Богатые наследуют. Книга 2 - Элизабет Адлер

Снова настала ночь, и вот, наконец, с последним, словно агонизирующим криком, который заставил синьору Росси в ужасе закрыть уши ладонями, ребенок Поппи появился на свет. Вопреки беспокойству врача, девочка родилась живой; она заливисто плакала и весила добрых шесть фунтов и две унции.

Поппи была слишком слаба, чтобы даже просто открыть глаза и посмотреть на малышку, и врач велел послать в деревню за кормилицей, а сам стал бороться за жизнь Поппи.

Все последующие дни Поппи балансировала между бытием и небытием, между чем-то похожим на сон и реальность – словно все складывалось так, как хотела когда-то она сама. Она потеряла все, ради чего стоило жить, и она знала, что Господь вот-вот освободит ее от невыносимого горя. Ей грезилось, что она падает вниз – во мрак, где нет боли, только покой… все будет легко и просто, думала она, когда вечная тьма становилась все ближе и ближе… но потом детский плач проник сквозь ее забытье, и с ним боль в ее теле и воспоминания вернулись к ней, чтобы опять мучить Поппи.

– Итак, синьора, – сказал доктор Каллонио три недели спустя. – Вы решили жить.

Поппи мрачно взглянула на него.

– Это был не мой выбор, синьор, – ответила она ему холодно.

– Запомните, бедная синьора, – сказал он с доброй улыбкой. – Дела никогда не бывают так плохи, как кажутся. И у вас чудесная девочка, которую вы даже еще не видели.

Потом он извиняющимся движением пожал плечами.

– Мы не были уверены, что вы выживете, и почувствовали, что нужно побыстрее крестить ребенка. Синьора Росси взяла на себя смелость выбрать ей имя Елена Мария Мэллори.

Поппи смотрела на чистое голубое небо за окном. Ее ребенку было уже три недели, у нее было имя… она была реальной… Взявшись за полотенца над своей головой, она с трудом повернулась лицом к стене.

– Не отчаивайтесь, дитя мое, – сказала синьора Росси понимающе. – Не забывайте, Бог помогает нам всем.

Но не мне, подумала Поппи, закусывая губу, чтобы сдержать горькие, мучительные слезы. Только не мне.

Она боязливо взглянула на ребенка, когда, наконец, его принесли показать ей. Не было и намека на ее собственные пресловутые рыжие волосы – девочка была белокурой, как Энджел. И хотя малышка была славной и хорошенькой, Поппи не находила в своей душе ни привязанности, ни любви к ней. Это был ребенок Фелипе.

Она ревниво подумала – как по-другому все было у Энджел. Когда у той родился ребенок, его встретили всеобщей любовью, весельем и ликованием. Попросив карандаш и бумагу, она написала телеграмму Энджел: родилась дочь. А потом, не обращая внимания на своего ребенка, Поппи опять повернулась лицом к стене и стала ждать Энджел.

Каждый день она ждала человека из почтового отделения в Белладжо, который принес бы ей весточку от Энджел, и каждый раз она была разочарована. Видя перед собой своего ребенка в кроватке, она ходила туда-сюда в комнате по ночам, возвращаясь озабоченно к туалетному столику, чтобы пересчитать оставшиеся деньги. Няне-кормилице нужно было платить, так же, как и врачу, и как бы ни добросердечна была синьора Росси, нельзя было ожидать, что она будет кормить и предоставлять ей кров бесплатно… Ох, Энджел, Энджел, думала Поппи с отчаянием, ты обещала взять ребенка, ты обещала помочь мне.

Прошло десять дней, и Поппи уже почти потеряла надежду, когда на склоне дня коляска, запряженная пони, показалась на дороге. Она остановилась, и оттуда вышла Энджел. На ней было шелковое платье в мелкий прелестный цветочек и большая соломенная шляпа кремового цвета. Ее белокурые волосы были убраны в красивую прическу, и шею обвивала нить больших роскошных жемчужин.

– Подождите меня здесь, – велела она кучеру. Прикрывая глаза от солнца, она смотрела на дом, когда Поппи выбежала из двери.

– Энджел, Энджел, – кричала она. – О, Господи, Энджел! Я думала, что ты никогда не приедешь…

Какую-то долю секунды Энджел колебалась, а затем раскрыла объятия, и они крепко обняли друг друга.

– С тобой все хорошо? – прошептала она, в ее ясных голубых глазах была тревога.

– Я даже не хочу об этом думать, – ответила Поппи с горечью. – А ты?

– У меня девочка, – сказала Энджел. – Родилась месяц назад, как и твоя.

Она взяла Поппи за руку, когда они шли по саду.

– Фелипе не знает, что я здесь. Я дожидалась, пока он уедет в Венецию на пару дней, а потом сразу поехала к тебе. Он не разрешал мне писать тебе, но, конечно, я писала, но он перехватывал письма. Он даже написал маме, папе и Грэгу… я не знаю, что он там им рассказал, но с тех пор мама никогда не упоминала тебя в своих письмах. Ох, Поппи, почему ты не разрешишь мне рассказать ей все о том, что случилось? Она поможет тебе, я знаю, она поможет.

Поппи только покачала головой. Она знала, что Фелипе окончательно сломал ее. И теперь она лучше умрет, чем поставит Розалию и Ника лицом к лицу с ее позором. А что до Грэга – он никогда не поверит ее рассказу. Нет, она никогда не сможет вернуться домой.

– Фелипе сказал мне, что я никогда не должна видеться с тобой, что он не хочет этого ребенка. Он сказал, чтобы я не имела с тобой никаких дел, Поппи. Ах, Поппи, Фелипе говорил такие ужасные вещи о тебе; такие, что я знаю – это не может быть правдой.

Ее голубые глаза вглядывались в лицо Поппи, ища в нем поддержки.

– Фелипе сказал, что ты – плохая, что ты – соблазнительница, что ты даже пыталась соблазнить его, – ее голос осекся. – Пожалуйста, скажи, что это – неправда.

Поппи ковыряла носком туфли гравий, которым были посыпаны садовые дорожки, избегая смотреть в глаза Энджел.

– Это – неправда, Энджел, – проговорила она наконец.

– Прости меня за то, что я задала тебе такой вопрос, за то, что просто подумала, что такое могло быть… – проговорила Энджел запинающимся голосом. – Конечно, я была уверена, что это неправда… но почему тогда Фелипе говорит такие жестокие вещи? Иногда я просто не понимаю его, Поппи. Иногда мне кажется, что он не тот человек, за которого я выходила замуж… нежный, чуткий Фелипе тех дней в Венеции. Он может быть таким холодным… таким отстраненным, далеким. Знаешь, когда он кажется счастливее всего? Когда я разодета в пух и прах, усыпана бриллиантами – играю роль леди, хозяйки поместья или сижу в таком виде в ложе в опере. Иногда я сама себе кажусь нереальной – словно Фелипе превращает меня в кого-то другого…

Она остановилась, вглядываясь в бледное лицо Поппи.

– Но как я могу жаловаться! – воскликнула она. – Как я подумаю о тебе и твоих несчастьях! Конечно, я возьму девочку – я ведь обещала тебе это.

Она опять запнулась в нерешительности.

– Ты до сих пор уверена, что хочешь пойти на это? Есть еще время передумать.