Странный генерал - Олег Коряков

Полицейский лейтенант, толстенький, бородатый и вежливый, выслушав подчиненных, сразу же отослал куда-то одного из них и минут десять бился, пытаясь найти подходящий для общения с задержанными язык. Он спрашивал то на голландском, то на английском, то на немецком. Все было безрезультатно. Парни знали несколько французских слов и выражений, но их не понимал лейтенант. Наконец, выбившись из сил, он махнул рукой и кивнул на скамейку. Потом сказал что-то полицейскому, и тот принес кофе в двух больших глиняных кружках.

– Это дело! – расплылся в улыбке Дмитрии. – Спасибо. Мерси. – И полез в котомку: там лежали дорожные маисовые лепешки. – Он нас не за господ каких принял?

– Только за господ нас и примешь! – усмехнулся Петр. Отхлебывая кофе, сказал: – Разрази меня гром, если за месяц язык не выучу. Впроголодь буду жить, а сначала – язык.

– Оно, конечно, без языка-то плохо, – согласился Дмитрий и прихмурился.

А хмурился он зря. Через несколько минут в комнату ворвался, сильно припадая на одну ногу, какой-то бур и чуть не с порога закричал на чистейшем русском языке:

– Где они, эти люди? Покажите!.. Русские? – Он остановился перед ними, широко раскинув руки.

– Русские, – осторожно подтвердил Петр.

– Боже ты мой! – вдруг стихнувшим голосом сказал бур. – Русские… – и бросился на грудь Петру.

Он сразу же потащил их домой. Это рядом, совсем близко. Теперь и для них его дом станет родным. Да, да! Жена будет рада. У него хорошая жена. Она из буров, но он русский. Он гражданин бурской республики, и зовут его здесь Йоганн Петерсон, но он русский. Петров Иван Степанович, тульский мещанин. Как хорошо, что лейтенант Кнорре сразу же догадался послать за ним! Он сидел у себя в мастерской, когда пришел этот Ланге, полицейский, и сказал, будто они задержали двоих русских. Сначала просто не поверилось. Такая радость!

Петерсон-Петров говорил взахлеб, перескакивая с одного на другое, и при этом оживленно жестикулировал, поминутно похлопывал Петра и Дмитрия, на ходу обнимал их, заглядывал в глаза и улыбался, улыбался.

– Откуда вы, из каких мест? Добрались как? Что заставило? Как у нас там, в России?.. Впрочем, что это я – сыплю вопросы, будто сразу можно на все ответить! Не обращайте внимания. Все это потом. Еще наговоримся. День и ночь будем разговаривать…

Они подошли к небольшому двухэтажному дому с балконом. Он стоял в саду. Калитка и забор были увиты виноградом.

– Эмма! – громко позвал Петерсон. – Павлик, Ваня!

Из дома выскочили два светлоголовых рыжеватых крепыша лет двенадцати, остановились, глазея на отца и двух оборванцев с ним. На крыльцо вышла моложавая пышнотелая женщина, сразу было видно: мать этих мальчуганов. Она улыбалась приветливо, но взгляд был насторожен.

– Эмма, принимай дорогих гостей! Земляки мои, русские! – крикнул Петерсон.

Хозяйка совсем по-бабьи всплеснула руками, улыбнулась шире, и Петр сообразил, что, выходит, и она понимает русскую речь.

Через минуту чинный бюргерский дом наполнился шумом и движением. Захлопотала на кухне служанка-мулатка. Старый негр-слуга, крещеный, как и хозяин, Йоганном, забегал с ведрами воды – гостям нужно было помыться. Хозяйка металась между кухней и сундуками с добром – надо было подобрать что-то из одежды и обуви. Больше всех суетились мальчуганы, а сильнее всех шумел хозяин. Он весело покрикивал то на голландском, то на русском и не переставал восхищаться:

– Россией-матушкой пахнуло!.. Эмма, Эмма, ты только послушай, как Дмитрий говорит: «Антиресно». По-нашенски, по-расейски!..

Кормили их по-царски, на вино не скупились, и парни, захмелевшие, разморенные, сытые, обалдевшие от нежданной встречи, лишь улыбались да растерянно поглядывали то на хозяев, то друг на друга.

Дав им отдохнуть (до чего ж хороши были мягкие, чистые постели!), Петерсон потребовал подробного рассказа. Их провели в кабинет, или мастерскую, как именовал хозяин эту большую мрачноватую комнату. Вдоль стен ее громоздились старинные книжные шкафы. Книги в большинстве своем были иностранные, на языках непонятных, но среди них Петр с радостью заметил и русские. У окна, где было посветлее, стоял аккуратненький стол-верстак. Миниатюрные тисочки, небольшой шлифовальный круг, набор мелкого слесарного инструмента, разнообразные лупы говорили не то о профессии, не то об увлечении хозяина.

Жену и детей Петерсон тоже позвал в кабинет: порядки в доме, видать, были не строгие. Мальчишки во все глаза глядели на чужеземцев. Сухая, обожженная кожа на лице Петра чуть шелушилась, темные брови подвыгорели; рубаха на груди не сходилась, из-под нее выглядывало налитое мускулистое тело. Но даже рядом с ним, большим и сильным, Дмитрий, громоздкий, медлительный в движениях, с кудлатой шапкой светло-пшеничных волос, казался сказочным великаном.

– Во, наверно, силачи! – шепнул Ваня брату.

Петерсон оживленно потер руки:

– Ну-с, братцы мои, рассказывайте. – Прихрамывая, он подошел к столу, подвинул поближе к Петру и Дмитрию блюдо с фруктами. – Одиссея ваша… Какое же это есть словечко? Запамятовал. Ага, дюже… дюже любопытственна.

«Одиссея» поначалу складывалась не шибко стройно. Как-то стеснительно было рассказчикам. Они мялись, больше похмыкивали, потом, разговорившись, начали прыгать с одного на другое, все казалось существенным, важным, а будучи упомянутым, представлялось ненужным и мелким. Наконец зацепились за отставного солдата Солодянкина, вспомнили, как загорелись взбалмошной и манящей мыслью о далекой неведомой Африке, как начали готовиться к путешествию в чужедальнюю страну – и тут рассказ потек, как по гладкому, проторенному руслу.

Подготовка к путешествию свелась в главном к тому, чтобы побольше скопить деньжат. К зиме поднабралось около сорока рублей. В волости выправили паспорта, обычные, о заграничных и думать было нечего, и с первым основательным снегом двинулись с Березовского завода к далекому незнаемому морю. Где пешком, где с попутными обозами, а то и по «чугунке», железной дороге, к началу весны 1893 года добрались парни до черноморского города Одессы.

Здесь в одном из портовых кабаков научили их знающие люди пойти к капитану французского купеческого судна «Лион» – тому нужны были кочегары. А шел пароход в долгий рейс вокруг Африки. Нанялись, почитай, за одни харчи, ну, и то посчитали за подарок, а дареному коню в зубы, как известно, не заглядывают.

Жизнь на пароходе была нудная и нелегкая. В духоте да жаре бросай уголь к топкам; поешь – вались поспать; вот и вся жизнь. Было, правда, проглянуло и светлое. Повстречался им на борту едущий в Египет ученый человек, профессор Остроумов Алексей Александрович. Молодой еще, лет тридцати пяти, обходительный и приветливый. Профессор он по части всяких морских животных и рыб. Называл: фауна. Очень увлекательно рассказывал о море и всякой всячине. Он-то и поведал землякам о бурских республиках в Южной Африке, о Трансваале, о золотых и алмазных приисках. Он же и начал обучать их французскому разговору.

Первая остановка была в Стамбуле. Остроумов называл его еще и по-старинному – Константинополь.

С рейда город казался розовым и красивым. Петра и Дмитрия не хотели отпускать на берег, да Остроумов договорился с капитаном – отпустили. И сразу же они чуть не попали в руки турецких полицейских. В портовой толкучке наткнулся на них какой-то подгулявший матрос; верзила саженного роста. Восхищенно глянув на богатырскую фигуру Бороздина, он жестами, энергичными и выразительными, предложил незамедлительно бороться. Бороться Дмитрию не хотелось – до того ли было! Однако верзила не отставал, его приятелям тоже хотелось потешиться, и, вздохнув, Митюха по-медвежьи облапил матроса, крякнул и тут же, не успел тот опомниться, шмякнул его на обе лопатки.

Матрос вскочил, недоумевающий и злой, набросился на Дмитрия, вновь завязалась схватка, и вновь Бороздин оказался наверху.

Собиралась толпа. Матрос разъярился, – видно, ударило в голову вино, – полез уже с кулаками биться в кровь. Дмитрий отшвырнул его… прямо на двух полицейских, которые подоспели так некстати. Теперь рассвирепели и полицейские.

– Бежим! – дернул друга Петр.

Они скользнули в толпу, метнулись в сторону и юркнули в узкий кривой переулок, в крикливую сумятицу торговцев, менял и нищих. Остроумов, запыхавшийся и напуганный, еле догнал их, начал было ворчать и неожиданно расхохотался:

– Ну и детинушка же ты, Димитрий!..

Профессор раньше бывал в Стамбуле и теперь уверенно вел друзей по тесным и грязным улочкам, некруто уходящим в гору. Впереди маячили величественные купола храма святой Софии, великолепного творения византийских зодчих, а вокруг, куда ни глянь, торчали нацеленные в зенит башни минаретов. Недаром город этот, один из древнейших на земле, прозван городом пятисот мечетей.