Горный поход - Горбатов Борис Леонтьевич

Да, спать бы сейчас пора.

Вглядываюсь в темноту.

Назад? Вперед?

Вспыхивает огонек. Спичка? Бросаюсь вперед. Но вокруг меня еще и еще вспыхивают огоньки с маленькими спичечными головками. Светлячки. Поймал одного. Он трепыхается на моей ладони, поблескивая холодным зеленоватым светом.

Надо назад.

Бреду, натыкаюсь на телефониста: лежит с телефонной трубкой у уха.

Телефонисты опоясали ночь телефонными проводами: вся гора перепутана проводом. Лежит где-нибудь под кустиком телефонист и настойчиво шепчет: «Сухум! Сухум!» — условное название роты.

Около телефониста — связист. Он-то и указывает мне дорогу.

Сегодня ночью связные — хозяева троп; они отлично разбираются в этой канители поворотов.

Чтобы идти на командный пункт, который находится, скажем, направо, нужно сначала идти налево, обогнуть гору, потом направо, потом опять налево, потом опять…

Связной рассказывал мне все так, словно читал по книге. Всматриваясь сухими, зоркими глазами в ночь, он словно видел, как бежит, изгибаясь, тропка, обвивает гору, ползет в овраг, подымается снова и доползает наконец туда, куда нужно.

— Далеко ли? — тревожно спрашиваю я.

— Да километра три, если напрямик. А там по тропе, кто его знает. Кабы днем…

Да, днем я просто пересек бы это расстояние напрямик, и все. Но сейчас уже ночь. Она подкралась незаметно, сбила боевое охранение сумерек, потушила закат и вот хозяйничает.

Оборонная ночь.

Замаскированные дремлют орудия батареи. В окопах, только что отрытых, лежат наблюдатели.

Холодно. Даже в шинелях. А я без шинели. Холодно бойцам. Но костров зажигать нельзя. Увидит противник.

Только на обратных скатах ярко горят костры кухонь. Около них ленивые митинги поваров и отдыхающих связных.

Откуда-то доносится плач шакалов.

К 12 часам ночи добираюсь до штаба. Бродил, следовательно, 5 часов. В штабе не спят: кто у телефона, кто при свете фонаря за работой. Темно. Только вспыхивает на одной горе Люкас[4], да у нас на горе ему отвечает другой.

Точка — тире, точка — тире…

Наше боевое охранение присылало все утешительные донесения: «противника не видно, все в порядке».

Командир полка хмурился и недоумевал:

— Что же синие, сквозь землю провалились?

Не любил командир приятных известий.

Потом сообщила разведка: где-то видели маленькие группки противника. Бойцы армянской роты случайно столкнулись с отделением синих, с разведкой должно быть. Взяли в плен, но допросить не могли, отвели к командиру. Пленные ничего не говорили.

Командир полка хмурился. Он стоял на командном пункте и то и дело нацеливался биноклем в окрестные горы.

В бинокль было видно: далеко на востоке белая, молочная, туманная полоса — это море. Затем ближе — зеленая ровная и мертвая равнина. Ни людей, ни повозок.

Командир полка нетерпеливо отводит бинокль: не море его интересует, ближе, ближе… А ближе — горы в сплошной зелени. Ничего не разглядишь.

Какой-то шум привлекает его внимание.

Прямо на командный пункт из зарослей рододендрона вдруг вылезает командир «неприятельских» частей. С него льет пот. Бинокль болтается на груди, в руках у командира — флажок. Его лицо выражает дикое удивление. Он сам поражен тем, что вот без всякого вылез на противника, да еще на командный пункт. Сзади него выступают из зеленой листвы бойцы. Они топчутся на месте.

На командном пункте смятение.

Что же произошло?

А вот что.

Разведывательный отряд синих имел целью выяснить расположение наших огневых точек, систему огня обороны и, если возможно, заглянуть за передний край.

Выполнить эту задачу он решил боем. Для этого нужно было захватить во что бы то ни стало какой-нибудь участок противника и, вызвав на себя огонь обороны, тем самым обнаружить его расположение. Разведотряд синих выбрал для удара высоту 205, которая господствовала над местностью, имела подступы и была нужна обороне.

Отряд разбился на две части. Успех мог быть только в том случае, если обе эти части ударят одновременно, но одна часть задержалась «химпробкой», устроенной нашими саперами, и не подоспела, другая же часть, не замеченная нашим боевым охранением и сама не заметившая его, благополучно вылезла прямо на командный пункт к своему и общему удивлению. Дружного удара не получилось.

Смятение на командном пункте царило только несколько минут. Уже отдали командиры быстрые команды своим подразделениям. Уже бросились в штыки оборонявшие пункт части, с «ура» налетели на дерзкую разведку противника, вот уже сбросили ее с высоты.

Командир полка уже не хмурился. Он знал, что вторая колонна синего отряда, освободив наконец путь от химической «пробки», движется с правого фланга. В бинокль видны небольшие группки: взводы противника.

— Так, так, так, голубчики…

И уже бежит к телефону начальник штаба.

— Грузинская рота? Келадзе? Товарищ комроты, немедленно выбросьтесь на безымянную высоту, что у пересечения дорог Осетур — Аламбари. Приказ: преградить путь наступающему противнику.

И командир полка видит в бинокль: быстрые грузины уже вытянулись на дорогу. Вот они у высоты. Успеют? Успеют. Высота захвачена. Путь противнику прегражден.

Горнист звонко играет отбой, а начальник экспедиции поучительно говорит окружающим его командирам:

— Вот наглядно: роль боевого охранения в горах и… как оно еще плохо действует. Смотреть нужно, товарищ, — говорит он смущенному командиру охранения. — В оба смотреть нужно.

ПЕРЕВОДЧИК ОСМАН

Несколько домов, колодец, мечеть с высоким минаретом — это и есть Чахати.

Около колодца группка местных жителей. Смотрят на нас весело, любопытно. Спешиваемся.

— Чахати? — спрашиваю старого аджарца. Рыжие усы, очень густые, торчат у него прямо из носа, как щетки, падают и закрывают губы. — Чахати? — Я отлично знаю, что это Чахати, другому нечему быть, но спросить надо. Из вежливости, что ли.

Старик охотно отвечает.

— Чахати, Чахати… — и мигает утвердительно рыжими ресницами. — Да, да, Чахати… — Он думает, может быть, что я не понял, обводит пальцем вокруг дома, колодец, мечеть с высоким минаретом и утвердительно, убежденно произносит: — Чахати.

— Спасибо… Мадлоб… Мадлоб…

Грузинское слово приводит его в восторг, и он быстро начинает говорить по-грузински. Но тут я позорно пасую.

Горский, работник подива, возле колодца уже завел беседу. Он знает несколько грузинских слов и оперирует ими ловко. Около него группа детишек, за ними взрослые.

— Пионер? — тычет Горский пальцем черного мальчугана. Тот смущается и шарахается, прячется за взрослых. Все смеются. Тогда из группы детворы выступает мальчик лет десяти. Он в штанишках, достигающих пяток. Синие помочи придают ему вид парижского Гавроша. Руки в карманах. Кепка на затылке.

— Они по-русски не понимают, — произносит он важно по-русски.

— А ты хорошо понимаешь?

Он снисходительно улыбается.

— Вы же видите, — роняет он и удивляется, какие взрослые глупые.

— Да, да, — смущаемся мы. — Ты здешний?

— Нет, я из Батума. Я в гости приехал.

Детвора и даже взрослые с уважением смотрят на мальчика, который так бойко и солидно разговаривает по-русски с военными.

— А как звать тебя?

— Осман.

— Вот что, Осман, — обращается к нему Горский, — спроси у жителей, знают ли они, зачем идет Красная Армия в горы?

Осман охотно соглашается и быстро спрашивает жителей. Затем, довольный своей ролью переводчика, обращается к нам.

— Они говорят, знают, — важно сообщает он. — Маневры…

— Ты скажи им, — Горский тоже доволен этой оригинальной формой политработы, — скажи им, что мы здесь учимся защищать их и горы от буржуазии. Понимаешь?

— Как же… Буржуазия, кулак, да?