Кто ищет, тот всегда найдёт - Макар Троичанин

И я смутился чуть не до слёз. Ещё бы: разве можно было ожидать такой похвалы за мальчишескую дурь, превратиться из недотёпы в киногероя?

— Встать бы попробовать. Поможешь?

— А как?

Я и сам толком не знал как, когда правая нога превратилась в несгибаемое болезненное бревно.

— Вытеши из ёлки палку, чтобы мне опереться левой рукой, а справа ты меня поддержишь. Не уронишь?

— Постараюсь.

Ещё раньше заметил, что с топором она обращается умело, привычно. Отчекрыжила лишнюю часть ёлки, обрубила сучья, подала мне дрын, а сама присела, ухватила правую мою руку, уложила себе на плечи и скомандовала:

— Давай!

И мы поднялись: она на обе ноги, а я на одну, не решаясь нагрузить больную. А когда попробовал, понял: не выдержит — резкая боль пронзила колено и прекратила попытки.

— Пришли, — говорю мрачно, — и впрямь придётся добираться ползком.

Кое-как на трёх ногах и одной палке доковыляли до большого камня и усадили непутёвого инвалида, погрузившегося в глубокую депрессию.

— До камня дошли ведь? — подначивает неуёмная оптимистка со здоровыми ногами — я даже не знаю, какие они у неё: кривые или стройные, толстые или как спички, — и до лагеря дойдём: надо только постараться не падать заранее духом.

«А падать мордой» — горько подумал я.

— Ты сумеешь, я верю.

На вере далеко не уйдёшь, надо что-то более надёжное.

— Дай-ка мне схемку маршрутов из журнала.

На синюшной копии размазанно отпечатались проектные маршруты съёмочного участка, из которых наш был предпоследним на дальнем фланге неизвестной ориентировки, и разреженные изогипсы рельефа без оцифровки, чтобы шпион, если ненароком свистнет у нашего раззявы драгоценный секретный документ, не догадался, где мы ищем стратегическое сырьё, или, не дай бог, не переслал бы в ЦРУ для стрельбы по нам сверхточными ракетами. Проштемпелёванная и зарегистрированная синюшная шарада не должна попасть не только в чужие руки, но и на глаза не допущенным к многочисленным секретам, которых я не запомнил. Некоторые из геологов, побывавшие за бугром, рассказывали вполголоса, что там наши хорошие топографические карты продаются в книжных киосках, но кто поверит? Если продают, то почему не привезли? Меня и эта устраивает.

— Смотри сюда, — подзываю, потеряв бдительность, к секретному документу непосвящённую в тайны госбезопасности. На шпионку, однако, она не тянет — молода и проста, да и не думаю об этом, а напрасно — из газет и политинформаций известно, что у большинства бывших государственных и партийных руководящих вредителей шпионами оказались родственники, даже дети, да и сами они, несмотря на оказанное народное доверие, представляли собой хищную расщеперенную ладонь, управляемую международным империализмом. — Вот скала, где мы торчим, — тыкаю грязным пальцем в малюсенькие бледные треугольнички, окаймлённые дугообразным ожерельем сгущённых рельефных линий, обозначающим крутой склон, а на самом деле — пропасть, куда я не захотел свалиться. — Если идти отсюда по затёсам нашего маршрута, — веду пальцем по прочерченной прямой линии, которая в натуре, конечно, прошла не там и совсем не прямолинейно, — то выйдешь на магистраль. Сначала на подъём, потом вниз, опять в сопку, снова изрядно вниз и вдоль пологого склона прямо к магистральному пню. От него налево под прямым углом, к югу, и топай до начала 5-го маршрута, — остановил короткую указку. — За ним, метров через 200, будет ручей, вертай по нему тоже налево — там тропа набитая — и дуй что есть духу километра два, пока не упрёшься в лагерь. Вот он, — ткнул напоследок пальцем в жирно нарисованный синий кружок. — Добредёшь?

— Я??? — отпрянула она от непонятной бумаги, округлив от ужаса глаза. — Ни за что!

— Но почему? — начал я снова злиться на упрямую девчонку. — Пойми: приведёшь мужиков, и они меня вытащат.

— А если не дойду, собьюсь с маршрута, уйду между затёсок в сторону? Для меня вся тайга одинакова, всё равно, куда идти. А если с тобой что случится? Останешься-то без воды, еды и одежды. Мужики, если найду лагерь, раньше утра не придут, а ночи сейчас холодные. Нет, — решительно замотала головой, — не пойду, и не упрашивай, лучше как-нибудь вместе.

— Ну и дура! — в сердцах причислил её к своему роду.

— Ну и пусть! — согласилась она.

И больше говорить было не о чем.

- Сколько мы здесь валандаемся? — спросил, смиряясь.

Она посмотрела на мои часы у себя на руке, потому что во время магнитных измерений на мне не должно быть ничего железного.

— С полчаса.

Я удивился и не поверил.

— Ври, ври, да не завирайся, сорока, — нагрубил и полегчало.

— На, посмотри сам, — протянула мне руку с часами.

Они показывали начало пятого, и значит, я выползал на свет божий не более 15–20 минут, а показалось, что всю жизнь.

— Ну как мы пойдём на трёх ногах? Сама подумай.

Вмиг поняв, что её больше не отсылают, Марья встрепенулась и стремительно поднялась с камня.

— А я тебе костыли сделаю. Уже и придумала как. Посиди, отдохни, а я — сейчас, — и ушла с топориком в тайгу, в которой для неё всё одинаково и заблудиться в двух деревьях — раз плюнуть.

Облегчённо вздохнув, довольный тем, что она осталась, что она рядом, я стал понемногу упираться ступнёй больной ноги в землю, проверяя насколько смогу её задействовать. Было больно, но решил, что притерплюсь, тем более, что другого ничего не оставалось.

Маша вернулась сияющая и, улыбаясь, протянула два небрежно обтёсанных кленовых дрына с оставленными на каждом где-то посередине основаниями веток для упора руки и широкой развилкой на конце для упора подмышки и попросила:

— Попробуй.

Костыли-дрыны мне, конечно, понравились — как же иначе? — хотя я вырубил бы поосновательнее. Решил не вредничать, не разочаровывать старательную санитарку, тем более, что в случае отказа спецмедтехники у нас в инвалидном походе будут неограниченные возможности для её замены. В любом деле главное — почин. Его не стоит охаивать, даже если он кажется неудачным, иначе всё дело испортишь. Поэтому пробовать я не стал, решил: встану и пойду сразу без всяких проб.

— Чем бы мягким обмотать рогульки? — спросил, уклоняясь от эксперимента.

Она задумалась.

— Разве мхом или травой, — и опустила взгляд на мою целую штанину.

— Режь, — разрешил, не задумываясь, — для симметрии. — Вряд ли кто, кроме меня, пижона, ходил тогда по тайге в шортах.

Пока она приспосабливала смягчающие подмышки, добавив всё-таки и траву, я соображал по схеме, как нам идти, чтобы было поменьше крутых подъёмов и, соответственно, таких же спусков, на которые и сил уйдёт больше и навернуться легче. Лучше двигаться не по маршруту, а, удлиняя путь, по возможности — по водоразделам и спуститься один раз прямо к стоянке, где мы оставили лишние вещи. Я взял готовые костыли, удобно уложил подмышки.

— Ну, что, пошли, подруга? — и стал ждать стоя, пока Марья пристроит на спине тяжеленный рюкзак с образцами и инструментом. Нагрузившись, она с готовностью взглянула на одноногого ведомого на костылях и в штанишках и вдруг легко рассмеялась, а я — следом, а потом захохотали оба неизвестно чему да так, что слёзы выступили, и я понял, что дойдём, обязательно дойдём.

- 2 -

Мировая история знает немало выдающихся походов-переходов, но такого как наш, уверен, не было. Обессиленный, измождённый, одноногий инвалид на кленовых подпорках, в шортиках, с открытой болезненной раной и хилая неопытная девчонка городского типа в противоэнцефалитном рубище на голое тело дружно преодолели 3 км непроходимой тайги и благополучно дотащились за рекордные 3,5 часа до временной стоянки, намереваясь с утра продолжить беспрецедентный переход и добраться до цивилизации, чтобы сообщить об успехе и скромно принять заслуженные поздравления. Если бы не железный занавес, неоспоримое мировое достижение простых советских людей непременно было бы внесено в книгу Гиннеса.

Конечно, на долгом и длинном пути было всякое: и паровозное пыхтение на подъёмах; и приглушённые стоны от боли в раненой ноге, слишком уверенно поставленной на землю или треснутой о дерево, выросшее не на месте; и неожиданные падения, слава богу, на задницу на ускользающих из-под дрожащих ног спусках; и дружеские поддержки псевдосильного слабой с виду; и стёртые вместе с волосьями до волдырей нежные подмышки; и мозоли на интеллигентских пальчиках; и неприличные выражения вслух одним и укоряющие понимающие прощения другой; и частые остановки, практически на каждом поваленном дереве, с нежеланием двигаться дальше; и лютая злость на строптивую, настырную спутницу, заманившую в дурацкую экспедицию и нахально сдёргивающую с обсиженных деревьев; и сожаление о мгновенной лёгкой смерти, променянной на длительное утомительное и болезненное издыхание; и долгие споры о том, кто я — слабак или волевой парень; и удивлённая большеглазая кабарга, никогда не видевшая таких уродов; и опостылевшие мятущиеся сойки, шпионящие за каждым шагом; и целительные, бодрящие, хотя и недостаточно красные, ягоды лимонника и калины; и солнце, изредка прорывающееся сквозь густые кроны деревьев, задержавших время; и капризы, капризы и, наперекор им, злости и обидам — пьянящая нежность к той, что вопреки всему рождала во мне настоящего человека; и ещё много чего, что сразу же запамятовал, как только увидел оставленные утром вещи, свалился на бок, а потом — на спину и забылся то ли в усталой бредовой дрёме, то ли в расслабляющей болезненной галлюцинации, то ли просто отгородился от ненавистного жестокого мира.