Земля необходимых - Владимир Стрельников

Прогнав карточку через мобильный терминал, я оставил пятьдесят тысяч зеленых на улице с таким же названием. Но все равно удачно, попробуй, найди столько товара. Я же не в Европе. Но себе пять тысяч на дорогу по Казахстану и Россиисохранил, что бы не говорил узбек, пусть лежат запасом.

– Володя, учти, Новый Мир – это новые законы. Не важно где, в России ли, или в Барса-Кельмес. Не будь злым, не будь подлецом. Стань настоящим мужчиной, может, найдешь там свой дом. И учти, настоящий мужчина это не обязательно тот, кто Герой. Это тот, кого дома ждут. Иди. Я помолюсь за тебя. – Я поклонился мудрой женщине, сел в свой грузовик и поехал домой. Надо же, откуда-то прознала про Новый Мир, и вычислила меня. Хорошо, что, как я давно уже думаю, она скорее всего на моссад работает, я им даром не нужен.

Но у меня есть еще одно дело.

Я закрыл ворота дома, и пошел на станцию Метро. Там сел на поезд и поехал на кладбище. Вышел на Сельхозмаше, и потопал пешочком. Недалеко. По дороге купил в ларьке бутылку водки, четыре пластиковых стаканчика и буханку хлеба.

На старом кладбище, заложенном еще при царе, прошел мимо братской могилы футбольной команды «Пахтакор», погибшей в авиакатастрофе, зашел на заросшую аллейку. Открыл сваренную из арматуры калитку, зашел и присел на скамью. Посмотрел на могилки. Бабушка, дядя и дед. Отец с матерью пропали без вести в Афганистане, в семьдесят девятом, сразу после ввода войск. Пропали бесследно, вместе с товарищами, никто не смог даже узнать, куда подевалась группа советских ученых.

Я налил водку в четыре стаканчика, Нарезал хлеб перочинным ножом. Вроде и не оружие, но пару раз меня здорово выручал. Если зажатой в кулаке рукоятью ударить по голове, мало не кажется. Три стаканчика поставил на могилы, накрыл куском хлеба. Четвертый взял себе. Помолчал, выпил, поклонился и пошел, стараясь не оборачиваться. Казалось, мне в спину смотрят. Зашел в часовенку на окраине, среди могил погибших от ран в госпиталях советских воинов, беженцев и эвакуированных, оставил две сотни баксов смотрителю с просьбой присмотреть за могилками. И ушел. Мне дед говорил:

– Щепки должны лежать там, где они упали!

Вечером в среду, закончив упаковку и укладывание вещей в кабине и кузове, увязку ящиков с электроникой в кузове, груза инструмента, отошел и сел на крыльцо. Посидел, посмотрел на все это, спрятал подальше свою депрессию, и полез на чердак. Открыл, подняв тучу пыли, старый чемодан в дальнем углу, который был укрыт пыльным фанерным листом. В чемодане лежало то, про что даже бабушка не знала.

Пистолет ТТ, довоенного выпуска, очень мало стрелявший. Четыре завернутых в промасленную бумагу запасных магазина к ним, кроме тех, что в кармашке старой кожаной кобуры. Цинк с патронами, выпуска 45 года. И еще одна вещица, которую дед снял с убитого японского офицера. Автомат Штайер Солотурн, сделанный в Австрии для Японии, еще до второй мировой, такого же калибра, что и ТТ. Основательно пострелявший, с потертым воронением и пошарпанным ореховым цевьем, но хорошо ухоженный. К автомату лежали одетые на ремень с портупеей штык-нож, два подсумка из добротной, но потертой коричневой кожи, с шестью магазинами на тридцать два патрона. По словам деда, они, австрийские автоматы, были лучше ППШ, по крайней мере, менее скорострельные и более точные. Дед очень ценил этот автомат. Тем более, что это оружие составляло любимую дедову тайну. Он ее хранил шестьдесят лет. В чемодане же лежал цейсовский восьмикратный бинокль, уже помутневший, немецкая офицерская планшетка с картой Берлина.

Я сидел на чердаке и вспоминал деда. Он не зря старшиной роты службу закончил, много чего привез…

– Знаешь, внук, ты отслужил, что такое тайна знаешь. Пошли.– Дед, кряхтя, полез по приставной лестнице на чердак.

– Дед, тебе ли лазить, скажи, и я сниму. Не дай Бог, упадешь. Ну, старый!– Я полез вслед за ним. Отодвинул вязанки вяленой чехони, прошел в дальний угол чердака. Дед, кряхтя, отодвигал старый бабушкин сундук. Я подвинул дедушку в сторону, и сам передвинул эту память о бабушкином приданном.

Под сундуком лежал лист финской фанеры. Деда приподнял его и прислонил к стене. В нише лежал старый алюминиевый чемодан. Дед открыл его, и я увидел завернутые в байку свертки, и еще один, побольше, прямоугольный, завернутый в старую газету. Посмотрев на деда, взял один. Тяжелый. Уже предполагая, что увижу, развернул его. Ну, дед!

В руках у меня лежала кобура. Темно-коричневая, с ремешком, удерживающим крышку, удивительно мягкая для стольких лет хранения. Открыв ее, достал пистолет. ТТ. Выщелкнул магазин, пустой.

– Да, дед, удивил. Откуда? Впрочем, глупый вопрос. А чего кожа у кобуры такая мягкая? После стольки-то лет?

– Я ее еще в сорок восьмом барсучьим жиром пропитал. Она теперь вечная, если мыши не съедят. Потому чемодан из люменя, тоже трофей, с битого немецкого самолета снял. Там трехстволка лежала, своему комбату отдал, а чемодан себе забрал. Был еще пистолет, маленький Маузер, но подарил одному товарищу в пятьдесят втором, когда он на Сахалин уезжал.

– А патроны есть?

– Патроны в цинке. Нераспечатанном. Вон, в бумагу завернут. Тут пистолет и автомат. Автомат японский, пистолет наш. Все свежее, не расстрелянное. Знай об этом и помни. Не дай Бог, пригодится…

Теперь, похоже, и пригодится. Это оружие будет моей страховкой. Тем более в Казахстане. Там такие степи, пару раз ездил с друзьями порыбачить и поохотиться. Никого не встретишь порой сутками. Я отнес чемодан к чердачному люку. Спустил его веревкой, тяжелый. Занес в дом. Задернул занавески, достал оружие.

Вскрыл цинк, открыл пачку патронов. Ярко-желтые, пока не потускневшие игрушки, настоящие маслята. Зарядил магазины пистолета, автомата. Автомат спрятал за спинкой сидения «Егеря», пистолет вставил в двустороннюю наплечную нейлоновую кобуру, которую купил вчера в магазине с пневматическими копиями. Надел, поверх одел кожанку. Покрутился возле высокого бабушкиного зеркала. Вроде не видать, ничего не выпирает, движения не стесняет. Пусть будет, так спокойнее. Полковник говорит, что через границу проведет, а там видно будет.

Собрал все фотографии, семейные и просто на память. Завернул медали деда, два николаевских и один ленинский червонцы, остатки тех, которые прабабка умудрилась спрятать при раскулачивании и сберечь в войну. Уложил все это в отдельную папку, туда же все свои документы. Это все сложил в дюралевый чемодан. Приготовил цветную фотку, которую заказал вербовщик. Достал свои ружья-тулки, курковку и магазинку МЦ 2001, обе двадцатого калибра, коробки с патронами, уложил и их в «Егерь». Связал два десятка любимых книг в стопку, завернул в целлофан, и тоже в машину.

Подумал, и уложил в кузов в деревянном ящике по банке с абрикосовым и вишневым вареньем. Когда еще его поем, нового-то урожая. Туда же небольшой дубовый бочонок с виноградным самогоном. Еще бабушка гнала. И лег спать, завтра в любом случае тяжелый день.

И тут же встал. Идиот, что я творю? Что я затеял, на что поддался? Ведь ясно, что это все замануха для такого кретина, как я. Подумаешь, деньги дали… Их и с трупа снять недолго. Полкан меня знает как облупленного, точно знает, что не пропью и не прогуляю, а потрачу на дело. Заберут машину, инструмент, и все. Подумаешь, золото пообещали. Пистолет у меня есть, супервоин типа стал!

Я же полковнику в том году два ружья ремонтировал, на ТОЗ-34 менял рычаги взвода, и на МЦ-2112 обсаживал раздутый в последней трети ствол. Он ведь прекрасно знает, что мне из моих ружей обрезы сделать – десять минут работы.

Я рванул было к машине с намерением сейчас же убраться из города, но попал под ледяной шквал дождя. И остыл.

Зашел домой, растерся полотенцем, подумал, достал удлинитель, пару проводов и лампочку. Кое-что сделал, и лег спать.

Проснулся ровно в три, ополоснулся под холодным душем, чтобы вытрясти остатки сна. Проверил еще раз все по списку. Полностью оделся, не забыв пистолет под куртку. Причем патрон дослал в патронник и спустил курок, поставив пистолет на предохранительный спуск. Выключил все бытовые электроприборы, выдернув их даже из розетки. Даже телефон отключил. Заварил крепкого чаю, включил горелки, закрыл двери на ключ, проделал одну тонкую операцию, вылез в окно веранды, закрыв его снаружи, и сел с кружкой чая на крыльце дома, ждать, благо дождь закончился.

Ровно в четыре послышались шаги возле ворот и стук.

– Володя, открывай.

Я открыл калитку, впустил полкана.

– Доброе утро. Пора, едем?– А у меня, между прочим, пальчики-то дрожат. Нервничаю. И пистолет спокойствия абсолютно не придает. Нету спокойствия, одно беспокойство. Похоже, жизнь меняется. По крайней мере, место жительства.

– Едем. Готов? Тогда вперед! Бисмилло рахмону рахим!– Анвар Шарипович провел руками по аккуратной бородке и полез в кабину грузовичка. Я открыл ворота, вывел машину на улицу, закрыл их в последний раз. Нагнулся и набрал горсть земли из-под вишен перед домом, завернул ее в носовой платок, положил в карман. Не удержался, прижался лбом к калитке, постоял так минуту. Перед глазами расплывалось. Слезы, что ли?