был первый Аскольдов поход. Очевидно, их поход был типичным набегом викингов: пришли, ограбили, ушли; во всяком случае, в записках константинопольского патриарха Фотия встречается упоминание о том, что русы удалились от городских стен, получив выкуп. Сообщение Повести о шторме, якобы разметавшем киевский флот, ныне признано переводом отрывка из византийской хроники Георгия Амартола. В рассказе патриарха Фотия ни о каком шторме не говорится, хотя в целом Фотий весьма красноречив; вот что он сообщает о бесчинствах захватчиков и об уходе русов: «Можно было видеть младенцев, отторгаемых ими от сосцов и молока, а заодно и от жизни, и их бесхитростный гроб – о горе! – скалы, о которые они разбивались; матерей, рыдающих от горя и закалываемых рядом с новорожденными, судорожно испускающими последний вздох… Не только человеческую природу настигло их зверство, но и всех бессловесных животных, быков, лошадей, птиц и прочих, попавшихся на пути, пронзала свирепость их; бык лежал рядом с человеком, и дитя и лошадь имели могилу под одной крышей, и женщины и птицы обагрялись кровью друг друга...
О, как же все тогда расстроилось и город едва, так сказать, не был поднят на копье! Когда легко было взять его, а жителямневозможно защищаться, то очевидно, от воли неприятеля зависело – пострадать ему или не пострадать... Спасение города находилось в руках врагов и сохранение его зависело от их великодушия... Город не взят по их милости, и присоединенное к страданию бесславие от этого великодушия усиливает болезненное чувство пленения».