Сибирь и первые американцы - Сергей Александрович Васильев

универсальным типам — неправомерно. Столь же ненадежно реконструировать далекие миграции и культурные связи, основываясь на сходстве отдельных черт культуры и даже их комплексов: для этого надо сперва разобраться с механизмами культурогенеза, оценить вероятность независимого появления одинаковых признаков. Ф. Боас был осторожен и никогда не ставил вопросы, ответы на которые получить в его время было заведомо невозможно. Проблемой первоначального заселения Нового Света он соответственно не занимался. В первые десятилетия XX в. основные положения Ф. Боаса приняли и его многочисленные ученики.

Стадиализм и миграционизм страдали одним и тем же дефектом. Сторонники этих концепций опирались главным образом на данные этнографии, которая, взятая сама по себе, не позволяет реконструировать прошлое. Археология же в начале XX в. не накопила еще материалов для реконструкций, особенно в отношении внеевропейского мира. Ф. Боас и А. Рэдклиф-Браун, лидеры антропологии в США и Великобритании, не верили в познавательный потенциал археологии и не интересовались ею.

Революция в представлениях о прошлом произошла в середине XX в. Ученик Ф. Боаса, американский этнолог Джулиан Стьюард, пришел к выводу, что, хотя культуры и общества развиваются закономерно, эти закономерности не универсальны, но специфичны для отдельных районов мира. Разные пути эволюции обусловлены разнообразием природных условий. Некоторые аспекты среды играют особо важную роль в определении путей развития. Если подобные ключевые признаки одинаковы, то и общества станут эволюционировать в одном направлении. Д. Стьюард пришел к выводу, что древние цивилизации Мексики и Перу, с одной стороны, и Передней Азии с другой — похожи, причем похожи системно, ибо развивались в относительно сходной природной среде (пустынные оазисы, сухие субтропические долины). Ключевую роль в генезисе данных культур играло искусственное орошение. Переход к ирригации или к другим формам мелиорации земель обеспечивал демографический рост, а увеличение числа работников позволяло все больше расширять площадь обрабатываемых земель. Американские цивилизации на две-три тысячи лет задержались в развитии по сравнению с ближневосточными, но сам ход развития по обе стороны Атлантики был одинаковым.

Д. Стьюард работал главным образом с материалами этнографии, однако учитывал и быстро накапливавшиеся данные археологии, особенно перуанской. Исследователи его школы пришли к выводу, что существуют четыре стадии развития обществ ― бродячая группа, племя (или автономная деревня), вождество, государство. Схема эта была, конечно, стадиалистской, но, в отличие от эволюционизма XIX в., речь здесь шла только о политической организации, обусловленной главным образом плотностью и численностью населения. Материалы археологии древнего Перу, а затем и других областей Нового Света схему эту вроде бы подтверждали: в 1960-1970-х гг. было опубликовано немало красивых и убедительных доказательств того, почему определенные древние общества следует относить к категории вождеств или же к категории ранних государств.

В 1920-1940-х гг., т. е. одновременно с Д. Стьюардом или немного раньше его, английский археолог новозеландского происхождения Гордон Чайлд, работая на материалах Европы и Ближнего Востока, выдвинул концепцию двух революций ― неолитической и городской. Первая характеризовала изменения в культуре, обусловленные переходом к производящему хозяйству, вторая ― переходом к профессиональному ремеслу, городской жизни и государственности. Взгляды Г. Чайлда были ближе к классическому эволюционизму, чем воззрения Д. Стьюарда, и в этом смысле достаточно архаичны, но у его концепции имелись и сильные стороны. Во-первых, Г. Чайлд в своем видении доистории удачно сочетал эволюционизм с диффузионизмом (культурные новшества распространяются из первоначальных очагов на периферию). Его спонтанные революции, неолитическая и городская, происходили на Ближнем Востоке; в Европе же культурные достижения не были результатом параллельного независимого развития, они проникли сюда из Передней Азии и Египта. Такой подход можно было бы назвать эклектическим, но, как сейчас ясно, именно он в общем и целом соответствовал реальной картине. Во-вторых, триумф Г. Чайлду обеспечили утверждения о подлинной революционности, т. е. о кардинальности и быстроте тех перемен, которые сопровождали на Ближнем Востоке переход к производящему хозяйству и особенно к городской цивилизации. Нигде в мире подобные «революции» больше не происходили, они были обусловлены уникальным сочетанием исторических и природных условий в Передней Азии. Однако в середине XX в. эту уникальность еще трудно было заметить, и казалось, что Г. Чайлд открыл именно мировой закон.

Идеи Д. Стьюарда и Г. Чайлда вызвали невиданный энтузиазм среди археологов. Три послевоенных десятилетия стали периодом настоящего бума археологических исследований как на Ближнем Востоке, так и в Америке. Чайлдовские революции и «четырехчленка» стьюардовской школы были приняты за шаблоны, с которыми исследователи сверяли свои материалы ― подходит или нет? Вопросы более глубокой предыстории, касающиеся заселения Нового Света или же ближневосточного палеолита, не то чтобы отошли на второй план, но оказались вне прямой связи с изучением сложных обществ. Если все важное начинается с окультуривания растений, то происходившее раньше оказывается лишь прологом истории, подготовкой к ней. История разделилась на две эпохи. Мир после «неолитических революций» стал культурно разнообразным, его развитие — разнонаправленным и неравномерным по темпам. Мир до таких революций продолжал оставаться почти столь же монотонным, как и в представлениях ранних эволюционистов. Молчаливо предполагалось, что в эпоху палеолита культурные вариации не были настолько существенны, чтобы значимо повлиять на дальнейшую эволюцию. Она начиналась как бы с нуля, подчиняясь логике стьюардовских «путей развития» ― «магистрального», реализованного в благоприятных условиях и ведшего к цивилизации, и остальных, столь быстрым прогрессом не сопровождавшихся.

Для подобного видения прошлого имелись, конечно же, основания. Так, окультуривание растений и одомашнивание животных на Ближнем Востоке, в Восточной Азии, Мексике и Перу началось не то чтобы уж совершенно синхронно, но все же с небольшим разбросом во времени — 9—12 тыс. лет назад. Объяснить это можно было сочетанием двух факторов, действовавших не локально, а глобально. Постепенное и повсеместное накопление положительных знаний о природе закономерно и повсеместно привело к соответствующим «открытиям», а изменения климата в конце плейстоцена способствовали тому, что открытия были сделаны именно 9—12 тыс. лет назад.

Однако с середины 1970-х гг. сходство исторического развития в центрах цивилизаций начали ставить под сомнение. Поиски вождеств на Ближнем Востоке в эпоху энеолита оказались столь же непродуктивны, как и попытки описать историю доколумбовой Америки в терминах Г. Чайлда. Не нашлось фактов в пользу существования небольших, но централизованных политических объединений в культурах Месопотамии VI-V тыс. до н. э., и ни один из периодов в истории Мезоамерики и Центральных Анд не удалось сопоставить с докерамическим неолитом Б (временем формирования на Ближнем Востоке земледельческо-скотоводческого хозяйства) или с Уруком (первой в мире цивилизацией, возникшей в середине IV тыс. до н. э. на юге Двуречья). Пусть первые опыты выращивания растений в Старом и в