Ни страха, ни надежды. Хроника Второй мировой войны глазами немецкого генерала. 1940-1945 - Фридо фон Зенгер

Мою бригаду направили действовать совместно с танковым корпусом Гота (который прорвался к Руану), чтобы прикрывать его с левого фланга на юго-восточном направлении, то есть по дороге к Парижу. За двадцать пять часов мы преодолели двести километров, в жуткой пыли, часто по тем дорогам, по которым шли основные колонны. Танковые дивизии совершили прорыв, но брешь оказалась узкой. Пехотные дивизии слева и справа от них не могли двигаться так же быстро. Приходилось окружать населенные пункты и основательно их прочесывать, неся потери. Бомбардировщики противника атаковали место прорыва с воздуха, что тоже вело к потерям людей и техники.

Мой адъютант, сын генерала Фельдта, наехал в своем гусеничном транспортере на мину, погибли все, кто ехал вместе с ним. Этого молодого офицера я взял в свой штаб и в тот день, чтобы не подвергать опасности, отправил его в тыл. В Польской кампании у него погиб брат. И теперь я должен был выполнить печальный долг – написать их отцу, командиру артиллерийского дивизиона, что у него больше нет сыновей. Прошло всего три дня с тех пор, как я заезжал к нему на позиции и забрал его сына с собой.

Известие об этой тяжелой лично для меня утрате настигло нас в старом деревенском доме, где я надеялся провести несколько спокойных часов. Справа открывался чудный пейзаж, освещенный ярким июньским солнцем, слева стоял старинный резервуар для воды и еще один дом. На войне всегда выпадали часы, дышащие атмосферой мира, даже здесь. Ничем не запятнанная красота земли излучала какое-то счастье, которое смешивалось в душе со скорбью о судьбах друзей.

Моя бригада выдвинулась на передовую у самой Сены. Оказалось, что два моста, которые я намеревался захватить, уже взорваны. Подразделения бригады форсировали Сену. Развивающие наступление корпуса Манштейна взяли их с собой, подчинив командованию одного из корпусов, так что временно они вышли из-под моего управления.

Некоторое время я отдыхал в небольшом увеселительном заведении, уже пахнущем Парижем. Одна часть городка горела, и жар был просто удушающим. Я послал за бутылкой шампанского в подвал разрушенного здания, а пока ждал, наблюдал за шестью пуалю[6], ощипывавшими цыплят у полевой кухни. Двое других копали могилу для убитого местного жителя, лежавшего на мостовой и взиравшего на проходящих мимо людей остекленевшими глазами.

Потом я добрался до Руана, в котором горели дома по всему левому берегу реки и старая часть города на правом. Все магазины были закрыты. Некоторые хозяева, подчинившись приказу, открыли свои лавки, но ничего, кроме фруктов и печенья, в них не было. С берега реки пулеметчики вели огонь по мародерам и людям, скрытно пробиравшимся по опустевшим улицам. Пожарная команда пыталась укротить огонь. Офицер, старавшийся спасти собор, выстрелил в человека, который якобы хотел на него напасть, шофер держал этого человека за шиворот. На обратном пути я глядел на море дыма от горевших танков. Над дымом возвышалось чудо готики – Руанский собор, языки пламени взлетали по лесам вокруг одной из его башен.

На следующий день мы совершали марш, не вступая в соприкосновение с противником и держась позади танкового корпуса. Этот день оказался одним из самых подходящих для прекрасного «пикника». Сельская местность в стороне от дороги выглядела совсем мирной, словно один большой парк с высокими живыми изгородями вокруг небольших укромных лужаек. Кое-где пейзаж напоминал английские гравюры XVIII века: сияющий под июньским солнцем цветник, на заднем плане – сельский домик под соломенной крышей, из приоткрытой двери конюшни виднеется круп белой лошади.

Во время этих эпизодических боев наша повседневная жизнь вошла в определенный ритм. К пяти вечера заканчивался наступательный порыв и боевой пыл охлаждался. Тогда мы выбирали какой-нибудь симпатичный тихий сад, и нам подавали чай. Если никаких приказов не поступало, все продолжали бездельничать и вели себя как счастливые туристы, совершающие романтическое путешествие на авто. Разведчиков высылали вперед, чтобы подыскать место для ночлега. Дни всегда были спокойные.

Однажды разведчики наткнулись на большой нормандский замок Мотвиль, принадлежащий графу Жермини. Еще ни один солдат не переступал его порог, но он был совершенно необитаем. Цветочные клумбы недавно политы, из открытой двери церкви льется свет. В десятках комнат для гостей мы обнаружили застеленные постели, кладовые были полны шампанского «Редерер», в гостиных лежали свежие номера «Таймс» и «Ревю де де монд». Надев после ванны свежее белье (одолженное мной у одного из офицеров, так как мое пропало вместе с подорвавшимся на мине транспортером), я погрузился в долгий и глубокий сон. На следующее утро я завтракал в одиночестве, наблюдая простиравшиеся вдаль луга. Словно избалованный гость, я засиделся с сигаретой за каким-то чтивом так, будто впереди у меня был долгий тихий день в деревне.

Иллюзия разрушилась, как только я дошел до гостиной. Меня ожидало множество офицеров: слева стояли пленные французы, справа – немецкие командиры и адъютанты, жаждущие переговорить со мной.

Моя бригада вела наступление вниз по течению Сены к Гавру, чтобы помешать окруженным войскам противника прорваться через реку в южном направлении. Управление боевыми действиями осложнялось тем, что наши войска продвигались сразу с нескольких направлений. В Сен-Ромене имели место небольшие бои с незначительными потерями. В нашем тылу в руках противника все еще оставалась деревня Больбек. Дорога была довольно опасной: слева – река, справа – крутые обрывы, поэтому колонна не могла защищать свои фланги.

В тот вечер, когда мы обедали в ресторане в Сен-Ромене, за соседними столиками сидели беженцы. Мы обезопасили себя со всех сторон и выбрали для постоя больницу, сестра-хозяйка которой выразила мне наутро признательность за то, что ее худшие опасения не оправдались.

Затем бригада продолжила наступление к Гавру, в который мы должны были войти, по возможности, «без тяжелых потерь». Поскольку никакого сопротивления мы больше не встречали, а все прорвавшиеся части были уже за Сеной, нашей бригаде оставалось только убирать мины на дорогах. К девяти часам утра мы вошли в город, последние англичане бежали прямо перед нашим приходом. Я устроил свой командный пункт в мэрии, сам мэр скрылся, но его кабинет сохранил атмосферу роскоши: везде цветы, мебель в силе Людовика XVI.

Для нас начался период большой тревоги и беспокойства. Ответственность тяжелым грузом легла на мои плечи, царила гнетущая атмосфера неопределенности. Горели топливные резервуары, содержавшие огромные запасы Франции, и ликвидировать пожары только своими силами мы не могли. В городе продолжалось мародерство. Водоснабжение находилось под угрозой. Сотни английских грузовиков, вышедших из строя в последний момент перед уходом британцев, перегородили улицы. Количество захваченного продовольствия не поддавалось учету. На первом этаже городской ратуши лежали пленные. Мое жилье в неповрежденном особняке, стоящем на возвышенном месте, было чрезвычайно комфортабельным, в пышном буржуазном стиле, богатым и даже надменным в своей роскоши. За обедом к нам присоединялся итальянский консул. Он скрывался до прихода наших войск и лишился своего дома.

По ночам покоя не было. Время от времени я смотрел из окна на отблески от горящих нефтехранилищ на обширной морской глади. Это продолжалось много дней.

Район порта подвергался бомбардировкам. Нашим зенитным установкам потребовалось длительное время, чтобы уничтожить аэростаты заграждения, оставленные противником. Попутно надо было готовиться к дальнейшему преследованию. Бригаде надлежало переправиться через Сену и наступать по направлению к побережью. Однако в этом месте река была слишком широкая, чтобы сделать это с помощью имеющихся плавсредств. Настоящим испытанием для моих нервов была ответственность за жизнь в городе, спасение продовольственных запасов, поддержание мира и порядка, обеспечение сил, необходимых для дальнейшего наступления.

Когда я отдавал последние распоряжения перед отъездом, в моем кабинете произошло следующее. Заместитель мэра, пожилой седовласый господин, оказывал мне все эти трудные дни и ночи неоценимую помощь. В момент нашего отъезда он выглядел взволнованным и в присутствии городских советников, запинаясь, сказал: «Я не уверен, полковник, позволяет ли мне мое нынешнее положение произносить слова благодарности, но я очень хочу сделать это, так как в это страшное время я чувствовал, что вы стремились помочь нашему несчастному городу». Бригада вновь двинулась по берегу Сены, проведя несколько вечерних часов в Экюа, где останавливалась во время наступления накануне вечером. В темноте мы прошли по заново отстроенному мосту через Сену в Лез-Андели. На следующее утро, когда все наши части перешли на противоположный берег, штаб въехал в роскошный особняк, который уже был «разграблен». Я отдал последние приказания и от усталости с трудом держался на ногах. Адъютант чуть ли не спал на ходу. Часть утра прошла в освежающем сне – на хороших кроватях с чистым бельем. В полдень мы перебрались из Эльбеф в Вимутье, ни разу не столкнувшись с противником.