Нарушитель - Александр Казанцев

Неужели растерялся?

Потом она заметила, как руки Логова разжались, он выпустил веревку и стал сползать по крылу, расставив руки и ноги. Его неодолимо сдувало ветром.

Так и не сделав попытки забраться под крыло к заклинившемуся шасси, он сполз с крыла и сорвался вниз.

Самолет предварительно набрал достаточную высоту, чтобы парашютисту было безопасно. И он уже был в полной безопасности. Лада видела внизу белое пятно.

Отстав от самолета, оно приближалось к посадочным знакам аэродрома.

Зинаида Георгиевна оглянулась на Ладу, чтобы по цвету ее лица прочесть, чем закончилась операция. Сама она не видела.

От стыда и гнева Лада моя была пунцовой. О всякой болтанке забыла. Она сходила к командиру и объявила: "Сейчас самолет освободится от остатков горючего. В момент посадки всем оставаться на местах. Командир надеется, что все вы будете спокойны и окажетесь на высоте".

Мы с Куценко к тому времени снова выскочили на поле, следя за парашютом в небе и кружащим самолетом. И сразу же ринулись к бензовозу.

"Никак дождить стало", - бросил на бегу Куценко, вытирая рукавом лицо.

"Горючий дождь, Александр Федорович", - отозвался Ваня Доронин, наш шофер.

"Горючее слить. Зараз! - спохватился начальник аэродрома. - Как бы взрыва не было".

"Да что вы, Александр Федорович! Я и так сумею", - запротестовал Доронин, перепрыгивая через ухаб.

"А ну! Без пререканий! Связь возлагаю на майора милиции Зосиму Петровича! - командовал Куценко. - Во всем подчиняться его указаниям". Он тяжело дышал от непривычного бега, былой борец.

Я тащил на себе походную радиостанцию и немного отстал.

Куценко сел рядом с шофером в бензовоз, Ваня открыл сливной кран. Я примостился между цистерной и кабиной водителя. Мы помчались по ухабам травянистого поля, оставляя за собой едко пахнущий след.

Доехали до ангаров. Там нас ждали рабочие с чехлами и брезентами. Мы набросали их на цистерну, соорудив нечто вроде подушки.

Куценко остался у ангара. Я связался по радио с самолетом и приказал Ване: "Гони!" И мы помчались по ухабам. Нужно было выехать к самому началу посадочной полосы, но так, чтобы оказаться там одновременно с самолетом.

Мы опоздали. Ил-14 с ревом пронесся над нами, когда бензовоз не набрал еще достаточной скорости и безнадежно отстал от него. Мы видели, как самолет снова стал набирать высоту и делать круг для нового захода.

Тут уж и мы приобрели некоторый опыт. Помчались обратно по бетону и остановились на некотором расстоянии от края поля. Я смотрел в небо, задрав голову, и переговаривался с Сушкиным. Его хрипловатый голос был совершенно спокоен, хотя он и вел самолет на диковинную посадку.

Доронин высунулся из кабины и посмотрел на меня: "В самый раз, Зосима Петрович".

И бензовоз рванул на траву, делая круг, чтобы снова оказаться на бетонной полосе уже при полном разгоне. Доронин был лихач, это несомненно. Сейчас он проявлял эти качества в полной мере. Он гнал машину перпендикулярно посадочной полосе со скоростью сто километров в час. Казалось, повернуть на такой скорости и выйти на бетон невозможно. И все же Ваня сделал этот недопустимо крутой разворот. Завизжали по бетону резиновые покрышки. Бензовоз накренился.

Я видел, что какое-то время мы мчались на двух колесах, а не на четырех - уподобились мотоциклу. Зато в самом начале полосы скорость бензовоза была уже около ста.

Нам удалось точно рассчитать заход, и самолет снижался как раз над нами и словно недвижно висел надо мной. Я отчетливо видел приоткрывшиеся створки внизу крыла и заклинившееся там шасси. Оно приближалось ко мне.

Мы должны были заменить его своим бензовозом.

Доронин вел машину по краю дорожки. Я подправлял его, прикидывая, когда крыло самолета коснется мягких чехлов, укутавших цистерну.

Соприкосновение произошло мягко, вполне удачно.

Крыло нежно легло на самодельную подушку. Теперь началось совместное торможение. Тут уж я не руководил. Ваня сам чувствовал Сушкина, сидевшего в кабине пилотов и ему невидимого. Они удивительным, "спевшимся дуэтом" тормозили две машины, словно были, пилот и шофер, единым существом. Остановились оба еще далеко от конца бетонной дорожки.

Ваня выскочил из кабины прямо ко мне в объятия.

"Ну, - говорю, - лихач, слово тебе даю! Не отниму у тебя права, если ты мне как нарушитель попадешься".

Он смеется и тоже меня обнимает.

Тут и Куценко подоспел. А за ним и самоходный трап как ни в чем не бывало солидно так едет, словно посадка самая обыкновенная произошла.

"Горючее жаль вылили", - сокрушался Доронин.

Куценко только глазами на него зыркнул.

По трапу спускались пассажиры: геологи, горняки, моряки, строители. Все они на высоте оказались. В числе прочих и Василий Васильевич Сходов, как всегда спокойный, сдержанный. За ним Эдуард Ромуальдович, уже балагурить готов. Конфетную бумажку разглаживает, чтобы пустую, но сложить, а сам бледный, как шкурка песца. Учительница Таня счастьем так и светится, а ее Танечка ручонками к траве аэродромной тянется. За ней - обмякшая, позеленевшая Зинаида Георгиевна. А потом показалась и моя Лада. Едва дождалась, пока пассажиры выйдут, бросилась мне на шею и ревет. Только теперь позволила себе. Я слезы ей вытер и к Ване Доронину подвел.

Так их знакомство и состоялось на летном поле.

Потом мы втроем по нему шли, а следом за нами тащился появившийся здесь Логов и все бубнил: "Я сорвался... Представьте себе, сорвался... Клянусь, сорвался! Я в Красноярске объясню".

Но Лада не обернулась. Сделала вид, что Ваней занята.

А я обернулся, чтобы получше запомнить лицо парашютиста.

Подполковник милиции закончил свой рассказ.

- Так кого же вы поймали у переезда? - спросил я.

- Как кого? Конечно, Ваню Доронина. Он гнал на Шереметьевский аэродром. Хотел успеть и горючее слить и, как и я, Ладу, свою невесту, встретить. Она на международных рейсах теперь работала. Потому я с ним и поехал.

- Эх, товарищ начальник ГАИ, нарушителя все же не наказали, выходит? с шутливым упреком сказал мой сосед.

- Почему же не наказал? Наказал. У самого Шереметьева "Москвич" нам попался. Тоже на аэродром спешил. Мигалка у него была зажжена без надобности. Вот его водителя, товарища Логова Игоря Ольговича, как в правах значилось, я и задержал, и в наказание права у него отобрал.

И подполковник милиции хитро улыбнулся.

- А все-таки я хотел бы ясности. Все рассказанное очень трогательно, сказал самый хмурый из слушателей. - А мне хотелось бы знать, где здесь правда и где вымысел?

- Позвольте, - вмешался я, - у нас принято рассказывать только о том, что могло бы быть.

- Могло бы? А было ли? - проворчал хмурый слушатель.