Великая сушь - Вячеслав Рыбаков

- Ах, обо всем, - сказал я будто только что поняв. Что же, - я улыбнулся. - Будем чуточку умнее. Теперь мы будем еще чуточку умнее. Я сам расскажу в Совете, - сказал я. - И постараюсь добиться, чтобы мне дали выступить по всеобщему вещанию. В тот же день. Так лучше и лучше. Не нужно интервала. Успеют возникнуть слухи, а самое мерзкое, когда о смерти мечты люди узнают из слухов. Нет ничего честнее мечты и смерть ее то же должна быть честной. - Я потер ладонями щеки. - Я добьюсь. Ты мне поможешь.

Он медленно кивнул.

- Так я лечу, - сказал он.

- Да, ты говорил, - ответил я протянул руку к биоконтакту селектора и попросил: - Кофе сюда.

- Будешь работать? - спросил он.

- Да посижу немного.

- Она тебе не простит, если ты не поддержишь ее сейчас.

- Наверное, - ответил я. - Но если не простит - значит, и хлопотать не из-за чего. Разве я не прав?

- Ты прав - сказал он. - Ты прав, но правота твоя - ни уму, ни сердцу...

Я пожал плечами.

- Ну почему? - отчаянно спросил он. Почему в этой чертовой жизни все как-то по- дурацки устроено?

- Я и на это могу ответить, - заявил я.

- Ну, ответь.

- Потому что все вот это - я сделал широкий жест, обведя весь окружающий мир, - все еще куда сложнее, чем укладывается вот здесь - согнутым пальцем я постучал себя по лбу. - Можно конечно плюнуть на все и поплыть по воле волн и тогда жизнь сразу станет очень простой и гладкой. Но перестанет быть человеческой, вот в чем штука.

Он опять помотал головой.

- А ты все такой же... Все такой же... Ничто тебя не берет... Понимаешь... Ошибки были, есть и будут, все так, но я... Ведь посмотри, чем сильнее и добрее мы становимся, тем ошибки страшнее - именно из-за нашего могущества. Наверное, это закон. Но неужели мы будем вечно подчинены ему? - он запнулся. - Неужели размер и трагичность ошибок всегда, всегда будут возрастать пропорционально гуманизму мечты и мощи средств призванных ее осуществить?

Он помолчал. Я слышал, как часто, глубоко он дышит.

- Не знаю, понимаешь ли ты это так, как я понимаю. Неужели через сто, двести, тысячу лет люди, решая проблемы, размах и красоту которых мы даже не можем себе представить будут ошибаться - и даже не так, как мы, а стократ ужаснее? Неужели тоже будут убивать себя, не выдержав разочарования? Неужели тоже будут распадаться отношения, калечиться судьбы?..

Я хотел было ответить, но он боясь, что я прерву, заговорил еще быстрее - взволнованно, невнятно и как бы чуть задыхаясь:

- Да Я понимаю. Тот не ошибается, кто ничего не делает, все так, но... Мне дико думать, что реакция мира на нашу ошибку всегда - всегда! - будет не уменьшаться, а возрастать. И тех, кто будет лучше, чище, честнее, добрее, ранимее нас... мир будет хлестать во столько же раз больнее, во сколько их замыслы будут честнее и благороднее наших. Неужели когда-нибудь наши промахи наше недомыслие совершенно естественное, я согласен, не злобное просто обусловленное уровнем понимания всего вот этого, - он неловко повторил мои широкий жест, - будут взрывать звезды? Сталкивать галактики? Мы потеряли право на ошибки. И мы не можем застраховаться от них, потому что по природе своей не можем не идти вперед. Что же будет? Неужели нет другого пути?

Наверное, можно было бы ответить ему примирительно: мы не знаем пока другого пути. Но этим его вопросам нельзя дать жить. Они задавят, если пытаться ответить на них, если будешь все время носить их в душе. Они не дадут работать. Возможную ошибку будешь видеть во всем и в страхе перед нею не сможешь сделать ни одного движения как в параличе.

- Абсолютно безошибочное действие, - медленно сказал я. - Такая же абстракция, как скажем, абсолютно твердое тело. Приближение к нему, как и ко всякому идеалу, асимптотично. И надо работать... корректировать черт тебя побери, а не философствовать на пустом месте. И использовать каждый шанс выжимать из каждой мелочи все возможности, чтобы стать хоть чуточку умнее. Потому что лишь это - лишь это, а не прибавление к каждой фразе слова "неужели" - поможет снизить процент ошибок. Понимаешь?!

Я отвернулся и через несколько секунд услышал, как он тяжело затопал к двери, а потом раздался ее едва слышный вздох и стало удивительно тихо.

Я подошел к окну. Окончательно наступила ночь. Бесконечные густые потоки звезд пылали в небе. Я старался не смотреть вверх не видеть этого чужеродного празднества, но слишком много было звезд. Слишком они ярки. И я взглянул. И словно в тот давний миг, когда я понял, что дом мой пуст у меня стиснулось горло и мозга коснулось безумие. Но я выдержал. Я выдержал снова.

Я выдержал, но мне нечем было ответить на этот вызов.

И вдруг я понял. Понял что это не вызов. Что это не злоба.

Исполинским грудам морозно сияющих галактик бесчисленным триллионам световых лет мертвой материи гордой, отчужденной, одиноко до боли так же как и людям. На меня смотрел беспредельный всемогущий мир, который тоже как только мог старался пробиться к нам - и у него тоже не получалось. Он звал и ждал помощи а мы были еще слишком глупы, чтобы помочь. И он знал это. И ждал. И я ничего не мог сказать ему в ободрение кроме маленьких бессильных и все же единственно верных слов.

Будем чуточку умнее...

Мне вдруг стало завораживающе легко. И я пошел к столу, чтобы попросить еще кофе потому что надо было работать впереди только ночь. Следовало точно сверить его и мои расчеты и объяснить все расхождения какие найдутся, чтобы ни у кого не могло остаться сомнений. И еще - хотя бы приблизительно посчитать насколько повышается вероятность спонтанной биолизации в галактиках при максимально возможной пусть пока идеально абстрактном активности ядер. Чтобы было что сказать Совету и человечеству кроме покаяний и оправданий. Надо спешить. Этого хватит до утра а если я не успею или напутаю ошибусь я отложу старт и начну сначала.