Палестинские рассказы (сборник) - Влад Ривлин

– Эй, старуха, приготовь нам кофе! – крикнул ей один из развалившихся напротив неё солдат. – Плохо ты нас принимаешь.

Остальные солдаты, сидевшие напротив старухи, отпускали в её адрес злобные шутки и кидали в неё скомканные обёртки от мастиков и прочей снеди. Один солдат швырнул в неё смятую пачку из-под сигарет. Но она сидела всё так же неподвижно, величественная, с гордой осанкой и будто окаменевшим лицом, ни разу даже не моргнув, как скала, о которую разбиваются волны. И рядом с этой безоружной женщиной солдаты, вооружённые автоматами, казались жалкими уличными комедиантами.

Когда я вошёл в дом и увидел эту сцену, всё внутри у меня перевернулось. Я тут же отдал сержанту приказ построить солдат на улице.

– В чём дело, Омри? – обратился ко мне один из солдат, с которым мы начинали службу почти одновременно. – Она же арабка!

– Выполняй приказ! – бросил я ему, выходя из дома. Уже в дверях я услышал, как кто-то из солдат передёрнул затвор – может быть, для того, чтобы просто проверить ствол, а может, для того, чтобы выразить мне своё негодование. Ещё несколько солдат сделали то же самое. Я не стал оборачиваться. Лишь краем глаза заметил, что старуха всё так же сидит во главе огромного стола своего дома. Будто скала.

Снайпер

Пуля обожгла мне щёку чуть ниже виска. Как будто сама смерть коснулась меня своим лёгким поцелуем. Жизнь мне спас сержант, окликнувший меня в тот самый момент, когда снайпер, чуть задержав дыхание, плавно спустил курок. Мы ждали, что он выстрелит ещё раз, и тогда нам удастся засечь его и уничтожить. Но тот выстрел оказался единственным в то раннее утро. К полудню уже никто не вспоминал об утреннем инциденте, и как раз в это время снайпер снова напомнил о себе. На этот раз пуля ранила командира нашего батальона. С пулей в плече он был доставлен на вертолёте в больницу. Командир базы был в ярости:

– Этот выстрел дорого им обойдётся, – прошипел он, едва сдерживая клокотавшую в нём ярость. Он вглядывался в арабский квартал прямо напротив базы. От арабского квартала нас отделяла огромная пропасть между двумя холмами – нашим и их.

На одном холме, бывшем когда-то частью арабской деревни, стояла наша база, на противоположном – жилой квартал лагеря беженцев Шейх Юсеф. Жизнь лагеря мы могли наблюдать постоянно даже без бинокля. Он выглядел жалко даже по сравнению с нашими кварталами бедноты. Глубокая пропасть, над которой возвышался лагерь беженцев, была доверху завалена всяким хламом – пластиковыми пакетами, строительным мусором и ещё бог знает чем…

Трёх-четырёхэтажные панельные дома в любую погоду смотрели угрюмо, обшарпанная штукатурка едва прикрывала серый бетон. Вблизи дома казались ещё более унылыми, как человек, который никому не нужен. Снайпер стрелял именно из этих домов, правда, пока мы не знали, откуда именно. С нашего наблюдательного пункта любой солдат мог видеть жизнь лагеря беженцев во всех её деталях. В одном из домов прямо напротив базы жил таксист. Когда он возвращался домой, он всегда оставлял машину возле дома. Каждый день он уезжал затемно и так же затемно возвращался. Несколько раз я видел его с женой и детьми. Сколько у него было детей – я точно не знал. Может быть, восемь, может быть, десять, а может, и больше. В его отсутствие дети, если они не были в школе, играли возле дома, прямо над огромной пропастью с мусором. В эту пятницу машина почти весь день стояла перед домом, но я не видел на улице ни водителя, ни его детей – был канун большого мусульманского праздника. С минуту подполковник разглядывал лагерь, потом на его лице ящерицей промелькнула улыбка – в голове явно возникла какая-то злая затея.

– Иди сюда! – подозвал он одного из солдат с подствольным гранатомётом. – Ну-ка, ударь вон по той машине, – он указал рукой на такси возле дома. Солдат прицелился и выстрелил. Выстрел был точным, и машина тут же превратилась в груду изуродованного металла. Подполковник остался доволен произведённым эффектом: взрывной волной в близлежащих домах были выбиты стёкла, и ещё минуту, а может, и больше, солдаты вместе со своим командиром заворожено смотрели на бушевавшее возле дома пламя.

– Красивый фейерверк! – усмехнулся офицер. В это время из дома выскочил хозяин такси. Даже отсюда, с расстояния нескольких сотен метров, было видно, что у него трясутся руки. Вдруг этот высокий, грузный мужчина лет сорока пяти упал на колени перед останками своей машины-кормилицы и зарыдал, как ребёнок. Его крик был слышен на базе – крик отчаяния и бессильной ярости.

– За что?! За что?! – кричал он, обращаясь к самому Небу. Дети с перепуганными глазами не решались приблизиться к нему. Молодёжь из числа соседей с ненавистью смотрела в нашу сторону. Они были сравнительно далеко от нас, но мне казалось, что даже на расстоянии их жгучая ненависть способна обжечь.

– Будет им наука, – злорадствовал командир. – Ещё один выстрел – и я снесу все эти халабуды.

Он не шутил. Командир базы был из поселенцев, он прошёл Ливан, командовал батальоном в Газе и, хотя пытался скрывать свою ненависть к арабам, ему плохо это удавалось. Человек глубоко религиозный, он был совершенно неумолим, если арабы просили его пропустить машину скорой помощи с роженицей или больной старухой. Просить его было бесполезно. Его солдат боялись не меньше. При их появлении местные крестьяне спешили скрыться из виду. Район, который находился в ведении подполковника Харари, считался относительно спокойным. Харари с гордостью приписывал эту заслугу себе. Несколько лет назад армейский джип на полном ходу сбил палестинскую девочку. Она скончалась на месте. Тогда улицы палестинских городов заполнились, как бурлящей вулканической лавой, негодующей толпой. Ненависть, копившаяся десятилетиями, вдруг вырвалась из этих угрюмых строений и обрушилась на нас. Подростки забрасывали камнями армейские джипы и машины с поселенцами. Молодёжь постарше, вооружившись ножами, охотилась на полицейских, солдат и поселенцев, как на зверей. Слезоточивый газ и резиновые пули не действовали на них. Так называемый «живой» огонь дал нам лишь короткую передышку, а потом вся эта полная ненависти людская масса обрушилась на нас с ещё большей яростью. У них появились пистолеты и гранаты, а чуть позже они стреляли в нас уже из автоматов. Именно тогда батальон в то время ещё майора Харари вошёл в лагерь беженцев и буквально снёс с лица земли целый квартал, на месте которого и разместилась наша база. Отсюда мы могли контролировать весь этот огромный город. Тогда казалось, что мир вернулся на эти земли, если не навсегда, то надолго. Но мы ошиблись. Пули снайпера в тот день оказались преддверием бури, как первые капли дождя, за которыми придёт разрушительный ураган. Я понял это вечером, когда солнце почти исчезло за горизонтом. Третья пуля снайпера угодила в бронежилет солдата, находившегося в это время на наблюдательной вышке. Если бы не бронежилет, пуля угодила бы ему прямо в сердце.

– Ну что, устроим им дискотеку? – весело спросил капитан Авнери, солдаты которого дежурили в ту ночь на базе. Солдаты были рады возможности развлечься. Отслужившие по два года и более, они поднимались на вышку, прихватив десяток магазинов, и началась стрельба, которая не стихала до самого утра. Стреляли по зелёным огням мечетей и вообще по всему, что светилось… К утру они спустились с пустыми магазинами, усталые, но довольные. А спустя час после этого пуля снайпера настигла солдата возле столовой. Пуля угодила ему в шею, но по счастливой случайности он был жив, и возле него засуетился врач. В ответ солдаты открыли яростную стрельбу по бочкам с водой и солнечным бойлерам на крышах домов в лагере. То там, то здесь слышался звон разбитого стекла – пули залетали в окна домов. Улицы лагеря беженцев будто вымерли, и он выглядел как осаждённая крепость. Когда стрельба прекратилась, над холмами и пропастью воцарилась мёртвая тишина. Мы отслеживали любое движение по ту сторону пропасти, но там всё казалось мёртвым.

– После такой взбучки им теперь долго не захочется стрелять, – сказал кто-то из солдат. Но он ошибся. Днём, ровно в полдень, пулей снайпера был тяжело ранен другой солдат, оказавшийся в это время на незащищённом участке. Солдаты снова ответили яростным огнём. Поднявшись на вышку, они высматривали машины в городе и стреляли по ним из подствольных гранатомётов. Поскольку машин было мало, солдаты стали стрелять из гранатомётов по самим домам. Но где-то часов в пять вечера снайпер выстрелил в третий раз. На этот раз пуля ранила в руку одного из офицеров. Всю ночь солдаты, дежурившие на вышке, стреляли по городу. Ориентиром им служили зелёные огни мечети. А утром снайпер снова дал о себе знать, на этот раз сразив наповал солдата, только заступившего на пост. В ответ солдаты снова открыли беспорядочную стрельбу по городу… Так продолжалось несколько дней. Снайпер стрелял будто по расписанию, солдаты отвечали яростным огнём по городу и днём, и ночью. Утро середины недели началось без выстрела снайпера. Не последовало выстрелов ни днём, ни вечером. На следующий день тоже было тихо. Мы обрадовались, что принятые нами меры подействовали. В субботу те, кто находились на дежурстве, уже перемещались по базе без опаски, как в старые добрые времена. А вечером на базу обрушился настоящий свинцовый дождь. Под обстрелом оказалась столовая. Как раз в это время там находился офицер, девушка двадцати одного года, в обязанности которой входило повышать образовательный и культурный уровень солдат. Не знаю, как она и ещё двое солдат, дежуривших на кухне, оказались в столовой, но именно они попали под обстрел. Без малого полчаса все трое лежали на полу, закрывая головы руками. В этом положении лейтенант каким-то образом сумела позвонить по мобильному своей начальнице, психологу с солидным стажем работы по профессии. Лейтенант захлёбывалась в истерике, и все попытки опытного психолога вывести её из этого состояния по телефону не увенчались успехом. Огонь прекратился так же внезапно, как и начался, уже после прибытия на помощь осаждённым дополнительного подразделения. Девушку-лейтенанта доставили в госпиталь в состоянии глубокого шока. Что было с ней потом – мне неизвестно.