Барбаросса - Михаил Попов

Когда Фридриха Гогенштауфена вынесли на берег, выяснилось, что он уже испустил дух.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая

ГАЛЕРА И ГАЛИОТ

Утром двадцать второго мая 1504 года из порта Генуи вышли две галеры, принадлежащие флоту его святейшества Папы Юлия[14], «Золотая» и «Бирюзовая». На борту первой из них находился кардинал Антонио Колона – один из ближайших приближенных римского понтифика. Это было не случайно, ибо в трюмах кораблей, направлявшихся в город Чивитавеккья, находился весьма и весьма ценный груз. По той же причине на палубах теснилась многочисленная вооруженная охрана, возле заряженных пушек стояли канониры с тлеющими фитилями, впередсмотрящие неотрывно озирали окружающую водную равнину.

Впрочем, большинство тех, кому выпало участвовать в этом путешествии, относились ко всем этим предосторожностям едва ли не иронически. В самом деле, разве можно представить себе человека, который решился бы напасть на столь мощные и хорошо вооруженные суда, да еще находящиеся под охраной папского авторитета.

Среди морских разбойников того времени было предостаточно людей дерзких, но ничего не было слышно о безумцах.

Первые два дня плавания прошли спокойно, и галеры благополучно останавливались на ночь в портах Специи и Ливорно. И кто мог ожидать, что третий день закончится столь трагически.

Его преосвященство восседал в массивном деревянном кресле, установленном в том месте палубы, что называется ахтерпиком[15], неподалеку от входа в капитанскую каюту. Кстати, на время плавания и сама каюта сделалась корабельным жилищем высокопоставленного римлянина. Судоводителю «Золотой» галеры приходилось ютиться под так называемой сенью. Ее натягивали над кормовой частью судна в жаркое время дня или во время непогоды. Капитан, краснорожий, хриплоголосый генуэзец по имени Пицци, воспринял это изменение в своем образе жизни спокойно. Более того, старался всячески услужить своему гостю, ибо имел определенные виды на будущее. В своих мечтах он представлялся себе то командиром одной из эскадр священного флота, то капитаном Генуэзского порта. Кардинал был той фигурой, которая могла помочь осуществлению этих мечтаний.

Антонио Колона, сорокалетний меланхолик со всеми признаками аристократического вырождения на длинном бледном лице, неторопливо завтракал. Держа в тонкопалой руке ножку куропатки, он время от времени откусывал от нее и задумчиво жевал, морща при этом левый глаз,– ему сильно досаждал стук большого барабана, установленного в носовой части галеры. Огромный одноглазый гигант лупил по нему двумя тяжелыми войлочными колотушками. Таким образом задавался ритм всем ста двадцати гребцам, мерно раскачивавшимся вперед-назад на сорока банках[16] вдоль бортов корабля.

Заметив неудовольствие кардинала, Пицци осторожно приблизился к его правому плечу и, покашляв, спросил:

– Ваше преосвященство, не прикажете ли прекратить?

– Что именно?

– Барабанный бой, насколько я заметил, он мешает вам завтракать.

– Не столько завтракать, сколько думать, милейший капитан.

– Вот именно.– Пицци, стоявший в полупоклоне, уже выпрямился, чтобы отдать соответствующий приказ своему боцману, квадратному кривоногому сардинцу по имени Гро, но кардинал его остановил:

– А что станет с кораблем, если барабанщик перестанет стучать?

– Сначала ничего.

– А потом?

Капитан набрал воздуху в грудь – он не любил говорить правду, и особенно сильно – неприятную правду.

– Гребцы могут сбиться с ритма, «запутать» весла…

– И?

– Мы потеряем немного времени, чтобы вернуться к прежнему порядку,

– Понятно,– скучным голосом сказал его святейшество, ему было велено доставить груз как можно скорее, и он не был расположен терять ни секунды драгоценного времени,—Скажите, капитан, а если в бою вражеская стрела выбьет глаз вашему барабанщику или он упадет за борт, как гребцы узнают, с какой скоростью им следует ворочать весла?

– На этот случай у нас есть Гро, он будет задавать ритм голосом.

– А если…

– А если и ему достанется стрела, тогда…

Капитан не договорил, раздался крик мальчишки-впередсмотрящего:

– Корабль!

– Прошу прощения, ваше преосвященство,– пробормотал капитан и бросился в носовую часть корабля по деревянному настилу, проложенному между банками, на которых раскачивались мокрые от пота кандальники.

Кардинал рассеянно откусил от своей куропатки, но жевать не стал. Появление неизвестного корабля его немного расстроило. Не сильно, но достаточно для того, чтобы пропал аппетит. Втайне он надеялся, что это плавание пройдет без приключений, даже без таких ничтожных, как встреча с неизвестным кораблем. Его преосвященство выплюнул изжеванное мясо на палубу и отшвырнул в сторону недоеденную ножку. Она не упала за борт, а плюхнулась на сиденье между двумя гребцами, сделавшись объектом их вожделенных взглядов.

Капитан уже бежал обратно с докладом. На лице его светилась успокаивающая улыбка. Он был рад, что может сообщить его преосвященству новости, развеивающие дым неприятных мыслей.

– Это всего-навсего галиот.

– Что такое «галиот»? – спросил кардинал, являвшийся предельно сухопутным человеком в обычной жизни.

– Такая же галера, как моя, только значительно меньше. У нас арбалетчиков на борту больше, чем людей на ней.

– Вы говорите так, словно он собирается нас атаковать.

Капитан замахал загорелыми волосатыми руками:

– Что вы, что вы! Он идет параллельным курсом и не думает к нам приближаться.

– Не думает? А если задумает?

– У нас есть чем его встретить. Фитили дымятся, а чтобы натянуть арбалет, достаточно нескольких мгновений.

Офицеры «Золотой» галеры, слушая успокаивающие речи капитана, тихо хмыкали, они воспринимали происходящее на ахтерпике как веселый спектакль.

– Кроме того, «Бирюзовая»! – бодро закончил свою речь Пицци и поклонился так, как, по его представлениям, должен был поклониться воспитанный кавалер. Его преосвященство решил, что капитана скрутила короткая судорога.

– При чем здесь «Бирюзовая»?

– Я уверен, что она бросится нам на подмогу. На ее борту тоже есть пушки, арбалеты и гвардейцы.

Кардинал покосился на стоящий слева от его кресла столик с остатками завтрака. Аппетит у него не проснулся, но он счел нужным сказать:

– Спасибо, капитан, вы совершенно меня успокоили.

На лице Пицци появилась восторженная улыбка. Он хотел добавить что-то соответствующее его состоянию, но, не будучи прирожденным оратором, с трудом подбирал слова. С трудом и, главное, долго. Настолько долго, что к нему успел приблизиться лысый боцман и что-то прошептать на ухо. Выражение капитанского лица померкло. Заскучавший было кардинал встревожился: