Африканский фокусник - Надин Гордимер

И тут все мы разразились хохотом, уже совершенно искренне, а не из желания поощрить чародея. Как гипнотизер, он обладал превосходным чувством меры и времени, которых ему не хватало при показе фокусов, — смех еще не затих, а он что-то коротко приказал ассистенту, и тот, подойдя к стойке, схватил пустой стеклянный кувшин и осушил до дна большими жадными глотками, словно после многодневного перехода через пустыню. Затем фокусник разбудил ассистента одним движением руки перед его лицом. Ассистент уставился на нас, ничего не понимая, однако даже тот факт, что он почему-то оказался в центре всеобщего внимания, не возбудил его любопытства, и, спокойно усевшись на свое место, он широко зевнул.

— Пусть покажет, что он может сделать с кем нибудь другим, а не со своим помощником, — добродушно предложил один из бельгийцев, подзывая бармена.— Да, да, с кем-нибудь еще. Поди-ка сюда! Скажи ему, пусть попробует сделать то же с кем-нибудь, кого он не знает. Ну, хотя бы с Жоржем. Посмотрим, что у них выйдет!

— Нет, нет, пусть это будет кто-нибудь из нас!

Последнюю фразу произнес лоснящийся толстяк, специалист по разведению деревьев какао. Он внес свое предложение полупрезрительным, полусварливым тоном и удовлетворенно откинулся на спинку кресла.

— Да, да, пусть попробует с кем-нибудь из нас, посмотрим, что у него выйдет!

— Вот именно!

Все дружно поддержали предложение и даже «новобрачные» присоединились к общему хору.

— Но как быть с языком? — спросил кто-то.— Как он может что-то внушить нам, если мы не понимаем его языка?

Однако это возражение было отметено, и Жорж принялся объяснять фокуснику, чего мы хотим.

Фокусник не стал возражать. Он быстро отошел к самой стойке и решительно повернулся к нам. Я заметила, как ноздри его тонко очерченного носа резко расширились и сузились, словно он два-три раза глубоко вздохнул.

Вероятно, мы подсознательно ожидали, что он вызовет кого-нибудь из нас — то есть кого-нибудь из мужчин, разумеется. Специалист по какао и кое-кто еще явно были готовы услышать что-то вроде знакомого: «А сейчас, дамы и господа, попрошу желающих выйти на сцену!» Но, как ни странно, никакого приглашения не последовало. Мы сидели и смотрели на молодого негра, который медленно переводил взгляд с одного лица на другое, и никто не понял, как и когда это началось. Мы замерли, не спуская с него глаз. Он весь съежился, как зверек, загнанный охотничьей сворой. И пока мы сидели так и смотрели, ожидая, кого он выберет, позади нас послышалось какое-то движение.

Я невольно взглянула направо и увидела молодую женщину, «новобрачную», загадочную красавицу с необыкновенным лицом, — тихонько, удивленно ойкнув, она встала и, словно что-то припомнив, спокойно, уверенно, никого не задев и ни за что не зацепившись, подошла к фокуснику.

Она остановилась прямо перед ним и застыла, слегка выставив вперед голову, так что их лица оказались почти на одном уровне. Он не шевельнулся, не вздрогнул, только глаза его медленно мигнули.

Она протянула вперед длинные руки и положила ладони ему на плечи. Ее коротко стриженная голова склонилась перед ним.

Это была поистине удивительная поза.

Ее лицо было скрыто от нас, мы видели только позу. Одному богу известно, как она возникла; фокусник, конечно, не был способен внушить ничего подобного, а ей, примитивной и чувственной молодой самке, такое движение вообще не могло быть свойственно. Не думаю, чтобы я когда-нибудь видела подобную позу, но я знала, и они знали, и все мы знали, что она означает. В движении таилось совсем не то, что возникает между мужчиной и женщиной. Она никогда не протянула бы так руки к своему мужу или какому-нибудь другому мужчине. Она никогда не стояла так перед своим отцом — и никто из нас тоже. Не знаю, как это объяснить. Так мог бы подойти к Христу один из его учеников. В ее позе была умиротворенность безграничной веры. Мое сердце сжалось, и на мгновение меня охватил настоящий ужас. И это понятно. Ибо то, что мы видели, было прекрасно, а я прожила в Африке всю свою жизнь, и я-то их знала, знала нас, белых. При виде красоты мы становимся опасными.

Молодой муж сидел, откинувшись на спинку кресла, и его реакция была для меня совершенно неожиданной: упершись в щеку кулаком, он смотрел на свою жену в полном недоумении, как смотрит отец на ребенка, который вдруг сделал что-то замечательное, хотя прежде за ним не замечалось ни честолюбия, ни особых талантов. Однако специалист по какао, имевший богатый опыт в обращении с чернокожими, среагировал мгновенно: он вскочил и громко, властно приказал, почти крикнул:

— Э-эй, так не пойдет! Пусть испробует свои фокусы на мужчине, а не на даме! Нет, нет, пусть выберет мужчину!

Все вздрогнули, как от выстрела. И в тот же миг — Жорж не успел даже начать переводить — фокусник понял, не понимая слов, и быстро провел ладонями по лицу почти раболепным, унизительным движением. Молодая женщина опустила руки. Он не коснулся ее, но чары были разрушены. Она засмеялась, слегка ошеломленная и растерянная, и, когда муж бросился к ней, словно для того, чтобы поддержать, я услышала, как она сказала ему, очень довольная:

— Это было чудесно! Ты должен попробовать! Как во сне... честное слово!

Она не видела того, что видели мы, не видела этой позы, и была единственной, кто не испытывал ни малейшего смущения.

На следующее утро представление не состоялось. Вероятно, зрителей собралось слишком мало. Когда мой муж за вторым завтраком осторожно осведомился у Жоржа о фокуснике, тот равнодушно ответил:

— Он сошел с парохода.

Мы нигде за это время не останавливались, но, разумеется, пироги поддерживали постоянную связь между нашим караваном и берегами.

На нашем судне начались сборы. Хотя до Стенливиля оставалось еще два дня пути, многие бельгийцы направлялись на большую агротехническую станцию и должны были сойти раньше. Перед их каютами уже громоздились жестяные коробки с аккуратными надписями. «Новобрачные» часами пропадали на барже, наводя глянец на свой автомобиль. Они возились там с тряпками и ведром, каждую вторую минуту спуская ведро на веревке в Конго, и выплескивали коричневую воду на раскаленный металл, к которому нельзя было прикоснуться. Бывалый человек сменил шину на своем джипе и объявил, что может взять с собой двух пассажиров, если кто-нибудь едет на север от Стенливиля, в сторону Судана. Только мы с мужем да еще священник не занимались сборами. Мы с мужем ехали налегке, как люди, привыкшие летать на самолетах, и главное место в нашем багаже занимала папка с докладом, который нам предстояло сделать на конгрессе по тропическим болезням, а священник не спешил на берег потому, что ему, как он объяснил, все равно предстояло ждать оказии не одну неделю, — прислать за ним машину в такую даль миссия не может. Он уже перечитал все, что мог, и теперь, в наше последнее утро на борту, позволил себе закурить сигару сразу же после завтрака. Мы втроем стояли, опершись на перила, и смотрели, как пассажиры третьего класса выбираются на берег, борясь на сходнях со встречным течением всяких торговцев и просто посетителей. С обычной для этих краев простотой нравов, караван причалил где пришлось, у растянувшейся на добрую милю деревни с хижинами, крытыми банановыми листьями и с банановыми плантациями вокруг. Наше белое судно и баржи стояли под углом к берегу, и с ним нас связывали только узкие мостки, по которым лился густой людской поток, — пассажиры сходили на берег со своими детьми, козами и велосипедами, и среди них я вдруг увидела фокусника.

Он выглядел как самый обыкновенный чернокожий счетовод — белая рубашка, серые брюки, в руках плоский чемоданчик. Вся Африка ходит сегодня с такими чемоданчиками, и, может быть, в них таится нечто еще более удивительное, чем то, что видела я.