Календарь Русской Революции (Июнь) - В Бурцев

Маленькие лодочки и катера сновали около броненосца, приближались к нему и отходили снова, бессильные и жалкие, как чайки, с протяжными стонами носившиеся вокруг над водою. Они казались так ничтожны перед ним, что, очевидно, нечего было надеяться на их помощь.

Толпа все притекала сверху из города, синевшего в солнечном свете, окутанного пылью и дымом, который придавал ему призрачный и ненадежный вид.

- Товарищи! Товарищи! звучали голоса всюду, где была толпа, и это слово не казалось здесь пустым звуком. Все действительно чувствовали себя товарищами.

- "Все за одного-один за всех!"

- Товарищи!

Я обернулся в сотый раз на этот призыв и увидел молоденькую девушку с курчавыми черными волосами, с большими глубокими глазами на красивом бледном лице, которые еще больше казались от переполнявшего их чувства.

- Товарищи! Совершилось событие, которое сильнее всяких слов говорит о том, что русский народ пробудился и понял, что ему надо делать, куда идти. До сих пор, товарищи, одиноко, по терниям и острым камням шли наши борцы за родину к свету и справедливости. Дo сих пор они, как древние христиане в катакомбах, в подпольях и подвалах должны {159} были скрываться от преследователей и угнетателей своей родины, чтобы зажечь там свои светильники и понести их во тьму, окутавшую народ. Теперь им некого бояться. Сила, которая грозила им из руки угнетателей, вон та сила! - почти пронзительно крикнула она голосом, в котором зазвенели слезы восторга и вдохновения. - Эта сила на нашей стороне, так как она поняла теперь, кто ее друзья и кто враги!

- Не слушай жидовку!-остановил ее речь грубый, хриплый голос с бешеной злобой.- Бей жидов! Высокий человек с большой бородой, портовой стражник, рванулся к девушке с поднятыми кулаками, но прямо перед его лицом блеснул ствол револьвера, звякнул выстрел, и большое тело, взмахнув руками и постояв одно мгновение на месте в какой-то неестественной позе, рухнуло на землю.

Но среди толпы рабочих и горожан были и еще фигуры, которые, не приставая ни к одной группе, а только нюхая воздух, как крысы, сновали туда и сюда, собираясь иногда в кучки, шепчась о чем-то и опять рассыпаясь во все стороны. Их сразу можно было отличить не только от городских рабочих, но и от портовых. Одетые в рубища, с испитыми, дергающимися лицами, с развинченными движениями и беспокойно шмыгающими глазами, они казались какими-то грязными пятнами на этом пестром и ярком фоне.

В обычные дни их нередко можно было встретить в городе протягивающими руку за подаянием и хриплым пропойным голосом просящими на похмелье. Но теперь, несмотря на обилие толпы, и полное отсутствие полиции, они не просили милостыни. Предвиделась более серьёзная добыча. Надо было только дождаться ночи.

Между тем, скоро стало известно в порту, что спуск с Николаевского бульвара занят солдатами, и что в порт оттуда никого уже не пускают. Напуганная этим сообщением, боясь остаться запертой в ловушку, часть публики бросилась назад в город.

Все банки, заводы, магазины, даже пекарни - бастовали. Чего не удалось добиться накануне, свершилось на другой день, и кровавые жертвы 14 июня были смыты буйным приливом, неожиданно хлынувшим с моря.

{160} О "Потемкине" ходили самые невероятные слухи, и всему готовы были верить, так как самое невероятное из всего, что можно было выдумать, было здесь у всех перед глазами.

15 июня возбуждение не только не уменьшилось, а, кажется, выросло еще более.

Проходя по Гаванной улице, я встретил странную похоронную процессию. Запыленные матросы, всего человек восемь - десять, шли за гробом, поставленным на дроги. Некоторые матросы были одеты в матросские куртки, а один из них был в желтом замазанном дождевике. Позади этой странной процессии ехала карета, а в ней за стеклами виднелись какие-то совсем чужие этой компании физиономии и опять-таки - матросская куртка.

Процессия, очевидно, поднялась из Карантинной гавани. Пекло солнце, и по лицам матросов струился пот.

Это хоронили Вакулинчука...

Я сидел на четвертом этаже у своего знакомого на Нежинской улице, когда раздался оглушительный гул, как бы от взрыва.

Казалось, над головой пронеслось что-то с грозным свистом, и тут же невдалеке послышался звук удара. Явилось тотчас же подозрение, что это выстрел с "Потемкина".

Вскоре брошен был второй снаряд, который пробил стену на Бугаевке, так же, как и первый не причинив никому вреда.

Город охватила еще боле жестокая паника. Часов в восемь вечера мне сообщили, как слух, что в порту начался разгром и грабеж пакгаузов Р. О. П. и Т. и других.

То, что я предвидел ранее, глядя на фигуры оборванцев в порту, оправдалось. Началась другая история, позорившая и унижавшая первую. Грабители не остановятся ни перед чем, а пока дело касается частного имущества, а не казны, им нечего бояться кары.

И вот драгоценные товары стали безнаказанно расхищаться грабителями. В естественном ожидании я взглянул на небо, в ту сторону, где иногда среди бледных звезд, топя их в своем голубом блеске, вспыхивал сильный луч прожектора с броненосца. Долго ждать не пришлось. Медленно {161} пробиваясь сквозь тьму, на небо ложился кровавый отблеск зарева. В порту вспыхнул пожар. Ночь дышала огнем и ужасом.

В порту, где клокотало пламя, хищничали хулиганы и всякий сброд. Оттуда на извозчиках и подводах еще днем вывозились на глазах у всех товары. Жадность и дикость не пускали людей из этой огненной печи. Они разбивали бочки с дорогими винами и не только пили их, черпая картузами, шапками, руками, чем попало, - но и влезали в них, упиваясь до бесчувствия... Тонули, захлебывались, сгорали в вине.

Тут же катали разбитые бочки с сахаром, и кипящий сахар лился и заливал бесчувственные, горящие и просто опьяневшие тела. Их находили после в этих сахарных красных, как кровь, корках...

Ужасные цукаты из человеческих тел! Тех, кого пощадил огонь, доканывали выстрелы. Из парка и с Николаевского бульвара всю ночь гремела артиллерия. Грохотали залпы и трещали пулеметы, как горох, падающий на железную крышу. Пламя и выстрелы соединились вместе, чтобы справить кровавую тризну. В эту ночь никто не спал в Одессе, и дети с плачем жались к взрослым, дрожали и вскрикивали при каждом взрыве, чувствуя неописуемую трагедию, совершавшуюся подле них.

К утру пламя стало меньше. Как сказочный зверь, оно нажралось досыта и днем 16 июня, уже сонное, глотало то, что было еще чудом пропущено им, или не совсем сожрано. Черные обломки зданий, как кости изломанных им скелетов, торчали там, где накануне бился мощный пульс жизни. И среди обломков зданий грудами валялись скелеты, да кое-где стонали, умирая, обгорелые, раненые, искалеченные люди.

Доктора, санитары, полиция подбирали их, сваливали в уцелевшие вагоны, на телеги, увозили в больницы. Это была, однако, только часть. Множество народа, застигнутого огнем и выстрелами, ища спасения; бросались в воду и погибали в море. Долго потом всплывали трупы, и водолазы и рыбаки захватывали со дна человеческие тела. 17 июня, на рассвете, катер "Потемкина" арестовал спасательный пароход Р. О. П. и Т. "Смелый", снял с него всю команду, пересадил на него свою и отправил на разведки к Тендровскому заливу.

Вернувшись, разведчики сообщили комитету "Потемкина", что {162} недалеко от Тендры появилась эскадра: три броненосца. После этого "Смелый" был снова отпущен. Эскадра не замедлила появиться вблизи Одесского порта. Это были три броненосца: "Ростислав", "Три Святителя" и "Двенадцать Апостолов". Их сопровождали три контрминоносца и три миноносца. Эскадрой командовал вице-адмирал Кригер. На "Ростиславе" взвились сигнальные флаги, "Потемкин" также ответил сигналами. Моряки жадно следили с берега за этими переговорами в подзорные трубы. И вот, какой обмен сигналов, по их словам, происходил между "Потемкиным" и эскадрой.

Адмир. Кригер: Требую, чтобы вы присоединились к эскадре.

"Потемкин ": Просим адмирала на борт.

А д м и p а л : Сдайтесь, безумные потемкинцы, или примите бой.

"П о т е м к и н" : Мы готовы к бою.

Адмирал. Я не могу принять его здесь, так как при перелете снарядов может пострадать город.

"Потемкин ": Иду к вам.

И, подняв боевой красный флаг, "Потемкин" понесся в разрез эскадре, в открытое море. Он принял вызов и часа два находился вблизи эскадры. Была минута, когда эскадра вдруг последовала за ним в открытое море. Тогда, вдруг он сделал поворот и на всем ходу разрезал кольцо, которым его замкнули. На берегу закричали, что "Потемкин" идет на сдачу. Но тут произошло что-то совсем неожиданное. На "Ростислава" снова поднялся сигнал:

- Мы идем в Севастополь.

"Потемкин": Мы остаемся здесь.

Кригер отдает эскадре приказание "вперед".

Но с "Георгия Победоносца" отвечают:

- Мы остаемся здесь.

И "Георгий" поворачивается и становится рядом с "Потемкиным" при радостных криках "ура" с той и другой стороны. Затем с "Георгия" взвиваются новые сигнальные флаги, и уходящий в море адмирал читает их: