С отцами вместе - Николай Ященко

— Ложись, ложись, старуха, отдыхай! Нечего нюни распускать! — твердо сказал отец.

Он взял у матери лампу, обошел ребятишек и остановился около книжной полки. Порывшись на ней, отец бросил на стол штук десять каких-то тоненьких книжек. Из ящика стола вытащил связку бумаг. Некоторые из них изорвал, а некоторые вложил в отобранные книжки. Клочки изорванных бумаг унес на кухню и бросил в печку. Потом вернулся с жестяным бидоном. Скрутив книжки в трубочку, он завернул их в кусок старой клеенки и затолкал в бидон. Он все делал быстро, но не суетливо. На мгновение задумается, закусит ус, сдвинет густые, лохматые брови, но тут же тряхнет головой, и снова руки его заработают.

Костя слышал, как отец вышел во двор, скрипнула огородная калитка. Звякнула лопата… В окнах чернела непроглядная, глухая ночь. Злобно лаяла и взвизгивала собака.

На кровати вздыхала мать, ворочалась, крестилась. Внезапно где-то не очень далеко ахнул сильный взрыв, зазвенели оконные стекла. Костя чуть не вскрикнул, закутался с головой в одеяло, скорчился. «Белые наступают… Хорошо, что папа дома, с ним не страшно…»

Торопливо хлопнув дверью, вошел отец, клацнул крючком.

— Что там, Тима? — задыхаясь, прошептала мать.

— Должно быть, мост взорвали за переездом! — возбужденно ответил отец. — Лазо на броневике отходит… Спи, старуха!

— О господи! — выдохнула мать.

Костя представляет взорванный мост: железная ферма одним концом свалилась в бурлящую, черную реку, с другого ее конца к воде свесились сшитые вместе рельсы и шпалы, это похоже на какую-то жуткую лестницу.

Костя открывает глаза: лампа не горит, в комнате мрак. На станции взвыл надрывистый деповский гудок, разом взревели паровозы. В комнате странно посветлело. Костя привстал; на стене заалело трепетное зарево пожара. Кто-то сильно ударил в крайнее окно. Костя нырнул под одеяло, но тут же понял: это ветер. Дождь с легким шумом бился в ставни.

Глава третья

Белые близко

Костю разбудила возня братишек и сестренок.

— Тише вы! — зашикал на них Костя. — Папа спит!

Ребятишки убежали в кухню, поднялся и Костя. Мать послала его в кладовку за ковригой хлеба. В кладовке он увидел отцовский дорожный сундучок и удивился этому. Отец, кондуктор, возвращаясь из очередной поездки, обыкновенно ставил сундучок на кухне у порога. Приезд отца всегда был праздником для детей. «Что послал нам зайчик?» — кричали они. Отец открывав сундучок и торжественно вручал одному кусочек сахару, другому огурец, третьему натертую чесноком корочку хлеба. Дети знали, что все это из дома, но все равно принимали подарки радостно. «Какие же гостинцы послал нам зайчик сегодня?» — подумал Костя, приподнимая сундучок за железную ручку. «Ого, какой тяжелый!». И тут он вспомнил про гранаты, спрятанные ночью за иконами. Костя тихонько поставил сундучок. «Может, и тут „кедровые шишки“ от зайчиков?».

Когда он принес хлеб, за столом уже было шумно. Ребятишки толкались, выхватывали друг у друга куски, опрокинули стакан.

Мать то и дело покрикивала на детей, приговаривая: «Прямо наказание с вами». Она шлепала их, наливала чаю, подавала что-нибудь, убирала, самой же некогда было поесть.

Из комнаты вышел отец, прищурился на свет и сел на лавку около печи. Он хоть и устал от ночной поездки и плохо выспался, но все же весело улыбался.

Дети, опрокидывая табуретки, бросились из-за стола. Младшая протянула ручонки, мать посадила ее отцу на колени.

— Папа, ты что привез нам от зайчиков?! — наперебой кричали ребята, облепляя его.

— Кыш, саранча! Потом, потом! — шумел отец, отбиваясь.

Как старший, Костя считал неудобным вертеться около отца вместе с маленькими.

Положив ногу на ногу, отец качал младшую, ласково напевая:

Ах, попалась, птичка, стой.Не уйдешь из сети.

Ребята вразнобой подтягивали:

Не расстанемся с тобойНи за что на свете.

Потом отец, веселясь не меньше детей, стал так ловко складывать пальцы рук, что на печке возникала тень зайчика с длинными ушами или тень летящей птицы.

«Если что случится с тобой, куда я с ними денусь, как прокормлю такую ораву», — вспомнил Костя причитания матери.

После чая отец попросил Костю сбегать в депо.

— Найди дядю Филю и скажи, чтобы он пришел сегодня к нам… Только долго не шатайся!

Сунув на всякий случай в карман кусок хлеба, Костя выбежал из дома. Яркое солнце ослепило глаза. Резкий, свежий ветерок тянул с реки. Костя повел худыми плечами под старенькой рубашкой и вприпрыжку побежал через мост…

Станция со всем своим хозяйством примыкала к реке. Железнодорожное полотно от берега отделяла полоса земли шириной не более сорока сажен. На этой полосе выстроились поленницы дров. Сюда подходили паровозы. Рабочие выстраиваясь цепочкой, кидали друг другу поленья, пока не заполняли паровозный тендер… В летнее время пассажиры прибегали на берег и до третьего звонка успевали выкупаться.

Сразу за станцией высились горы. Между ними и по их склонам раскинулась главная часть поселка, она так и называлась — Гора. Крутая лестница и каменистая дорога поднимались на Набережную улицу, застроенную казенными зданиями с красными железными крышами и желтыми фасадами. Сверху на станцию глядел широкими окнами телеграф, за ним выстроились в одну линию приемный покой, начальная школа, почта и несколько жилых домов. Чуть отступив от них, вздымалась белая с зеленой крышей и золотистыми куполами церковь.

От Набережной еще выше шла Базарная, самая шумливая улица. На ней несколько китайских лавчонок, набитых бобами, пуговицами, липучками из теста и сахара, лимонадом, махоркой; харчевня, где два бойких, веселых китайца подают посетителям сваренные на пару пампушки с мясом и луком; парикмахерская с одним креслом; сапожная мастерская; дом владельца лавки Митрофана Жердева. Дом был самый большой, а Жердев — самый толстый в поселке. Полнота его никак не подходила к фамилии, поэтому мясника называли Жердевым-Бревновым. Живот его переваливался через красный кушак. Ходил Жердев-Бревнов очень медленно, тяжело отдуваясь. Дети, когда им попадалась в газете карикатура на буржуя, говорили: «Толстый, как Жердев». Взрослые смеялись: «Это мировой капитал!»

Обращал на себя внимание и магазин с вывеской во всю длину крыши: «Клейман и Родовский». По соседству примостились аптека и пекарня. В самом конце Базарной стояла больница.

В разные стороны разбегались маленькие улицы и переулки. По ним жители поселка семь раз в неделю находили дорогу в монополку — так звали всегда открытую винную лавку. По воскресеньям работал кино-иллюзион Свербихина.

Западнее станции, как раз над паровозным депо, каким-то чудом держались на скалах побеленные халупы. Эта часть поселка называлась Порт-Артуром. На противоположном склоне горы приютился такой же маленький поселок — Чертов угол. Если от депо пойти к реке, то попадешь в Теребиловку. Отсюда через реку перекинут деревянный мост в Заречье, где живут Костя и его друзья. В Заречье пять-шесть улиц, одна из них растянулась по берегу версты на полторы. Тут, кроме закрытой лавки Макарова, есть небольшая «Торговля разными товарами Ф. С. Потехина».

На восток от станции расположились три острова — Большой, Малый и Хитрый. Но центр всей жизни — станция. В поселковые учреждения, на базар и в церковь жители Заречья, Теребиловки и трех островов ходили через станцию. На станции можно было посмотреть поезда, увидеть много незнакомых людей — пассажиров, среди них попадались даже иностранцы. Молодежь приходила к поездам, как на гуляние. Дети задерживались тут, идя в школу или возвращаясь из нее. На станции всегда было весело.

Костя прежде всего направился в депо. Здесь он бывал не раз, и всегда его поражали огромные двери, вернее, ворота старого кирпичного корпуса, в который заезжали на ремонт паровозы. Сейчас они были распахнуты. Высокий потолок в цехе представлял собой огромнейшую, разбитую на мелкие клетки раму. Стекла в ней давно закоптились и плохо пропускали свет. Посредине цеха во всю его длину тянулась ремонтная канава, на ней стоял без колес, на домкратах, зеленый пассажирский паровоз. Вдоль стен расположились станки, верстаки, какие-то ящики…

Обеденный гудок еще не скоро, но в цехе уже не слышно обычного шума и грохота. Мастеровые собирались группами, оживленно о чем-то беседовали. Лишь некоторые молча курили в стороне, не ввязываясь в разговор. У токарного станка стоял коренастый рабочий в суконной запачканной гимнастерке военного образца. Брюки и сапоги на нем были тоже солдатские. На зеленой фуражке виднелся след от снятой кокарды. Оглядывая окружающих, рабочий громко говорил:

— Туго приходится, потому и отступаем, товарищи! Слыхали, вчера Лазо объяснял? Оттуда, — он указал на запад, — напирают белые гады и чехи. Вот-вот к нам нагрянут. А там, — большим пальцем оратор потыкал через плечо на восток, — японцы в гости пожаловали, гостинцы заморские привезли! У нас под боком, в Маньчжурии, какой-то бандит атаман Семенов объявился, тоже на Советы прет. Видите, какая картина?!