Выстрел. Дело, о котором просили не печатать - Жюль Мари

Томас не шевелился, тогда Гонсолен стал его трясти. Томас казался удивленным. Он как будто пробудился ото сна, закинул ружье на плечо и пробормотал:

— Ах, да! Я охотился. Одной косулей больше или меньше в вашем лесу, какая вам разница, господин Гонсолен?

И, опять взглянув на Мадлен, он машинально повторил дрожащими губами:

— Боже! Как она хороша!..

Мадлен покраснела. Эта грубая лесть понравилась ей. Томас убежал, не оборачиваясь. Приятель, встретивший юношу, когда тот выходил из парка, и удивленный его неровной походкой, закричал:

— Томас, уж не пьян ли ты, что у тебя ноги заплетаются?

Томас действительно опьянел.

III

С этого дня Луар проводил в окрестностях дома Гонсолена все время, которым мог свободно располагать. В воскресенье он бесцельно бродил по парку и ложился отдохнуть в кустарнике, на опушке. Он целыми часами ждал Мадлен, которая приходила сюда каждое утро — то одна, то с мужем. Когда она шла по дорожке, касаясь ветвей и цветов своей нарядной одеждой, Томас следил за ней упоенным взглядом. В такие минуты он переставал существовать. Вся кровь приливала к его сердцу, и он был вынужден закрывать глаза. Он остерегался сделать даже малейшее движение, чтобы не рассеять волшебное видение.

Когда еще издали он видел, как Мадлен выходит из дома и идет по аллеям сада, проходит через маленькую лужайку, отделяющую калитку от первых деревьев леса, на его лице появлялось выражение восхищения и счастья. Глаза его увлажнялись, дыхание становилось прерывистым, сердце билось с болезненной скоростью. Он бормотал себе под нос, как бы пугаясь своего душевного волнения и испытываемого чувства:

— Боже мой! Неужели я схожу с ума?

Каждый раз, когда Мадлен возвращалась домой, он начинал плакать, потом, пробираясь между ветвями, целовал след, оставленный молодой женщиной на траве, еще мокрой от утренней росы. Потом убегал как безумный. В следующее воскресенье он опять оказывался на своем посту и устремлял лихорадочный взгляд на окна дома Гонсолена.

Однажды Мадлен прошла так близко от него, что ее платье коснулось руки, которую он положил на листья куста. У Томаса закружилась голова. Другой раз ветка зацепилась за корсаж молодой женщины, и розы, сорванные ею, упали на траву. Она прошла мимо. Томас бросился на колени, подобрал лепестки и стал горячо целовать их. Мадлен услышала шум его шагов. Она обернулась и увидела юношу, однако продолжила прогулку, погрузившись в свои мысли. Томас ничего не заметил.

Как-то раз женщина не приходила две недели. Томас занемог. Потом он опять увидел ее. Казалось, теперь он должен был немного успокоиться, но нет, ничуть! Любовь приводила его в исступление, за которым вдруг следовало еще большее уныние. Страсть одерживала верх, впрочем, страсть без надежды, без иллюзий. На что он мог надеяться? Не должен ли он был, напротив, скрывать в самой глубине своей души то, что чувствовал, чтобы избавиться от поглотившей его любви?

Его больная мать, внимательная ко всему, что касалось ее сына, удивлялась этим переменам в его настроении — то шумной веселости, то внезапной грусти. Когда к ней приходили женщины из деревни, она жаловалась им на сына. «Ему пора жениться», — отвечали сплетницы, но сыну она не смела ничего сказать.

Однажды вечером, когда Томас вернулся в унынии и отказался ужинать, его мать осторожно спросила:

— Почему ты не ешь суп? Ты бел как саван! Что с тобой?

— Ничего, — пробормотал лесоруб, вздыхая.

Через несколько недель Мадлен поняла, что Томас приходит в лес, чтобы тайно полюбоваться ее красотой. Теперь она подолгу останавливалась возле того места, где прятался лесоруб, используя для этого малейший предлог, или садилась и занималась рукоделием, или читала роман, или рвала цветы. Томас, видя ее издали, мог свободно рассматривать ее фигуру, исполненную энергии и страсти. Хотя лицо Мадлен выражало полнейшее равнодушие и она была невероятно бледна, тишина в лесу и неподвижность, которую сохранял Луар, постепенно успокаивали ее. Тогда глаза ее оживлялись, и под белизной кожи постепенно проступал румянец.

Томас имел мужество написать ей. Это было сумбурное, путаное, пылавшее огнем любовной страсти письмо, смелое и робкое одновременно. Он писал:

«Милостивая государыня, прошу вас, не бойтесь меня. Я слаб как ребенок. Вы меня знаете. Я тот, кого ваш муж при вас назвал негодяем. Зачем я набрался смелости писать вам? Затем, что я люблю вас любовью, не имеющей названия. Не кажется ли вам постыдным обожание такого человека, как я? Вы знаете, почему я вас люблю, не правда ли? Вы восхитительны, и я часто вижу вас. Другой причины нет… Я не думаю ни о чем!.. Я не желаю ничего… Мне хотелось бы только быть камердинером вашего мужа, чтобы чаще видеть вас… Всякий раз, как ваше платье в лесу коснется фиалки или листа, я срываю их и уношу с собой, любуюсь ими и говорю с ними, как будто они переняли частичку вас… Прочтете ли вы это письмо до конца?..»

В воскресенье, когда Мадлен пришла в лес, Томас Луар бросил письмо посреди тропинки и принялся ждать. Мадлен была одна и шла медленно, рассеянно. Она наклонилась, подняла письмо, распечатала его и улыбнулась при первых словах, потом спрятала письмо за корсаж и продолжила прогулку. Вскоре она исчезла за кустами, а Томас Луар почти лишился чувств от восторга.

IV

Две недели Томас не видел Мадлен. Он думал, что его письмо напугало молодую женщину, и ему на ум пришла мысль о самоубийстве. Но, вспомнив о больной матери, которая останется в страшной нищете, он подавил приступ отчаяния. Томас решил во что бы то ни стало увидеть госпожу Гонсолен и с безумной смелостью принялся отстреливать зайцев и косуль, опустошая господский лес. Но он ни разу не встретил свою возлюбленную. Мадлен, по-видимому, навсегда отказалась от своих обычных прогулок.

В один из вечеров он решительно направился к дому Гонсолена. Тот как раз выходил из дома. Очутившись лицом к лицу с Томасом, он удивился и рассвирепел:

— Что тебе нужно?

— Господин Гонсолен, — ответил лесоруб, — я работаю за четверых и занимаюсь контрабандой и все же не могу прокормить больную мать. Вы богаты, и я пришел попросить у вас денег, чтобы решить насущные вопросы.

— А-а! — протянул Гонсолен. — Вот чего ты просишь! Уж не хочешь ли ты, чтобы я увеличил твою зарплату за то, что ты убиваешь дичь в моем лесу?

— Нет. Мне хотелось бы получить новую работу, все равно какую. Может быть, я был бы вам полезен на лесопильном заводе.

Он вытер платком свой лоб, покрытый потом. Гонсолен посмотрел на него с лукавым видом.

— Но, мой милый, кто же мне поручится, что на другой день после того, как я возьму тебя к себе, ты не улепетнешь в Швейцарию по известным тебе тропинкам и не унесешь в своем мешке мое серебро и бриллианты моей жены?

Томас Луар вздрогнул, а затем сжал кулаки и сделал шаг навстречу мужу Мадлен с таким выражением ярости в глазах, что тот испугался, но Томас сдержался. В эту минуту вышла Мадлен. Она услышала злорадный смех мужа.

— Что здесь происходит? — спросила она, узнав Томаса.

Гонсолен объяснил ей странную просьбу лесоруба. Томас оробел и потупил глаза. Когда Гонсолен закончил рассказ, Мадлен с улыбкой произнесла:

— Почему же не взять его?

— Это безумие. Мне никто не нужен.

— Вы говорили вчера, что вам нужен мастер.

— Я предпочитаю встать на два часа раньше, чем поручать свои дела такому негодяю.

— Почему же он негодяй?

— Браконьер, контрабандист! Прекрасная репутация! В деревне будут злословить.

— Вы настолько независимы, что можете пренебрегать клеветой, и настолько добры, что не можете не помочь господину Луару… когда он говорит вам о своей матери.

Ее последние слова были полны злой иронии. Наступило молчание. Гонсолен колебался. Он давно сердился на Томаса, и так как был суров по характеру, то ему было все равно, есть или нет работа у лесоруба. С другой стороны, он боялся разгневать жену. Если он уступит ей, это, может быть, даст ему долгожданную возможность сблизиться с ней, заставить забыть о супружеских ссорах.

— Вы настаиваете, чтобы я согласился? — спросил он.

— Вы знаете, что я не имею права выражать свою волю. Но мне кажется, это будет доброе дело.

— Вы вынуждаете меня совершать глупости.

— Как знать? — произнесла Мадлен странным тоном.

Гонсолен обернулся к лесорубу:

— Приходи сюда завтра утром. Я посмотрю, чем ты можешь быть мне полезен.

Луар с трудом нашел силы поблагодарить его. Радость душила его. Сама Мадлен ходатайствовала за него! Стало быть, она прощала ему его любовь. Значит, Мадлен догадалась о его страданиях? Значит, она сжалилась над ним? Это было невозможно. Написав ей, он поддался необдуманному порыву. Это было безумием. Но никогда, никогда не лелеял он надежды, что эта женщина удостоит его взглядом. Он чувствовал к ней обожание, безграничную преданность, которая походила на преданность собаки хозяину. Жить возле нее — какое бесконечное счастье! И это счастье он обрел благодаря ей! Какой прекрасный сон!