Сыщик, ведьма и виртуальный покойник - Кит Хартман

Десять минут. Они лежат в постели, а их одежда кучей валяется на полу, а отдельные предметы висят на спинках стульев. Парни делятся своими маленькими секретами. Предпочитает ли Томпсон целовать сам или любит, чтобы его целовали? Нравится ли Дэниелу, когда ему покусывают ухо? А шею? А пальцы?

Я надеялся, что Томпсон окажется полным мерзавцем, и что сидящая рядом со мной женщина для него всего лишь удобный камуфляж, натянув который, он сможет сохранить свою прекрасную работу и спокойно трахаться с юными красавцами. Мне очень не хотелось, чтобы в деле возникли дополнительные осложнения.

Но этого мне уже никогда не узнать. Я навсегда останусь в полном неведении о том, какие чувства он к ней действительно испытывал. Мне не дано знать, будет ли озаряться его лицо улыбкой, когда он станет думать о ней в трудную для себя минуту. Я не узнаю, существуют ли такие предметы, о которых он мог бы делиться только с ней. А, может быть, он мечтал о детишках? О том, как его крошечная дочка бьет ножкой по мячу? О том, как рассказывает сказку на ночь сыну?

Двенадцать минут. К этому моменту они уже успели услышать свойственные каждому из них звуки. Придыхания, стоны, рычание, издаваемые забывшимися в порыве страсти мужчинами. Эти звуки неповторимы, как отпечатки пальцев. Почему бы ФБР ни заносить их в свои файлы? Ведь всё остальное о нас там уже знают.

- Я имею право знать, - снова и снова повторяла она, и это, дьявол её побери, было действительно так.

Пятнадцать минут. Я поднялся со стула. Мисс Черчилл схватила свою сумочку и двинулась следом за мной к лифту. Я нажал кнопку 47-го этажа. Она, прильнув к стеклянной стенке кабинки, наблюдала за тем, как уплывает вниз вестибюль отеля.

- Вы кого-нибудь любили, мистер Паркер?

Вопрос меня удивил. Мисс Черчилл все еще смотрела вниз сквозь стекло кабины. Деревья в вестибюле становились все меньше и меньше.

- Да, - ответил я.

- Дэниела?

- Избави Бог! - рассмеялся я. - Откуда у вас такая дикая идея?

- Я видела, как он ведет себя, находясь рядом с вами.

Не исключено, что мозги у мисс Черчилл гораздо лучше, чем я считал раньше.

- Однажды я вытащил его из драки в баре, и с тех пор он ходит за мной попятам.

- Вы с ним спите?

Ах, вот в чем дело! Она чувствовала себя оскорбленной и теперь изыскивала способы забраться в мое нутро.

- Нет. Дэниел слишком...весел. Весел все время. Спать с ним - то же самое, что заниматься сексом с кокер-спаниэлем.

Некоторое время она молча продумывала мой ответ.

- Вы за него не тревожитесь?

- Дэниел - парнишка сообразительный. На работу он всегда берет с собой тейзер.

- Я вовсе не это имела в виду.

Мимо нас вниз проплыла кабина другого лифта В ней находились мужчина и женщина. Наша стеклянная клетка неторопливо ползла вверх.

- Значит, вы не...?

- Нет, - повторил я.

Она в первый раз за все то время, когда мы находились в кабине, подняла на меня глаза.

- Почему же?

Вначале я хотел избрать самый легкий путь к избавлению и заявить, что Дэниел для меня слишком юн. Но, сказав это, я бы солгал. Истина была гораздо сложнее, и я не знал, как сделать так, чтобы она это поняла. Да что говорить о ней?! Сам Дэниел не мог понять моего к нему отношения. Может быть, это потому, что Дэниел, слишком... слишком наивен? Нет, не так. Парень переспал с большим числом мужиков, чем сама Мата Хари1. Несмотря на это, он каким-то образом ухитрился ни разу не влюбиться по-настоящему.

А я не хотел быть первым. У меня не было желания стать тем, кто разрушит его юношеские грезы. Я вовсе не тот человек, который отвечает нелепым представлениям двадцатидвухлетнего юнца о любви.

В свойственном ему театральном стиле он как-то признался мне, что несмотря на то, что его тело познало в этом мире всё, душа по-прежнему сохранила девственность. Нет, девственников мне не надо. Мне нужен человек, который уже успел отыграть роль в этом шоу. Мне нужен тот, кто был настолько оскорблен и унижен, что его иллюзии разлетелись вдребезги. Этот человек будет крайне осторожен, поскольку знает, что полюбить легко, а удержать любовь крайне трудно. Ему будет известно, что страсть умирает, и все отношения обречены на гибель еще до того, как они начались. Одним словом, это будет человек, которого я смогу любить как равного себе, а не как ученика.

Кто-то иной, ну как...мисс Черчилл, например. Не исключено, что именно поэтому я и согласился взять это дело.

Лифт остановился на сорок седьмом этаже. Мы вышли из кабины и зашагали по коридору к номеру 4717, где остановился Томпсон. Я вытащил из кармана свернутый в спираль оптико-волоконный шнур, развернул его и сунул под дверь номера.

- Что это? - поинтересовалась мисс Черчилл?

- Видеокамера на оптико-волоконном кабеле, - пояснил я и, вставив штекер на свободном конце шнура в гнездо на дисплее, прошептал: - Шервин, запись.

- Я же вам сказала... - вдруг заявила она, хватая меня за руку. Только собственными глазами. Я хочу видеть все, что там происходит.

Я посмотрел в её глаза и вознамерился что-то сказать. Но какие бы слова я ни произнес, они все едино прозвучали бы глупо. Поэтому, ограничившись пожатием плеч, я бросил взгляд на дисплей в ладони. Мне не хотелось врываться в номер вслепую. Клиентка, вне всякого сомнения, желала полностью насладиться занимательным зрелищем. Затем я положил дисплей на пол, извлек из кармана дубликат карточки-ключа, и сунул её в щель замка. Лампа-индикатор на двери сменила цвет с красного на зеленый.

Дверь открылась бесшумно. Ну скажем, относительно бесшумно. Шум, производимый Томпсоном и Дэниелом полностью заглушал наши шаги. Еще с порога я узрел пару ног, свисающих с края кровати. Когда я вошел в комнату, мне открылась вся картина. Дэниел лежал на спине, с выражением экстаза на физиономии. Томпсон был обращен к нам спиной, его лицо зарылось где-то в шею молодого человека, а бедра и ягодицы ритмично двигались. Я глазел на них, не забывая при этом напоминать себе, что чувство ревности мне чуждо. Изумительно красивые мышцы Дэниела то напрягались, то расслаблялись, отвечая ритму мощных движений Томпсона. Выражение лица Дэниела непрерывно менялось. Он то кусал свои губы, то открывал рот, то картинно изгибал шею. Интересно, разыгрывает ли он это шоу, или ему действительно так нравится его работа? Боюсь, что я слишком засмотрелся на Дэниела...

Когда я оглянулся на мисс Черчилл, у неё в руке уже был пистолет.

Глава вторая: Художник.

Воскресенье восьмого, 8 час 32 мин. вечера.

Аплодисменты стихли, и публика, разбившись на группы, пустилась в разговоры. Фа Кью, закончив с помощью полотенца очистку тела, схватила с подноса бокал вина и стала пробиваться сквозь толпу ко мне. Смахнув с пупка остатки похожей на иней сахарной пудры, она спросила:

- Итак, Ирвинг, что ты думаешь?

По рождению Фа получила имя Фрэнсис Десото, но, начав выступать на сцене, вполне легально изменила его на Фа Кью, и теперь оно по звучанию ничем не отличалось от известного похабного ругательства. Имечко ей очень подходило, ибо, как нельзя лучше, отражало стиль её сценической карьеры.

- Фа! Ну что я могу сказать? Это было...ну просто пальчики оближешь!

Фа, заметив двусмысленность моего ответа, помрачнела. Ничего. Это пойдет ей только на пользу. Она не меньше других любила похвалу, но почтения к ней не питала. Поэтому моей задачей было слега щелкнуть Фа по носу - очень, очень слегка, дабы не привести в ярость. Позже, когда мы окажемся вдвоем, я рискну провести более углубленный критический анализ.

Вообще-то у меня нет никакой необходимости сохранять с Фа хорошие отношения. Она не входит ни в состав жюри, ни в выставочные комитеты. Но зато у неё превеликое множество могущественных друзей. Четвертый год подряд она получала грант Национальной Академии Изящных Искусств, и второй раз кряду выступала на церемонии вручения наград.

В этом году её номер именовался "Телесная бестактность". Вначале Фа Кью устроила стриптиз, а затем осыпала себя сахарной пудрой с ванилью. После этого она целых сорок пять минут покрывала наиболее выдающиеся части своей анатомии шоколадной крошкой, громогласно вопя под музыку: "Ниггер!", "Белая сволочь!!", "Зайчик джунглей!!!" и бросая в публику иные расовые оскорбления. Это было бы забавно, если бы Фа сама не воспринимала себя чрезмерно серьезно.

- Как тебе в голову пришла эта идея? - спросил я, питая надежду, что она добавит в нашу беседу блестки юмора и заявит, что, так или иначе, собиралась относить одежду, включая исподнее, в чистку.

Но надеялся я напрасно. Вместо того чтобы отделаться шуткой, Фа Кью пустилась в скучнейшие рассуждения о том, что многие пищевые продукты исторически являлись символами расового угнетения.

- Ты обратил внимание, на то, что торт с белой начинкой называют ангельской пищей, а с темной - едой дьявола?

От продолжения лекции о социальном значении разного рода выпечки меня спасло своевременное появление Грин Давидсдотер и "Йе". На Грин был какой-то бесформенный балахон из грубой овечьей шерсти. Зная Грин, я не сомневался, что на балахон пошла шерсть от лично свободной, половозрелой овцы, добровольно и осознано согласившейся подписать документ, разрешающий её стрижку. "Йе" был облачен в килт, короткие носочки и берет в яркую клетку. Этот наряд дополняла кожаная сбруя. Всё это, видимо, должно было символизировать те оковы, которые вынуждены носить на себе ученицы католических школ.