Остров - Хуан Гойтисоло

Женщина с пепельными волосами действительно оказалась Долорес Велес. Я видела ее пятнадцать лет назад, когда она играла в «Покинутой» и в «Веере леди Уиндермиер», и критика считала ее наиболее одаренной преемницей Ксиргу. Я не нашла в ней никакой перемены. Только разве крашеные волосы и выражение усталости в очертании губ. Я сказала Лауре, что восхищена Долорес, но та сделала вид, что не поняла меня.

– Да, когда-то она была хорошей актрисой… Но сейчас почти не выступает. У нее плохие отношения с Романом, ее мужем, и она уже не та…

Она рассказала, что Роман – врач, работает в Мадриде, и, если Долорес не выезжает на гастроли, они всегда проводят лето в Торремолиносе.

– Он изумителен… Один из тех мотов, что способны спустить за ночь десять тысяч песет. Я вас потом познакомлю. Вон он, напротив, курит гаванскую сигару…

Взглянув в сторону, куда указывала Лаура, я увидела спортивного типа мужчину, загорелого, с почти лысым черепом, более похожего на уже несколько потрепанного сердцееда и краснобая, чем на врача. Наши глаза встретились, и он перевел взгляд на Лауру, потом послал ей воздушный поцелуй.

– Он гениален, – прошептала Лаура. – А Долорес я терпеть не могу.

Я же, напротив, горела желанием познакомиться с ней, но в течение почти получаса была вынуждена беседовать с торговцем пушниной, большим почитателем статей Рафаэля. Он подошел ко мне представиться как человек, у которого со мной много общих знакомых. «По-моему, только в таком городе, как Париж, можно жить полной жизнью, как вы считаете? Прошлой весной я несколько дней гостил там, а когда вернулся, Мадрид показался мне деревней. Большой, но все же деревней».

Желая охладить его, я сказала, что мне Париж не нравится, но мне это не удалось.

– В такой столице, как Париж, каждый развитой человек может найти развлечение по вкусу, – сказал он. – Кино, например…

– Я никогда не хожу в кино.

– Или чтение…

– Я и не читаю.

– Беседы с друзьями…

Я сказала, что лучше чувствую себя в одиночестве.

– Вижу, что вы похожи на меня. Посидеть дома, послушать пластинки…

– У меня нет пластинок.

Он туповато воззрился на меня.

– Вы помогаете мужу?

– Нет.

– Чем же вы занимаетесь?

– Сплю.

Я говорила совершенно серьезно и воспользовалась его растерянностью, чтобы смыться. Клаудия, сказала я себе, ты была бесподобна. На другом конце стола засмеялась Долорес, и я подошла к группе, окружавшей ее. Какой-то юнец щелкнул зажигалкой, чтобы дать ей прикурить, и я услышала ее низкий голос: «Постарайтесь не спалить мне ресницы, хорошо?» Мне показалось, что я снова вижу Долорес на сцене в пьесе Бенавенте или Уайльда, и сердце мое замерло. Рафаэль поспешил представить нас:

– Долорес. Моя жена.

Я протянула ей руку, но она, словно не заметив ее, обняла меня за талию.

– Твой муж много рассказывал про тебя, – сказала она. – Не хочешь присесть?

Ее выгнутые дугой брови четко выделялись над светлыми глазами. Несмотря на складки у рта, Долорес показалась мне невероятно красивой.

Она спросила меня, надолго ли я приехала в Торремолинос, и я сказала, что это зависит от Рафаэля.

– Газета направила в Париж другого корреспондента. Мы еще не знаем, куда теперь пошлют Рафаэля.

Долорес молча курила, потом пригубила шампанское.

– Эллен прекрасная женщина, – проговорила она. – Искренняя, умная, откровенная… Мне бы хотелось, чтобы ты побеседовала с ней.

– Похоже, что ее муж – несчастный малый.

– Каждый муж – несчастный малый. Идея этого ужина – насмешка над ним. Эллен его презирает.

Пока мы беседовали, ее лицо смягчилось. Потом она показала на Романа:

– Вон тот павиан – мой. Не поверишь, но я была влюблена в него. Я ревновала, когда он изменял мне с какой-нибудь девкой… Вскрывала его письма, подслушивала телефонные разговоры. Пока однажды не сказала себе: «Долорес, ты совершенная дура. Тебе скоро стукнет сорок, а ведешь ты себя как девочка». В один день я разлюбила его. Теперь его очередь страдать…

Рафаэль рассказывал новый антиправительственный анекдот, и почти все придвинулись к нему. Любовники Эллен метали бисер перед ее мужем. Словно догадавшись, что речь идет о нем, Роман подошел к нам и сел рядом.

– Обворожительная Клаудия, – сказал он, целуя мне руку.

Он был похож на озорного, избалованного мальчика и улыбался, уверенный в собственной неотразимости, жеманно, как мужчина, привыкший к успеху у уличных женщин.

– Я не знаю, что тебе рассказывала про меня Долорес, но ты все равно ее не слушай. Я трудолюбивый, опытный врач и почтенный глава семьи…

– Кажется, мы с Клаудией беседовали вдвоем, – заметила Долорес. – Ты не мог бы хоть ненадолго оставить меня в покое?

Роман посмотрел на нее без злобы, но с выражением, которого я тогда не поняла, и пожал плечами.

– Я подошел не к тебе, – возразил он.

Он снова церемонно поцеловал мне руку и поднялся.

– Что ж, до следующего раза…

Долорес была удовлетворена.

– Не хочет понять, что надоел мне. Между нами все кончено, а он вдруг принимается ворошить пепел.

Муж Эллен наполнил бокал Долорес.

– Как вспомню, какой я была дурой… Представь себе, я устраивала ему сцены на людях. Это был лучший способ заставить его важничать еще больше… А с тех пор как я перестала обращать на него внимание, он начал преследовать меня. Если бы он только знал, как он мне опостылел!

Нашей беседе снова помешали: женщина в костюме от Шанель, которая рассказывала про солдата, поцеловала Долорес и пригласила нас назавтра в свой бассейн.

– Мы с Клаудией предпочитаем море. Отчего бы и тебе не пойти с нами?

– Куда?

– На пляж. А пообедаем в закусочной.

Впервые за долгое время кто-то решал за меня, и я прониклась безграничной благодарностью к Долорес. Сначала в Торремолиносе я чувствовала себя, как ребенок в незнакомой обстановке, и по прошествии нескольких часов подумала, что, очевидно, придется запастись решимостью и избавиться от назойливых знакомых, если я хочу быть свободной, однако я забыла, что это не Париж, а Малага, где все совершенно бескорыстно готовы к твоим услугам.

– Мы почти соседи, – сказала мне женщина. – Если хочешь, я заеду за тобой в одиннадцать.

Когда она нас оставила, я спросила у Долорес, кто это, и узнала, что женщину зовут Магдой. Муж ее разбогател в Бразилии, и они круглый год живут в Торремолиносе на его доходы.

– Он мнит себя художником. Если попадешь к ним в дом, не вздумай критиковать картины, а то можешь влипнуть… Как-то я сказала, что они ужасны, а выяснилось, что это его работы.

Рыжеволосый парень взял гитару и пропел грустную песню на английском языке. Под светильниками шептались и целовались пары. Валтасар по линиям руки гадал иностранке. Муж Эллен со своей невозмутимой улыбкой продолжал откупоривать бутылки.

– Ну как? – спросил Рафаэль. – Тебе хорошо?

Я успокоила его жестом и, чтобы не разговаривать, взяла предложенную рюмку. Рядом курила погруженная в себя Долорес. Я поискала глазами Лауру и Романа, но они, видимо, уже скрылись.

За столом лысый объяснял иностранцам, что испанцы темпераментные, подверженные бурным взрывам бешенства люди. «Вы народ практичный, разумный. Не то что мы. Сегодня мы сжигаем храмы, а завтра поклоняемся им. Мы не способны работать, если нас не погоняют палкой. Это верно, что каждый народ имеет то правительство, какого он заслуживает…» Белокурая американка возразила ему, сказав, что она всегда была и будет против всякой диктатуры, в какие одежды она ни рядилась бы. «Я лишь хочу, чтобы душа вашего народа оставалась неизменной. Народ Соединенных Штатов потерял свою душу. Мы только и отдыхаем, приезжая в Испанию…» Она уже обращалась ко мне, и я сухо заметила ей, что испанцы дорого платят за этот отдых. Я устала вечно слушать одну и ту же песню, одни и те же глупости и поэтому встала из-за стола. Долорес последовала за мной.

– Они несносны… Умирают от скуки в своей стране и налетают на нашу, как саранча… Давай прокатимся?

Взяв меня под руку, она пошла к своей машине. Луна брела над морем меж кудрявых облаков, и был слышен лишь шум волн, бьющих о берег.

– Оставаться здесь – значит попусту терять время. Когда собирается больше трех человек, беседа теряет интерес.

Долорес опустила верх машины и повязала голову шелковым платком. В темноте ее глаза блестели, как у кошки.

– В Кариуэле есть бар, который открыт всю ночь. В это время там много народу. Можем съездить и мы, как ты считаешь?

Я согласилась; фары машины проложили световой тоннель в ночной темноте. Было так хорошо мчаться, чувствуя на лице соленый ветер, зная, что это только первый день каникул. Все спало в этот час: плантации тростника, каменные стены, банановые рощи. Дорога шла в гору, и время от времени перед нами открывался вид на море. В течение нескольких секунд хандра улетучилась.

Поначалу я решила, что Долорес хочет чем-то поделиться со мной, но скоро поняла, что она бежала из Баондильо по тем же причинам, что и я. Улица Сан-Мигель была почти пустой. На площади Долорес затормозила у «Центрального» и зашла туда. Она тотчас вернулась, объяснив, что назначила здесь свидание с одним другом; объехав цветники, мы остановились у «Эльдорадо».