Кирилл и Мефодий - Юрий Лощиц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как смогли, набожные и начитанные родители постарались объяснить сыну духовный, назидательный смысл сновидения: это не наваждение, это ему явилась сама Премудрость Божия, воспетая пророками, прославленная в молитвах, в именах величайших храмов. Та Премудрость, что сияет сильнее солнца. Да, имя ей — София, и оно ему открылось во сне, и как хорошо, что всем на свете он предпочёл её, прекрасную. Что может быть завиднее такой любви, такого избрания! Вот о какой «супруге» говорят родители младшему сыну, опасаясь, может быть, чтобы он не понял свой чудесный сон слишком буквально: «Скажи же Премудрости: сестра мне будь…»
Но в их тревоге есть и такое, чего они не могут ему высказать. Неужели сновидением этим их ребёнку предрекается путь какого-то ещё неведомого и даже опасного для него избранничества? Ведь что ни говори, а родителям всегда хочется вымолить для детей своих удел не чего-то чрезмерного, не какой-то особой, чреватой опасностями славы, а всего-навсего ровного и безмятежного благополучия — «как у всех».
Как бы мы ни обижались иногда на жизнь, она всё равно была и будет иерархична. Даже среди пяти пальцев у человека на руке нет двух одинаковых. «И звёзды, — пишет апостол Павел, — различаются в славе. Один свет у солнца, другой у луны». Да, у Бога много званых, хотя мало избранных. Но это не по Его прихоти или вине. Он зовёт всех, но не все слышат, а если и слышат, то не все поспешают.
Константин и Мефодий оказались в кругу избранных. Но как по-разному это происходило! Мефодию пришлось ждать своего череда много дольше, чем младшему. Но ведь и избранность Константина, проявившаяся так рано, отмеченная его сновидением, не могла быть ни его родителями, ни тем более им самим осознана сразу и сполна. Что мог знать, кроме самых смутных предчувствий, семилетний мальчик о любви мирской, плотской и об отличии её от любви к Божьей Премудрости?
Сверхкритические умы пробовали и эту страницу «Жития Кирилла» прислонить к какому-нибудь агиографическому прототипу, для чего, в поисках схожих сновидений, тщетно перелистывали сочинения и жития ранних Отцов Церкви.
И конечно же захотели усмотреть трафарет и в таком вроде бы совсем уж безобидном сообщении: «Когда же отдали его в учение книжное, успевал в науках больше всех учеников благодаря памяти и высокому умению, так что все дивились».
Или сами эти критики никогда ни в чём не успевали?
…Уже в ранние (солунские) школьные годы Константин открыл для себя книгу, которая стала для него на всю жизнь одним из самых драгоценных чтений. Это были творения святого Григория Богослова Назианзина. Наравне с Иоанном Златоустом и Василием Великим Григорий входил в троицу самых почитаемых, великих Отцов Церкви. Как и Василий, он был родом из Каппадокии, песчано-каменистой полупустыни в самой сердцевине Малой Азии.
Если Иоанн и Василий прославились, прежде всего, как создатели литургических служб, по которым жила изо дня в день, из года в год Восточная церковь, если они оставили после себя целые тома проповедей, толкований на книги Нового и Ветхого Завета, если слово их было внятно и ясно каждому — от епископа до человека, впервые входящего в церковь, — то писания Григория поначалу могли показаться странно тихими, чересчур закрытыми, будто автор их никак не мог преодолеть природной застенчивости.
Но нужно было вчитаться в многочисленные письма Назианзина, обращенные к сподвижникам, друзьям, ученикам, в его полемические трактаты, где не было громов и молний в адрес недостойных, но была, во всей стройной развёрнутости доводов, неопровержимая правота, наконец, вчитаться и в его стихотворения и поэмы, чтобы подчиниться ему надолго или навсегда.
В своих стихах Григорий был разнообразен необыкновенно: то живописал суровое монашеское пустынножительство в окружении гор, лесов и потоков:
Горем глубоким томим, сидел я вчера, сокрушённый,В роще тенистой один, прочь удалясь от друзей.Любо мне средством таким врачевать томление духа,С плачущим сердцем своим тихо беседу ведя.Лёгкий окрест повевал ветерок, и пернатые пели,Сладко дрёмой с ветвей лился согласный напев,Боль усыпляя мою; меж тем и стройные хорыЛёгких насельниц листвы, солнцу любезных цикад,Подняли стрекот немолчный, и звоном полнилась роща;Влагой кристальной ручей сладко стопу освежал,Тихо лиясь по траве. Но не было мне облегченья:Не утихала печаль, не унималась тоска…
То, будто ножом, рассекал каппадокиец существо своё, бесстрашно всматривался в тёмные закоулки души, ища источник постоянных смут и наваждений:
По плоти я девственник;но не знаю ясно,девственник ли я в сердце.Стыд потупляет глаза,а ум бесстыдно подъемлет их вверх.Зорок я на чужие грехии близорук для своих.На словах я небесен,а сердцем прилепнул к земле…
А когда маленький Константин отыскивал у Назианзина строки о его матери, он с волнением узнавал в том описании свою родительницу:
Матерь моя, от отцов унаследовав богоугодную Веру,и на детей своих наложила цепь сию золотую.В образе женском нося сердце мужское,она для того лишь к земле прикасается и печётся о мире,чтобы всё это, и саму здешнюю жизнь,преселить в жизнь небесную…
Не меньшее волнение возбуждала в Константине та искренность, с которой святитель Григорий повествовал о своём сокровенном сновидении: «…Среди глубокого сна было мне такое видение, легко воспламенившее во мне любовь к девственности. Мне представлялось, что подле меня стоят две девы в белых одеждах, обе прекрасные и одинаковых лет… Увидя их, я очень обрадовался, ибо рассуждал, что они должны быть много выше простых земнородных. И они полюбили меня за то, что я с удовольствием смотрел на них; как милого сына целовали они меня своими устами; а на вопрос мой, что они за женщины и откуда, отвечали: "одна из нас Чистота, а другая — Целомудрие. Мы предстоим Царю Христу и услаждаемся красотами небесных девственников"».
Читая Григория, мальчик будто отрывался от земли, парил вместе с поэтом, и в душе его рождались робкие слова благодарности святому наставнику. Они потекли однажды, строка за строкой, будто из малого, ещё робкого молитвенного родничка:
О Григорий, телом — человек, а душой — ангел!Ты, будучи телом человек, явил себя ангелом.Уста твои, как один из серафимов,Бога прославляюти всю вселенную просвещаютправой веры наставлением.Так же и меня прими,припадающего к тебе с любовью и верою,и будь мне просветителем и учителем.
Так написал Константин едва ли не первое в своей жизни стихотворение.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});