Сказки Волчьего полуострова. Король на площади - Наталья Колесова

Я с удивлением приняла полновесную монету. Вскинула глаза, и Джастин объяснил:

– Покупатель был очень, очень доволен и очень щедр!

Глядел он при этом почему-то не на меня, а на Кароля. Тот прижмурился, как пригревшийся на солнце кот, и оттолкнулся от прилавка. Сказал негромко:

– Картины Эммы пользуются большим успехом. Ведь так, мой друг?

Круглая голова с круглым подбородком и круглым же пенсне закивала часто и мелко – как у игрушечного болванчика:

– О да, и я всегда рад взять их на продажу!

– Вот и славно, – и Кароль открыл передо мной зазвеневшую колокольчиком дверь.

Я шла по улице, пересчитывая монеты.

– Кароль, посмотри, да это же целое состояние!

Он и без того глядел на меня с высоты своего роста.

– И оно было бы куда больше, если б ты не позволяла себя обкрадывать! Джастин платит тебе сущие гроши, хотя твои вещи улетают просто со свистом!

Я ссыпала монеты в кошелек. Пробормотала:

– Но ведь он говорит, подобных картинок кругом просто пруд пруди! Он постарается их продать, но ничего не гарантирует…

– И ты поверила? Эмма, я знаю по крайней мере двух человек, которые не задумываясь купят их для своей коллекции, а не для того, чтобы украсить пустые стены гостиной! Нельзя же так принижать свой дар! Нужно лишь немного подождать…

– Что ты знаешь о даре! – огрызнулась я. – И вообще, что это ты меня отчитываешь?

– Потому что вижу, как ты попусту теряешь силы и время, хотя…

– Не решай за меня, что мне нужно, а что нет!

Дорога шла под уклон, и от того или потому, что спор разгорячил нас, мы почти бежали. Кароль наконец заметил это, замедлил шаг, потом и вовсе остановился. Потер лицо ладонью. Я стояла перед ним, нервно постукивая по мостовой носком туфли. Кароль отнял от лица руку и длинно вздохнул:

– Эмма, я вовсе не собирался орать на тебя. Увидел в окне лавки, решил зайти поздороваться. А потом понял, как тебя обманывают, и разозлился.

– Злился ты на Джастина, а кричал на меня! – буркнула я, остывая. И я хороша – среагировала, будто избалованная девчонка, получившая справедливое замечание.

Кароль выглядел похудевшим и уставшим. И… я растерянно завертела головой.

– А где Джок?

– Жив и здоров, – сказал Кароль. – Оставил его дома. Путешествие было нелегким.

– Значит, ты уезжал?

– По делам.

– И твои дела…

– Завершились не очень успешно.

Понятно, отчего он так раздражен. Словно прочитав мои мысли, Кароль продолжил:

– Но злюсь я не только поэтому. Помнишь Абигайль?

– Умерла? – помедлив, спросила я.

Глава 5. В которой Эмма пишет портрет Абигайль

…Это была на диво тихая и смирная девочка – из тех редких детей, которых где посадишь, там и найдешь. Она каждый день сидела на парапете фонтана, закутанная в шерстяную шаль, несмотря на летнее жаркое солнце. Руки обычно смирно сложены на коленях, за исключением тех моментов, когда девочка опускала пальцы в воду, пытаясь поймать или погладить золотых рыбок. Прохожие при виде ее большеглазого худенького личика частенько кидали в глиняную чашку мелкие монеты. Рыночный люд, не столь богатый, но отзывчивый, делился едой. Вечером приходила прачка Берта, пересыпала в сумку деньги и продукты и, взяв дочку за руку, уводила домой.

В отсутствие заказов я делала наброски Абигайль: углем, мелками, акварелью. Однажды я уловила мгновение, когда девочка вскинула глаза на солнце, игравшее с листвой в пятнашки… и узнала нездешний свет огромных глаз – так смотрел Пьетро в последние месяцы. Девочка уходила. Да она уже практически была не здесь…

Берта оказалась ненамного старше меня, но работа, заботы и горе сделали из нее почти старуху. Она не плакала, ровно и безучастно отвечая на мои вопросы: отец Абигайль пару лет назад не вернулся из плаванья, заработка едва хватает на комнату и еду, а добрый лекарь прописал микстуру, хорошее питание и смену климата. То есть, заботливо разъяснила мне женщина, велел ехать туда, где жарко и сухо, лучше всего в соляные лечебницы Хазрата. Летом Абигайль не так кашляет, но зимой… Я была наслышана о здешних многоснежных, ветреных и сырых зимах – да уж, суровый Рист не самое лучшее место для чахоточных!

– Можно, я напишу ее портрет? – предложила я и для самой себя неожиданно.

Берта со вздохом оглянулась на дочь.

– Ну если вам так хочется… Абигайль, сядь здесь, добрая дама художница тебя нарисует. Да смотри не вертись!

Абигайль не вертелась. Она была просто идеальной моделью – сидела неподвижно, не вздыхала, не болтала, отвечая на мои попытки ее разговорить лишь «да» и «нет». Даже толчея и шум ярмарочной площади ее не интересовали. Большую часть времени она смотрела в пространство или на меня: иногда я вздрагивала, встречая взгляд ее огромных глаз. Старый, мудрый, тихий взгляд терпеливо доживающего существа…

– Хорошо получилось, – негромко сказал Кароль. Все эти дни он приходил и уходил неслышно, лишь иногда я замечала, что девочка держит то яркий апельсин, то гроздь крупного матового винограда – подношение Человека С Птицей.

Я же смотрела на портрет с отчаяньем. Лицо девочки сияло белой погребальной свечой, мне даже удалось передать нездешний свет этих глаз, но… Свеча таяла.

Догорала.

– Не получилось! – сказала я свирепо и крест-накрест полоснула картину перочинным ножом, которым обычно зачищаю карандаши и уголь. Сильная рука перехватила мое запястье с опозданием.

– Что ты наделала?! – Потрясенный Кароль провел пальцами по загнувшимся краям холста.

– Ничего, – сказала я ему и молча смотревшей на нас Абигайль. – Я напишу портрет заново.

Я рисовала с лихорадочной быстротой – очень боялась не успеть. Продолжала работать и дома, ночами, забывая о времени и бессовестно сжигая свечи, которые мне неохотно выдавала дама Грильда. Она неодобрительно поджимала губы: «Надеюсь, милая Эмма, этот заказ вам оплатят как следует, потому что хорошие свечи нынче ой как дороги!» Девочка с каждым днем становилась все прозрачнее и призрачнее, зато ее двойник на портрете наливался цветом и плотью. Я доработалась до слепоты и тошноты; содрала пальцы в кровь, растирая краски; во рту стоял резкий привкус скипидара, но все-таки я успела…

Я поставила портрет на «мое» крыльцо, прислонив его к стене. Сказала: «Вот». И отступила.

Берта стояла, сложив на животе руки. Смотрела. Молчала. И Абигайль смотрела. И Человек С Птицей. И еще какие-то люди, проходившие мимо и останавливающиеся. Они тоже молчали – или у меня в ушах так звенело от переутомления, что я их не слышала?

Берта посмотрела на меня – в глазах ее мерцали слезы. «Ох», – сказала она чуть слышно и вновь уставилась на портрет. Что ж, портрет будет ей памятью, когда… Я повернулась уйти, но чьи-то руки обхватили меня за пояс, ко мне прижалось тщедушное тельце. Абигайль смотрела на меня, запрокинув голову.

– Спасибо…

Я быстро обняла ее, пригладила пушистые светлые волосы и ушла.

Несколько дней подряд я спала вмертвую, а когда вернулась на площадь, узнала, что прачка с дочерью уехали – говорят, к знахарке в какую-то деревеньку, поближе к молоку и травке. Умирать, поняла я. Больше я про них не спрашивала и ничего не слышала.

До этой самой минуты.

Глава 6. В которой Эмма говорит «стоп»

– Умерла? – спросила я.

Кароль неожиданно широко улыбнулся и помотал головой:

– Жива и даже здоровехонька!

Я тупо смотрела на него. Кароль взял меня за плечи, легонько сжал, встряхнул. Повторил:

– Абигайль выздоровела. Шлет тебе приветы.

– Но как же…

– Девчонка здорова. Они в Хазрате и вряд ли вернутся: белокурые северянки пользуются там большим успехом, – он со значением поглядел на мою голову.

Я через силу улыбнулась:

– Собираешься и меня в Хазрат сплавить? Даже не надейся!

– Ну что ты! – мгновенно отреагировал Кароль. – Блондинки нам тоже по вкусу!

– Кароль, но я не понимаю…

– Абигайль говорит, что ее вылечила твоя картина.

– Картина?

– Тот портрет, что ты написала.

– Но…

– Скажи, почему ты уничтожила первый? – требовательно спросил Кароль. – Ведь он тоже был очень хорош.

Я вздохнула.

– А ты сам заметил какую-нибудь разницу между ними?

Он сощурил зоркие глаза, как бы сравнивая портреты – один далекий, другой уже несуществующий.

– И там, и там девочка прекрасна – нежный цветок перед самым увяданием… Ясно, что она умирает.

Я вскинула в удивлении брови: площадный Король заговорил как поэт!

– Но второй все-таки…

– Что?

– Не так безнадежен.

– И на том, и на том портрете девочка знает, что умирает. Но на втором она знает кое-что еще – она умирает, но она не умрет, – сказала я.

За спиной Кароля бегали, кричали и смеялись дети. Наверное, и Абигайль теперь может бегать, не боясь закашляться…

– Как ты это делаешь? – спросил он.

– Что? Я просто рисую.

– Просто? Ты просто залезаешь внутрь человека, вытаскивая из него самые болезненные воспоминания… просто делаешь видными всем его тайные пороки… И просто спасаешь людей?!