Дополнительный человек - Джонатан Эймс

– Обычная иммигрантская история, – сообщил я, хотя и не стал объяснять, что наша настоящая фамилия Иветски.

– Австриец, – задумался он, а потом улыбнулся: – Вы могли бы быть потерявшимся принцем из династии Габсбургов.

– Не думаю, – сказал я, хотя воспринял это замечание как комплимент.

– Надежда вещь хорошая, – сказал он. – В вас, может быть, течет королевская кровь и вас ждет громадное состояние, о котором вы даже не подозреваете. – Он незаметно перешел на свой обычный акцент, который звучал почти как английский, но на самом деле был хорошо выраженным монотонным американским, акцентом среднеатлантического побережья, а с него перешел на крестьянский ирландский: – Но тем не менее ты вынужден искать прибежище в моем доме.

Я смущенно улыбнулся. Мистер Гаррисон был большим эксцентриком, и я чувствовал себя пугалом в его присутствии. Мне хотелось изумить его, произвести на него впечатление, но в голове крутились лишь приятные и вежливые слова.

– Где вы живете сейчас? – спросил он.

– В Нью-Джерси, – ответил я.

– Почему приехали в Нью-Йорк?

– Несколько лет я преподавал, но хочу заняться чем-то новым… Я вроде как ищу себя. – Я подумал, что он может оценить подобную сентиментальность, поскольку в объявлении говорилось, что он – писатель.

– Вам не удастся найти себя в Нью-Йорке. Нью-Джерси куда больше подходит для этого. Намного меньше испорченности.

Я не был уверен, что следует отвечать на замечание об испорченности, и тут заметил над головой мистера Гаррисона изображение Девы Марии на деревянной доске. Я пробормотал:

– Я пошутил, на самом деле я не ищу себя. Я просто хочу начать новую карьеру.

– Почему вы больше не хотите преподавать? – спросил он.

– У нас в школе проблемы с бюджетом, а я – новичок, так что меня уволили. – Я врал так честно, как мог. – Я решил, что это – шанс попробовать что-то новенькое.

– Где вы преподавали?

– В Принстоне.

– В Принстоне?!

– Не в университете, в частной школе, которая называется «Претти Брук». Я преподавал только в седьмом классе. Хотя ходил гулять в университет и пользовался библиотекой.

– Каков Принстон в наши дни? Мой дядя учился там. Прежде он был великолепен. Но теперь они разрешают учиться и женщинам. Это все разрушило, я уверен, превратило Принстон в университет Среднего Запада.

– Университет по-прежнему превосходный, – возразил я. – Нет причин, почему женщины не могут в нем учиться.

– Я против образования женщин, – заявил мистер Гаррисон. – Оно притупляет их чувства, их инстинктивные порывы. Влияет на их поведение в постели и обедняет их способности к кулинарии.

– Вы в самом деле в это верите? – Он слишком эксцентричен, подумал я, слишком ненормален. Как я смогу ужиться с ним? И в то же время я находил его очаровательным и хотел ему понравиться.

– Да, – отвечал он. – Женщины не должны получать образование. Они становятся невыносимыми. Находят себе работу, думают, что они равны мужчинам. Хотя во всех отношениях ниже мужчин… Они могут быть хорошими матерями и хорошими кухарками. Больше всех мне нравятся женщины в Уильямсбурге. Хасидские женщины. Похоже, у них правильное отношение к жизни. Они носят льняные полосатые платья, как Мэри Пикфорд. Но мне совершенно не нравятся костюмы мужчин. Не слишком привлекательно заплетать волосы в косичку, и черные шляпы тоже не слишком хороши. Они должны избавиться от этих шляп.

Я почувствовал облегчение оттого, что мистер Гаррисон сказал что-то хорошее о евреях. Не похоже, чтобы он был антисемитом и чтобы одновременно ему нравились хасидские женщины. Я почувствовал, что в конце концов, может быть, смогу переехать к нему. Мне не придется скрывать свое происхождение, а это сделает все намного проще. И все – таки здесь был жуткий беспорядок, даже невзирая на низкую цену, а меня мать взрастила в атмосфере исключи – тельной гигиены. Я перевел разговор на более нейтральную территорию, подальше от хасидов, опасаясь, что он неожиданно скажет что-нибудь пренебрежительное и антисемитское и я почувствую себя неуютно.

– Ну, кампус Принстонского университета все еще очень красив, – продолжил я.

– Помню, как мой дядя взял меня туда на встречу однокурсников, – сказал мистер Гаррисон. – Он был в классе Фицджеральда. Он говорил, что тот смог написать «По эту сторону рая» просто потому, что он был там в то же самое время. Мой дядя был идиотом.

– Вам нравится Фицджеральд? – спросил я. Фицджеральд всегда был одним из моих любимых писателей, и именно из его рассказов я сделал вывод, что юный джентльмен должен жить в отеле.

– Ну конечно, – сказал он. – Его проза – как музыкальный коктейль. Но у нас больше не будет Фицджеральдов. Для этого нужно исключительно мужское окружение… мусульмане могут создать нового Фицджеральда. Они хорошо разделяют людей по половому признаку. Я представил себе на мгновение нового «Великого Гэтсби», написанного по-арабски, переведенного и наделавшего здесь много шуму, а потом сказал мистеру Гаррисону:

– Я люблю все, что написал Фицджеральд. На самом деле из-за этого я обратил внимание на ваше объявление, где говорилось, что вы писатель. Что именно вы пишете?

– Я драматург.

– Над чем-нибудь сейчас работаете?

– Пытаюсь закончить шедевр. Это сексуальная комедия о шейкерах.[2] Знаете, кто такие шейкеры?

– Я знаком с квакерами. Но кажется, и о шейкерах слышал.

– Они вымерли, потому что не верили в секс. Они верили в тряску. То тут, то там они возрождаются, но для того только, чтобы вымереть снова. Им понравится пьеса. Они умирают и потом возвращаются. Это будет комический «Гамлет». Пьеса в пьесе.

Поскольку речь зашла о сексе, я решил, что должен задать очевидный вопрос. У меня была надежда, что, когда я перееду в Нью-Йорк, я смогу влюбиться – еще одна идея из Фицджеральда, а это означает спать с женщиной. Я спросил несколько робко и осмотрительно, как только было возможно:

– Если я перееду сюда, смогу ли я приглашать гостей?

– Вы имеете в виду на ночь?

– Да.

– Нет! Абсолютно нет. Квартира слишком маленькая. Тут не будет никакого блуда! Я даже не могу подумать о том, чтобы заниматься здесь сексом. – И тут голос мистера Гаррисона понизился, он опустил глаза, не глядя в мои. – В любом случае я уже вышел в отставку.

– Мне очень жаль, – сказал я. – Я не хотел показаться грубым.

Мне было стыдно, я посмотрел на Деву Марию у него над головой. На стене также висели древние рамочки. В них не было картин, они только обрамляли выцветший розоватый цвет обоев.

– Насколько вы знаете, церковь очень сильно старается удержать людей от секса, – сказал мистер Гаррисон. – Если они сдадутся, все пойдет прахом. Необходимо некоторое сопротивление. Люди нуждаются в том, чтобы им говорили: не иметь секса. Если создаются определенные затруднения, большинство людей просто бросают это и развивают другие интересы. Например, маджонг. Вы поймете, что я просто папа римский в большинстве подобных вещей.

Я продолжал думать, что, возможно, состояние его рассудка более чем эксцентрично, но во всем, что он говорил, звучала ирония, ясно свидетельствовавшая об уме и нормальном душевном здоровье. Он понимал, что выплескивает ярость, но в то же время честно выражал свои убеждения.

Мне захотелось взять назад свое замечание о гостях и вернуть его расположение, так что после того, как он упомянул папу римского, я сказал:

– Мне очень нравится это изображение Девы Марии.

– О да, я обнаружил его на распродаже старья в Нью-Джерси. Люди в Нью-Джерси добродетельны. Все хорошие люди отправляются туда, а потерянные души едут прямиком на Лонг-Айленд. Правительство Нью-Джерси просто из рук вон плохо, но люди хорошие. Можно поехать туда и зарегистрировать машину, не имея страховки. Нью-Джерси послан нам Богом. Там можно делать все, что угодно. Мы нуждаемся в подобном штате.

– Я прожил в Нью-Джерси почти всю жизнь. Я вырос там, – сказал я.

– Это лучшая рекомендация, которую вы можете представить.

Оба моих слабых места не были потревожены: мистеру Гаррисону нравились хасидские женщины и он любил Нью-Джерси. Я всегда боялся, что не понравлюсь людям, потому что еврей, в особенности людям вроде мистера Гаррисона, который, несмотря на бедность одежды и странную квартиру, производил впечатление человека из высших слоев общества и напоминал об Англии. Учитывая мое происхождение из Нью-Джерси, страх предубеждения в отношении моего штата был у меня еще сильнее, чем страх антисемитизма. Люди всех социальных слоев смотрят на тебя сверху вниз, когда ты упоминаешь, что родом из штата садов. И вот сейчас на обоих этих фронтах я чувствовал себя очень хорошо – беседа шла в нужном направлении. Я решил отплатить мистеру Гаррисону за его либеральные чувства в отношении евреев и Нью-Джерси еще одним комплиментом.

– Мне нравятся ваши рамочки для картин, – сказал я.