Нищенка - Максим Горький

Павел Андреевич решил, что пора выступить на сцену и ему.

- Ефим!.. - крикнул он, встав с дивана, и, подходя к двери, строго спросил: - Это что за возня?

- А... ворует, Павел Андреевич!.. - растерянно забормотал Ефим, крепко держа девочку в своих руках и как-то странно и недоумевающе переводя глаза с неё на Павла Андреевича. - Ворует... А...

Девочка вся дрожала в испуге и волнении и крепко жалась к нему, стараясь не видеть барина.

- Её пригрели, можно сказать, а она... на-ко вот!.. - говорил Ефим. Обокрасть хотела! Такая-то малюсенькая! А?!. Ребёнок, а тоже поди-ка!.. человек вполне. Ах ты... ты... ты... девчонка скверная! Ух ты... ты... ты!.. Ах, ах!.. Да разве можно в таком малом возрасте воровать?!.

Павлу Андреевичу страстно захотелось, чтоб это скорее кончилось... И тоном полного равнодушия, с странной торопливостью, удивившей Ефима ещё более, чем самый тон, он заговорил:

- Вот возьми рубль, найми извозчика и отвези её домой. Скорее!.. Слышишь? Живо собирайся и - марш! Отвези и отдай! И не говори ничего там дома у неё... Или нет, скажи всё; да лучше скажи, всё как есть и скажи! Ну, ступай же, ступай!

Ефим замолчал и, как-то особенно внимательно посмотрев на барина, надел свою шубу и стал торопливо кутать молчавшую и всё пугливо жавшуюся к нему девочку - в её лохмотья.

- Ну, идём! - сказал он, кончив одевать её, и быстро вышел из комнаты, тихонько толкая девочку вперёд себя.

Павел Андреевич всё ещё стоял в дверях.

- Извозчик!.. - донеслось до его слуха с улицы. Прогремела пролётка и остановилась у крыльца. Потом опять загремела, глухо, протестующе...

Тогда Павел Андреевич вошёл в комнату, прибавил света в лампе и сел к столу, где за пять минут перед тем маленькая девочка рассматривала его вещи. Павлу Андреевичу казалось, что они приняли для него какой-то новый, чуждый ему отпечаток. Он сидел и сосредоточенно-мрачно смотрел на них.

- Это долго не забудешь, чёрт возьми! - вполголоса проговорил он. - О да, очень долго!

Он встал с кресла и взволнованно подошёл к окну. Ночь была темна и тиха. Дома напротив окна, одетые тьмой, были мрачно-холодны.

- Как это странно!.. Как это гадко! - угрюмо прошептал Павел Андреевич и прислонился лбом к холодному и влажному стеклу окна. Он чувствовал себя разбитым... Он давно уклонялся от жизни, и ему казалось, что он достиг этого, что жизнь никогда не сумеет задеть его, нарушить его безучастное отношение к ней, что он гарантирован от тех тяжёлых дум, волнений, которые остались там, далеко назади, и которые некогда волновали его... И вот они снова врываются... уже ворвались в его душу!..

- Да неужели же нельзя быть свободным? Не чувствовать себя обязанным что-то делать, чем-то волноваться - нельзя? Хорошо. Но если так - это рабство! - Он вытер рукой влажный лоб и прошёлся по комнате. - Может быть, это у меня нервы? Только нервы? И... скоро пройдёт?..

Часы тикали быстро и резко - тик-так, тик-так! В комнате было пусто, холодно и как-то особенно тихо. Так тихо никогда не было в этой комнате. 1893 г.

ПРИМЕЧАНИЯ

Впервые напечатано в газете "Волгарь", 1893, номер 259, 31 октября. Первый рассказ из серии "Маленькие истории", печатавшейся в нижегородской газете "Волгарь" осенью-зимой 1893-1894 года.

В собрания сочинений рассказ не включался.

Печатается по тексту газеты "Волгарь".