Первые грозы - Иван Рахилло

— Заведующий.

— Вали, — махнул рукой редактор, — я ему скажу, а то без песку и типография станет. Гони их оттуда в шею!

Митя прыгнул на линейку, старик всплеснул вожжами, и лошадь понеслась в сторону реки больным, разбитым галопом.

Колеса гулко трещали по черепам камней. Проехали типографию, старую черкесскую крепость и, когда стали спускаться мимо больницы к реке, увидели необычайную картину: подводы, посланные за песком, мчались порожняком обратно. Возчики нахлестывали лошадей и оглядывались на гору.

Поравнявшись с ними, Митя соскочил с линейки и остановил переднюю подводу.

— Стойте! Мне велели передать, чтобы , вы без песку не возвращались.

Лошадь, тяжело дыша прямо Мите в лицо, остановилась, чуть не сбив его с ног. Возчик дернул вожжами. Митя схватил лошадь под уздцы и закричал:

— Стойте!.. Горит машинное отделение... Без песку приказано не вертаться!

— К черту твой песок, — заорал возчик, — пусти лошадь!

— Не пущу!..

Возчик соскочил с подводы и изо всей силы хлестнул Митю кнутом.

— Не пустишь?.. Так получай на обед!..

Митя отпустил уздечку и побежал в сторону крепости, возчик догнал его и ещё раз больно протянул по спине кнутом.

На той стороне реки, на горе, в тёмных вишнёвых садах залегла казачья станица. За спором Митя не заметил, как оттуда по ним открыли ружейную пальбу. Только сейчас, не найдя на месте своей линейки, он вспомнил, почему извозчик пугливо показывал кнутовищем на гору и кричал:

— Казаки, казаки!

Митю удивило больше всего, что на мосту было совершенно безлюдно. Обыкновенно по нему непрерывно тащились горские арбы и казачьи мажары, а сейчас он стоял на своих толстых ногах унылый, ослепительно освещённый солнцем.

Обтерев картузом мокрый лоб, Митя побежал обратно. 

Уже занялось соседнее здание цирка. Из дверей выводили медведя. Он смешно переваливался на задних ногах и упирался, но, дойдя до ворот постоялого двора, облокотился лапами о калитку и застыл, как чувал с мукой, поставленный на низкую скамеечку.

Брандспойтов не хватало, и воду сюда подавали ведрами. Около пожарища толклась галдящая толпа.

Митя не скоро отыскал Ладошвили — он вместе с другими рыл лопатой канаву. Прохладную землю таскали во двор электростанции корзинами, ящиками и мешками. Утоптанная земля трудно поддавалась лопате, мокрая рубаха плотно обтекала напряжённую секретарёву спину. Митя протискался к нему и, отозвав в сторону, одним духом выпалил:

— За мостом казаки. Обстреляли подводчиков. Все разбежались. Песку нету!

Секретарь хотел что-то сказать, но в это время на горе тявкнул негромкий орудийный выстрел и над головами толпы в знойном, бесцветном небе разорвалась шрапнель. Люди бросились по домам: одна баба, припадая к земле, ползла на четвереньках, бежавшие наступали ей на руки, брошенные вёдра валялись набоку, струйки воды стекали в пыль.

Деревянное помещение цирка трещало, доски извивались и падали в изнеможении на землю. Разгулявшийся огонь ревел, как оркестр. На крыше цирка, словно клоуны в разноцветных костюмах, плясали прыгающие языки пламени.

Обежав с тревогой вокруг задымлённого здания, Митя наконец увидел Ванду: она испуганно глядела в распахнутые ворота служебного входа, откуда клубами выталкивался густой дым, У ворот, в окружении растерянных артистов, метался толстый Чайко.

— Казбек! Казбек! — рыдающим голосом кричал он в дым, но в ответ ему слышалось лишь жалобное конское ржание. Оборачиваясь то к одному, то к другому артисту, Чайко умоляюще протягивал ладони:

— Ребята, выручайте! Надо открыть конюшню, Казбек живьём сгорит...

Сердце Мити сжалось: из глубины конюшни, из дыма доносилось непрерывное зовущее ржание коня. Её коня! Того, на котором он мечтал проскакать по улице!

Прикрыв локтями голову, Митя, не задумываясь, бросился в дым, в озарённую сполохами огня распахнутую пасть цирковых ворот, где бился в загородке, стуча копытами, красавец Казбек.

Митя не замечал ни огня, ни дыма, одна цель стояла перед ним — скорей отворить дверь загородки и выпустить коня. Где-то в рыжей мгле полыхало гудящее пламя, и особенно пугающим было необычное для цирка отсутствие людей. Почти на ощупь, пригнувшись к самой земле, задыхаясь от едкого дыма, то и дело вытирая ладонью слезящиеся глаза, Митя на четвереньках подполз к дверям загородки и на ощупь вынул из петли засунутую железку. С ужасом косясь на Митю, конь, оседая задом, прижимался дрожащим телом к деревянной переборке. Ворота служебного входа, куда только что вбежал Митя, уже затянуло плотным пологом дыма. Ухватившись за гриву коня, он вскарабкался ему на спину; почувствовав всадника, Казбек одним прыжком вырвался из денника и вместе с густым клубом дыма вымахнул на площадь, где ожидали его с надеждой и нетерпением Ванда и старый Чайко. Узнав хозяйку, Казбек радостно заржал и с ходу остановил свой бег; перелетев через голову коня, Митя крепко ударился о землю: на какие-то секунды он лишился чувств. Ему почему-то долго не хотелось открывать глаза, его охватило странное предчувствие близкого счастья. И первое, что увидел он, придя в сознание, было испуганное личико Ванды.

— Вы не ушиблись?

Боже, её голос лечил лучше всякого лекарства! Впервые в жизни ему говорят «вы». Подумайте — вы не ушиблись. Дорогая моя... А как озабочены её глаза и дрожит голосок!

С необъяснимой и застенчивой грубоватостью Митя пробурчал, что он ничуть не ушибся и ему ничуть даже и не больно (хотя от удара о землю у него дико ломило спину). Важно, что конь был спасен. Её конь...

Глава третья

В сумерках с Черноморского побережья прибыл вызванный по прямому проводу бронепоезд с отрядом матросов. Не доехав до станции, он остановился под прикрытием монастыря и застыл, похожий на черепаху.

Переулки заметно наливались густой прибойной синью. Огней не зажигали. В городе стояла чуткая настороженная тишина. В типографии раздавали рабочим винтовки. Получил винтовку и Аншован. Митя чуть не плакал от горя: он остался без оружия. Наборщик Дядько так и сказал:

— Ты, брат, ещё сосунок. Успеешь холку набить. Топай-ка домой да перетаскивай в погреб постель, пока не поздно. В погребе-то оно спокойней будет...

Дядько расположился на подоконнике и, высунув кончик языка, старательно прикреплял к винтовке ремень от штанов. Пристроив его покрепче, он со счастливой улыбкой погладил ладонью гладкий приклад и ловко повесил винтовку на плечо.

— Вот и готово! — весело сказал он самому себе, но, заметив горящий взгляд Мити, сердито подтянул спадающие штаны.

— Ты чего тут, а? Или по шее захотел?.. Ишь ты, гусь какой выискался — воевать ему!

— Товарищ Дядько...

— Ну что ты заладил: товарищ да товарищ! Оружия я тебе не дам, а на заставу, так и быть, с собой возьму, будешь телефонную линию тянуть. Ты хотя небось плохо по деревьям лазишь? — поддел он с простоватой хитростью.

Митя покраснел и обидчиво засунул руки в карманы.

— Товарищ Дядько, я работал линейным монтером. Я даже на руках могу ходить.

— Ишь ты!.. А то знаешь, как линию тянуть? Где за дерево, где за дом, а где и за водосточную трубу приходится цеплять...

— Хоть на церковь смогу забраться, мне наплевать!

— Гляди, проплюёшься. Иди домой, поспи, а в два часа ночи приходи сюда. Понял?

— Понял, товарищ Дядько.

— Постой, чуть не забыл... На улицах патрули, задержать могут. Запомни: пропуск — «Курок», отзыв — «Курск»... Но, гляди, никому ни слова, понял? Ты теперь человек военный. Покедова!

Счастливой походкой Митя смело зашагал по мостовой. Он чувствовал себя хозяином города.

«Пароль — «Курок», отзыв — «Курск»...»

* * *

Вот он, знакомый переулок, старое крылечко и калитка. Железное кольцо звякнуло на ней таким родным, сердечным голосом. Кривая акация с вырезанными на коре именами: Поля + Митя и Сашка = дурак. Тут прошла Митина жизнь. Митин отец работал переплётчиком в типографии. Ему запомнились светлые вислые усы и отцовская походка. Отец был участником первой революции. У них в сарае хранился зарытый в землю печатный станок. Однажды, Мите тогда шёл шестой год, владелец соседнего дома Хорьков донёс на отца. Пришла полиция и откопала станок. Отца забрали. А через два дня его, избитого, привезли домой, где он промаялся немного и помер. Митя остался с матерью. Сын Хорькова Сашка завидовал Мите, когда он в чистой и наглаженной рубахе ходил с матерью по праздникам навещать на кладбище отцову могилу. У Сашки в семье ещё никто не помирал, Митя знал этот недостаток Сашкиной биографии и потому всегда вышагивал мимо двора своего соседа важно, с чувством превосходства. Через некоторое время он понял всю горечь постигшего их несчастья: Сашку отец устроил в гимназию, а Мите пришлось поступить работать на электростанцию. Мать стирала у чужих людей бельё, белила чужие хаты, ходила мыть полы, но её заработка едва хватало на полуголодную жизнь.