Стихотворения - Юрий Одарченко

В. Л. Книжниковой

Жизнь исчисляют не годами,Она течёт, как волны рек.В них с удивлёнными глазамиПлывёт бесправный человек.

Когда река, впадая в море,Влечёт усталого пловца,У всех предчувствующих гореВ груди сжимаются сердца.

Но руки машут над водою,Кругом знакомые места,И веет новою весною…Не ставьте над живым креста!

Жизнь исчисляют не годами,Она течёт, как волны рек.В них с лучезарными глазамиПлывёт бесстрашный человек.

Жёлтый Ангел пролетел по небу,Рисовою веткой погрозил.Спелый колос золотого хлебаПротянул ему Архангел Михаил.

Леший, сидя у лесной тропинки,Яд варил для камышовых стрелИ сказал пришедшим на поминки:Посмотрите, хлеб уже созрел.

Зарево зари еще беспечнойНежным светом землю озарит.В нищенских дворцах ЗамоскворечьяНе для нас ли петел прокричит?

Но теперь заря уже настала,Михаил в сиянии стоит,Жёлтый ангел, опустив забрало,С диким криком на Восток летит.

Вечеров литературных завсегдатаи!Умирания искусства соглядатаи!Кто билетом ненавистным не гнушается,Дань отдавши, очень вежливо прощается!Те, кто слушает, всегда усердно хлопая,Кто не слушая сидит, ушами хлопая!Кто не так уже пронзительно сморкается,И при встрече у буфета улыбается!Окажите мне последнее почтение —Приходите вы ко мне на погребение,Буду я покоиться в гробуС христианской грамоткой на лбу…В ней написано всё то, о чём мечталИ чего я в жизни не сказал.

Луну волки съелиИ не на что больше выть.Поэты себя перепели,Но как же с музою быть?С божественной, беспрекословной,С золотою арфой в руках,Манящей и обещающей,На кофейной гуще гадающей:«Быть или не быть»?Нет, не на что больше выть.Но есть страна, где солнце иное,Разрезанное пополам.В нем заложено счастье земное,В нем дыры и слезы и тарра-рам.

С Новым годом, инженеры рукомойников!Мы поздравим розы красные, покойников,Чингис-хана поздравляем, потому что помер он,С уважением поставим первым номером.Поздравляем в небе мёртвую медведицу,И всемирную, конечно, гололедицу.Гололедица растает в марте месяце,Поздравляем тех, которые повесятся.Но есть люди, кто и горем не гнушается,Так поздравим всех, кто с этим соглашается!

В каком-то доме был чердак,Где умер северный судак.Двоюродные братья и даже просто братья!

На песчаном откосе лежит судак.Это не выдумка — это так!Не на серебряном подносе,А на песчаном откосе.

Лежит он смирно на боку,Теперь не нужны судакуДвоюродные братья и даже просто братья —Судак в Божественных объятьях.Он умер, не убит,И чешуя его блестит,И ангелы на чердакеПоют о мёртвом судаке.

Основа жизни есть сомненье,Поэзия — дитя его,Торжественное откровеньеИз хаоса, из ничего.

Тростник колышется в пустыне,По небу катится звезда.Всё, что свершается доныне,Сомненьем движется всегда.

В сомненьи есть очарованье.О, трудная моя любовь,В ней даже первое признаньеСомненьем движимая кровь.

Года, года, как страшно это,Но сердце бьётся оттого,Что даже в страшный час ответаНе изменится ничего.

Есть в старости свое величье,Единственная красота.Нет к людям больше безразличья,Но есть любовь и простота.

Оделся старец к ЛитургииИ напомадил два уса.Но чтоб явиться как другие,Он одевался три часа.

Проходит прямо, не сгибаясь,И палкой по камням стучит.И смотрит каждый, улыбаясь,И всякий с ним заговорит.

Смеются смуглые девчата:«Ведь ты наш дедушка мороз»,А проходящие солдатыОтдали честь совсем всерьёз.

Летя в небесной колесницеИ подымая ветерок:«Что старче, ломит в пояснице?» —«Перед грозой, Илья Пророк».

В перетопленных залах больницыСумасшедшие люди кричат.Но я вижу окраины НиццыИ луга, где коровы мычат.

Вот приходит высокий и строгийНад людьми властелин — психиатр.Он им стукает палочкой ноги,Начиная привычный театр.

Подошедши к моей вероломной кровати,Долго имя читает, поднявши очки:«Это русский? Скажите, с какой же он статиЗдесь лежит?» — говорит, расширяя зрачки.

И потом прибавляет, высокий и строгий,Улыбаясь концом папиросы своей:«Если русский, — наверное, думает много,Вероятно, о спутниках. Слушайте, эй!»

Но я вижу поэта в приветливой Каньи:С книгой ходит, и белые чайки летят…«Эти русские, просто одно наказанье»,—Говорит психиатр, а больные кричат.

На палубе работают матросы,Над морем пролетают альбатросы.

У печки погибают кочегары,В прохладе нежатся ленивые гагары

Как пароходу минуть мины,Вокруг которых плещутся дельфины.

Сам капитан в бинокль глядитИ видит в море рыбу-кит.

Киту привольно и отрадно,А капитану так досадно:

Что море дремлет, солнце блещет,Но в лихорадке флаг трепещет.

Сидят надменные вельможиНа тронах. Их пятнадцать тут.Один сказал: «Великий Боже,Ведь нам, пожалуй что, капут».

Другой взглянул на статуэтку,Из кости жёлтого слона,Поставил в книжечке отметкуИ возразил: «ещё весна».

А третий молвил: «Миловзоры!»Четвертый, пятый и шестойЧертили пальцами узорыНа слое пыли вековой.Седьмой, восьмой и два девятых(Они ведь были близнецы)Жевали пряники из мятыИ все молчали мудрецы.

Одиннадцатый и другиеВдруг крикнули: «Банзай, банзай!»И за слова свои благиеЖивыми были взяты в Рай.

Сгибаясь, смуглые девицыНесут корзины спелых ягод.Из этих ягод вареницыНа всю деревню хватит на год.

Уселись девушки на травке,Кто ножку трёт, кто шьёт платок,А кто пришпилил на булавкеК прическе розовый цветок.

Опять старуха на пороге:«Эй, девки, живо за водой».И снова тянется дорога,Ведущая на водопой.

Сгибаясь, смуглые девицыНесут с водою кувшины.И пением свободной птицыВсе вздохи их заглушены.

Они садятся не на травке,Теперь уж поздний вечерок.Ложатся в темноте на лавки,Им светит сорванный цветок.

Меня не любят соловьиИ жаворонки тоже.Я не по правилам поюИ не одно и то же.

В лесу кукушка на вопросОхотно отвечает,И без ошибки смертный часПо просьбе отмечает.

Но если сто семнадцать разВам пропоёт кукушка,Не отвечайте ей тотчас:Какая же ты душка!

Наверно, врёт кукушка.

Я болен страшною болезнью:Но не проказой, не чумой —Еще страшнейшею болезнью —Пошел я по миру с сумой.

Встречать знакомых мне не стыдно —«Ах, здравствуйте! Я очень рад.На бал собрались? это видно.Но что за странный маскарад?»

А я протягиваю рукуИ мне, смеясь, дают пятак.Я спешно пожимаю рукуИ ухожу на свой чердак.

По щелям шепчут тараканы:«Ну что, повесится ли он?»Заглядывают мне [в карманы]И видят — денег миллион.

На эти деньги покупаюВина, селёдки, папирос.И в полутьме своей читаюБезумный гоголевский «Нос».

Перед грозой родное дноПокинули большие крысы.Теперь уже давным-давноВсе эмигранты стали лысы.

Всё ждут: когда-нибудь потонетСверхокеанский пароход,Он так в порывах ветра стонет,Так страшно замедляет ход.

На пристани ликуют шумно,И начинаешь думать сам,Что поступили те разумно,Кто верил только небесам.

Но множатся кресты Женевьевы,И лысины, среди могил,Заупокойные напевыБормочут из последних сил.

Посв. К. Д. Померанцеву