Скальпель, или Длительная подготовка к счастью - Виктор Широков

Голос крепнет, становится звучнее.

Осознание непростых ощущений, борьба с невидимым противником, изматывающее собирание в кулак разбегающихся как тараканы или шарики ртути мыслей вымотали меня вконец. "Неужели я один на всем свете? Неужели никто не вызволит меня отсюда?" - подумал я и попробовал закричать, позвать на помощь, но к ужасу не услышал звука собственного голоса - рот был полон не то поролона, не то обжигающе-сухого безвкусного порошка, похожего на мел.

Я неистово дернулся из последних сил и обнаружил, что на черной обшарпанной эмали, плотно сжимающей меня по всему периметру груди, пошли мелкие трещины, затем давление мрачного кокона в одном месте ослабело, кусок его вывалился наружу и в образовавшийся прогал стало возможным просунуть сначала указательный палец, а потом всю правую кисть, не встречая на пути ничего кроме пустоты.

Свет, казалось, отсутствовал в свежеобразованной дыре точно так же, как и во всем саркофаге тьмы, окружавшем меня с момента пробуждения.

Слепо шевелит пальцами, словно что-то ощупывая.

Внезапно откуда-то снизу донесся плохо различимый шум, который постепенно стал складываться в отдельные трудно уловимые фразы.

- А ведь в жизни столько ещё непознанного, мистического, не правда ли, Светлан Андреевич, что куда там самой прихотливой фантастике.

- Совершенно с вами согласен, Светлана Андреевна. Но давайте вернемся к Лермонтову. Неужели не было никакой возможности для него избегнуть дуэли с Мартыновым?

- Точно так же, как и для Пушкина. Кстати, не приходилось ли вам слышать, что Соболевский в 40-е годы, будучи во Франции, якобы стрелялся с Дантесом, и последнему пришлось искать благовидный предлог, чуть ли не несчастный случай на охоте, чтобы оправдать свою простреленную навылет левую кисть? Опять же и его сотоварищ по охоте на кроликов оказался раненым, причем тоже в левую кисть. Мистика, да и только!

- Кстати, Светлана Андреевна, а не был ли Тургенев резидентом русской разведки в Париже, а Полина Виардо - его лучшим агентом наподобие Мата Хари и Плевицкой?

- Вполне возможно, Светлан Андреевич, Гляньте-ка, кажется, ваш друг почти пришел в себя.

На последней фразе невидимых мне собеседников я обнаружил себя сидящим в глубоком вольтеровском кресле, деревянными полукружиями поддерживающем под мышками так, что руки бессильными плетями свисали с лакированной спинки.

Мгла перед глазами отступила. Я обретался почти вплотную около массивного письменного стола, по обеим сторонам которого находились известные уже вам по диковинным именам-отчествам собеседники: мужчина, мой давний знакомец, поэт-переводчик из Таллинна, и недавно узнанная сотрудница Литературного музея, в филиале которого, что в Трубниковском, я и находился в служебной комнатке на втором этаже старинного двухэтажного особняка.

- И не надо мешать пиво с водкой, дорогой друг, - участливо произнес человек по имени Светлан, тем не менее щедро подливая мне в стакан светлую пенную жидкость с явным ароматом перебродившего хмеля.

- Ничего, пейте, пейте... У вас открылось второе дыхание, сейчас полегчает, - заботливо подключилась Светлана Андреевна, приземистая низкорослая женщина в темном капоре вьющихся волос, изуродованных недавней, судя по их длине, стрижкой. И следом добавила:

- А мы тут рассуждали о разных загадочных случаях, произошедших с русскими литераторами. Как вы, Петр, верите ли в истинность подобных сообщений?

- Всенепременно. У меня, между прочим, родная бабушка по матери натуральной колдуньей была, я с малолетства помогал ей по мелочи. Как сейчас помню: нальет она в принесенный посетительницей стакан обычной воды, почертит над ним, пошепчет заговоры да заклинания, и уносится тот сосуд на дальний край поселка, где капли воды, впитанные страдающим младенцем, мгновенно утишают зубную боль или желудочные колики. Да и младшей сестре моей бабка заговорила пупочную грыжу, которой маялась годовалая почитай со дня рождения. Василиса Матвеевна, пожалев болезную, которую родители-медики таскали весь год по всевозможным врачам, поводила-почертила скрюченным пальцем с пожелтевшим массивным ногтем, приговаривая заговор и время от времени обводя сучок на табуретке, а потом взяла волосок, обвязала его кольцом вокруг грыжевого вспучивания и бросила затем в голбец (в погреб то есть). И что бы вы думали - на следующий день не было никакой грыжи. Рассосалась.

Так что как не верить в чудеса. Сам был их свидетелем и неоднократно. Признаюсь как на духу, изредка и сам грешен - кудесничал. Но об этом в другой раз. Оглянитесь вокруг - подобное происходит сплошь да рядом.

Снова загорается свет. Человек снова щелкает пультом и всматривается в телевизор.

Да всмотритесь же и вслушайтесь! Принюхайтесь, наконец! Все мы вдыхаем кислород и выдыхаем СО2, газ удушающий. Не так ли и потребители многих высоко интеллектуальных книг и ценители изящной словесности извергают из себя фонтаны словесных нечистот. Увы! Одна интуиция как ниточка Ариадны вела меня во мраке и продолжает вести на свету.

Вчера проснулся в 12-м часу, много читал, написал несколько страничек в "Мраморные сны", вспомнил о Кроликове и сразу же о Наташевиче, и пришел в печальное расположение духа. Не поддаться можно только тогда, ежели знаешь, отчего и займешься чем-нибудь. Приехали Аховы, пришлось бросить писанину. Тетенька Татьяна Александровна удивительная женщина. Вот любовь, которая выдержит все. Это я вспомнил по случаю моих отношений с ней во время зубной боли. Провел весь день с Валерией. Она была в белом платье с открытыми руками, которые у неё нехороши. Это меня расстроило. Я стал её щипать морально и до того жестоко, что она улыбалась недоокончено. В улыбке слезы. Потом она играла. Мне было хорошо, но она уже была расстроена. Вот это я узнаю.

Но вернемся в далекие первые победные годы Отечества. Раздолбанного, разъебанного и засраного не только ордами захватчиков, но и доморощенными самозванцами и распиздяями.

Самозванство и распиздяйство - вот две ипостаси русской души. Гоголь до них не добрался или просто постеснялся грубости выражений. Это мы, богохульники, вначале в силу происхождения в столь грубое бесцеремонное время, а потом по заскорузлости души и только в испуге перед сжирающей бездной вдруг закипает говно в жопе и перебздевший, судорожно цепляющийся за ускользающую жизнь и возможнее возрождение, воскрешение испакощенный человечишка начинает мимикрировать в богомольца, в святошу. Впрочем, лучше поздно, чем никогда.

Что ж, слава Богу, что общество взрастило-таки на протухшем навозе истории хотя бы произведения Селина, Генри Миллера, Чарльза Буковски, надеюсь, новые всходы и пледы даст последующая агрохимия. Новояз не будет, конечно, напоминать сладкоголосое пение, а скорее примитивно-наглый пердёж олигофрена и быть посему.

Замолкает. Делает паузу. Пьет.

Вчера, о, это вечное вчера, я уже говорил, что живем-то мы все-таки в прошлом, поехал в гости. Валерия писала в темном кабинете опять в гадком франтоватом капоте. Она была холодна и самостоятельна, показала мне письмо к сестре, в котором говорит, что я эгоист и т. д. Потом пришла мадемуазель Виржиния (да-да, натуральная француженка) и начались шутливо, а потом серьезно рекриминации, то бишь взаимные нападки, которые были мне больны и тяжелы. Я сделал ей серьезно больно позавчера, но она откровенно высказалась, и после маленькой грусти, которую испытал я, все прошло. Она несколько раз говорила, что теперь пусть по-старому. Очень мила.

Между прочим, первые мои детские впечатления - то, как подтаскиваю к закрытой двери тяжеленный табурет или стул, ставлю на него детский стульчик и, вскарабкавшись на сие хилое и шаткое сооружение, вижу через плохо промытое оконце под самым потолком, над дверью, моего отчима (которого считал отцом до своих 25-ти лет и собственного отцовства) и матушку. Оба в белых медицинских халатах. Разбираются с деревенскими пациентами. Амбулатория - так называется дом, в котором мы живем. А местность - хутор Кругловка, хуй знает, какого района Сталинградской области. Сглупа родители приехали на хутор бабочек ловить. Вот откуда мои поползновения в энтомологию.

Бегает вокруг стола. Спотыкается, размахивая руками.

Чуть не падает.

Дверь хлопает. Я падаю вниз с головокружительной высоты, но верная нянька (а у меня, точно у ясновельможного отпрыска, постоянно до школы были няньки, даже мои нищие родители могли в то сталинское время себе это позволить - за еду и крышу деревенские девчонки охотно вожжались с куклоподобным неваляшкой) успевает подхватить меня до соприкосновения с полом. Шишка не вскакивает. Пока. На лбу или в другом месте. И мы с нянькой идем в сад, огромный райский сад, где можно доотвала наесться приторно сладкого терна, изредка уколовшись иглами кустарника. О терновом венце я пока и не подозреваю.