Bad girls dont cry I - Valery Angulys

Назовите меня ханжой, но это как-то чересчур. Я сделала слабую попытку перехватить инициативу, намекая на то, что и сама могу помыться. Однако он не привык уступать.

— Dein erstes Mal? (Твой первый раз?) — спросил фон Вейганд, вероятно, намереваясь отвлечь меня разговором от попыток захвата власти над душем.

Было стыдно не понять. Я тупо уперлась взором о дно ванны. Вода окрасилась в цвет девственности. Остатки моей поруганной невинности стремительно исчезали в сливном отверстии. Добро пожаловать в мир взрослых.

— Dein erstes Mal? (Твой первый раз?) — настойчиво повторил он, намыливая меня с ног до головы.— No boyfriend? (Нет парня?)

— Viele (Много), — уверенно сообщила я.

Его брови удивленно поползли вверх, а губы сложились в знакомой усмешке.

— Warum jetzt? (Почему только сейчас?) — он помедлил, вероятно, прикидывал, дошла ли до моего сознания очередная фраза длиною более чем в два слова.

Наверное, лицо у меня было совсем тупое, потому как он повторил уже на ломаном английском:

— Why now first? (Почему сейчас первый?)

Ответ я выдала скороговоркой, уверенная, что, даже обладай он скудными познаниями в русском, все равно бы не понял ни слова:

— Идиотский вопрос, если честно. Ну, не хотелось мне прыгать в кровать с первым попавшимся местным идиотом. Я, может, десятки заводских работяг отвергла и даже одного подающего надежды частного предпринимателя. Я, может, миллиардера рассчитывала встретить, чтобы влюбился в непорочную деву неземной красоты с первого взгляда и увез в Швейцарию наслаждаться кристально-чистым воздухом, кушать сыр с шоколадом и рожать пятерых детишек. А ты мне теперь весь кайф обломал и надежду на счастливое Альпийское будущее разрушил. Гордись. Тебе это, наверное, не в первый раз делать. Кстати, мог бы выучить русский. Или хотя бы английский. Международный, в общем-то, язык. О чем с тобой говорить? Ты же ничего не понимаешь и не пытаешься. Всё. Alles (всё).

Думаю, последнее слово он всё же понял, просто виду не подал. Пытался остальное перевести? На здоровье.

Покончив с омовением, шеф-монтажник накинул мне на плечи полотенце. Я мелко задрожала. Сама не знаю почему. Наверное, предчувствовала плохое.

— Hast du irgendwann geküsst? Nie geküsst? (Ты когда-нибудь целовалась? Никогда не целовалась?) — спросил он.

Я нервно повела плечами. Что-то про поцелуи. Но что конкретно?

— Sag (Говори), — шеф-монтажник коршуном навис надо мной. — Never kiss? (Никогда поцелуй?)

— Never (Никогда), — опять с полной уверенностью заявила я.

Он рассмеялся. Не верил.

— Willst mich küssen? (Хочешь меня поцеловать?)

Это я поняла. Всерьез собралась встать на цыпочки, чтоб дотянуться до его губ. Но всё та же наглая ухмылка и шальное сияние глаз натолкнули меня на мысль, которую он не замедлил подтвердить.

— Nein (Нет), — фон Вейганд указал на свои губы и отрицательно покачал головой, а потом выразительно посмотрел вниз, туда, где кое-что натянуло полотенце. — Ja (Да).

Ах, вот каких поцелуев он дожидается. Нет, я не такая.

— Ich kann nicht (Я не могу).

Он смотрел на меня так, что мгновенно стало ясно: «kann» (могу) или «kann nicht» (не могу), значения не имеет. Тогда я решила использовать технику моей подруги Анны, которая была уверена, что всё должно происходить обоюдно.

— You — first. After — I (Ты — первый. Потом — я), — я постаралась произнести слова максимально медленно, чтоб лучше донести мысль. Как донести мысль по-немецки, я понятия не имела, но сделала слабые потуги. — Du nachdem ich. Gut? (Ты, потом я. Хорошо?)

Он поднял меня и перебросил через плечо. У меня закружилась голова. Я забарабанила кулаками по его спине, но он не придал моим действиям особого значения. Просто отнёс обратно на кровать. Мне уже не хотелось никаких «техник», никакой инициативы.

— Gut (Хорошо), — он сорвал с меня полотенце и продолжил, смакуя каждое слово: — And after you do all I want and like I want (А потом ты делаешь все, что я хочу, и так, как я хочу).

Кажется, иначе мы играть не планировали.

Он едва коснулся моих губ своими усмехающимися губами, провел языком по небольшой ранке, оставленной недавно его зубами. Потерся бородой о мою шею, пока руки уверенно прошлись по груди, проследовали ниже и резко раздвинули мои ноги.

— All I want (Все, что я хочу), — напомнил он, выделяя каждое слово, буравя меня горящим взглядом.

От одного его взгляда стало трудно дышать. Какое сопротивление, товарищи? Мне было плевать, что делать и как. Лишь бы с ним. Он мог бы нарезать меня ножом, как подтаявшее сливочное масло. Моя воля растворилась, стоило его языку оказаться внутри.

Господи...

Мои пальцы впились в покрывало, сминая, ища спасения. Не могу поверить, что это происходит на самом деле. У меня просто нет ни единой мысли.

Грешные стоны срывались с моих губ, будто спелые плоды с древа познания. Змей-искуситель посвящал меня в тайны, доступные только падшим ангелам.

***

Я, честно, не знала, как объяснить маме, почему не ночевала дома. Единственная беспроигрышная отмазка — работа. Нам ведь обещали ночные смены. Кроме того, с технической стороны вопроса я действительно «работала» ночью.

Путано объяснила, как мне позвонили, потребовали в срочном порядке приехать, и я сорвалась с места, телефон зарядить забыла, а потом такой аврал в цеху нарисовался, что не до звонков стало. И вообще, хватит нападать на меня. Я уже взрослая, мне двадцать два, черт побери! Своя жизнь и всё такое. Лучшая защита — нести тошнотворно-жалостливый бред, от которого всем вокруг захочется застрелиться.

Почему лучшая подруга и по совместительству коллега Анна о моём вызове на работу ничего не знает? А зачем ей знать?! Это же меня вызывали, а не её. Далее я ловко перешла на тему неустроенной личной жизни, добавила несколько красочных выражений относительно работы, которую ненавижу, и поплакалась о том, что после ночной смены придется остаться и днем, ведь иностранцы прибывают один за другим, переводчиков на объекты не хватает и так далее, и тому подобное.

Звучало убедительно. Конечно, по возвращении меня ждёт разбор полетов. Одно дело отмазываться по телефону, а совсем другое — вдохновенно врать, находясь лицом к лицу с оппонентом. Впрочем, есть часов девять законного отдыха без прочищения мозгов. Потом — будь что будет.

Непосредственно на работу я прибыла на такси. Точнее, прибыла к проходным, потому как из-за дебильной системы безопасности никого постороннего (в том числе таксистов) на территорию бы не пустили. Пришлось совершать утренний моцион, из последних сил пытаясь разлепить глаза и одновременно придать лицу осмысленный вид. Спасибо охранникам, что не стали обыскивать на проходных, раздевая до трусов, которых на мне, кстати, нет.

Дико хотелось спать. Словесный поединок с мамой, конечно, взбодрил, но бодрости хватило ненадолго. Я была готова дрыхнуть стоя. Как назло, ещё и «пятничное совещание». Да, сладко выспаться на стуле в общем кабинете мне определенно не светит. Хорошо, что не моя очередь переводить, но присутствовать надо обязательно. И не забыть придать лицу выражение. Ну хоть какое-то.

— О, как насчет кофе? — многозначительно протянула Натали, оценив мое упадочное состояние в мгновение ока. — У кого-то была бурная ночь?

— Да нет, не было, — сумбурно промямлила я, хватая персональную чашку дрожащими пальцами. — Давай по кофе.

Пятничное совещание подразумевало всеобщее торжественное сборище наших начальников, главных механиков, иностранных специалистов, переводчиков и простых смертных вроде обычных инженеров. Мы обсуждали происшедшее за неделю, пытались в очередной раз выявить несуществующий прогресс и винили немцев за все неудачи на производстве, пробуя выдавить неустойки на любом, чаще всего пустом месте.

— Нам жизненно необходимо достигнуть понимания о наличии конца сроков выполнения проекта. А по причинам задержки с этим пониманием растет глубокая озабоченность в рядах наших специалистов, — гордо вещал начальник.

И я искренне радовалась, что не участвую в переводе. Сегодня вся «озабоченность в рядах» упала на хрупкие плечи немецкого переводчика. Вот досталось тебе «понимание о наличии конца», перевел вменяемо, но кратко, а начальник сразу интересуется: «Почему это так мало сказал? Ты чего это, слов не знаешь? У меня там много и красиво, а ты буркнул невразумительно. Давай, чтобы красиво, чтобы все моей гениальной речью насладились, слезу от умиления пустили, растаяли, словно нежно-красный мартовский снег на территории нашего экологически чистого завода».

Однако благополучное безделье не спасало мое тревожное сердце от адских мук.