Дети Хедина (антология) - Людмила Минич

– Не о Гошкиных шалостях речь, – невесело улыбнулся Потемкин. Вздохнул, поморщился, поудобнее передвинул плохо слушающуюся ногу. – У меня для вас, ребята, есть персональное распределение.

– Персональное распределение? – только и смог пробормотать Игорь. Это был удел отличников, сталинских стипендиатов, а он – нормальный хорошист, и «четверок» у него поболее, чем одна. Диплом, правда, на пятерку, но… Может, за компанию с Машкой решил Отец и его запихнуть в какое-нибудь индивидуальное «светлое будущее».

– Персональное. Вы ведь одноклассники, одногодки, из города Карманова?

– Так точно, – вырвалось у Игоря привычно-военное.

– Вот именно. Вместе росли, вместе учились… – декан пристально взглянул на них, и Машка тотчас покраснела, потянулась рукой поправить волосы, но остановила себя.

– Мы просто друзья, Виктор Арнольдович. Друзья с детства, на одной улице жили…

– Это-то и хорошо, дорогие мои. Громких слов говорить не стану, просто скажу, что пришел из города Карманова запрос… сразу на двух наших выпускников. Горсовет слезно просит, в главке мне ответили – на ваше, товарищ Потемкин, усмотрение. И я подумал о вас. Вы, Мария Игнатьевна, и вы, Игорь Дмитриевич, распределяетесь в распоряжение председателя Кармановского горисполкома.

Игорь ошарашенно посмотрел на Машку. Рыжая подняла глаза на декана, и тот не выдержал этот тяжелый мраморно-серый взгляд. Поднялся, подошел, остановился напротив Машки и Игоря.

– Что, удивлены? – словно объясняясь за свое решение, проговорил он, только к чему было объясняться, Игорь понять не мог. – Конечно, я бы тоже удивился. Не на стройки пятилетки, не на восстановление разрушенного и даже не на борьбу с той нечистью, что на наших западных границах бродит. Но в том-то и дело, что маги, они всюду нужны. В иных местах и без них справятся – инженеры, врачи, шахтеры или строители, хотя с чародеями, конечно, легче дело пойдет; а есть места, где только маги и помогут. Что спросить хочешь, товарищ Угарова?

– Что же… что же там случилось, Виктор Арнольдович? В Карманове? И почему… мы?

– Не волнуйтесь, Машенька, ничего там не случилось, – с неожиданной теплотой в голосе заверил Арнольдыч. – Просто выпала такая возможность. Ни одного чародея там не осталось, ни в больнице, ни в милиции. Не говоря уж о сельхозотделе или горздраве. Вот они и просят, просят, а где ж на всех чародеев-то враз напасешься? Городок мелкий, кто о нем помнит? Стройки и заводы волшебников требуют, министры, руководители главков у меня в приемной сидят, дверьми, случается, хлопают, ругаются, мол, подавай, Потемкин, специалистов! А только не зря я деканом стал, и войну не зря прошагал от Бреста и до Берлина, а потом еще и в Порт-Артур заглянул. И партия мне не зря вот это вот дала, – он указал рукой на стену, где в простой рамке висела внушительного вида бумага с большим гербом наверху и золотым тиснением по краям. – Лично товарищ Сталин и вручил. Каждому из наших деканов. Что если видим мы некую неотложную необходимость, по собственному пониманию, то можем отказать и замам, и завам. Вот я и отказал. Поедете домой…

Машка как завороженная смотрела туда, где висела заветная гербовая бумага. Но, приглядевшись, Игорь понял, что смотрит она не на нее, а левее, туда, где в тени на полке стояла маленькая карточка. Желтая и нечеткая с одного края. Видно, дрогнула рука у фотографа.

Со своего места Игорь не мог разобрать, что там, на карточке. И Машка не могла. Далеко, темновато в кабинете. Но Рыжая будто знала, кто на ней. И смотрела, словно в последний раз.

Может, и правда, последний. Едва ли вернутся они в стены альма-матер. Останутся в своем Карманове… при сельхозотделе или горздраве.

– Ты что, Маш, расстроилась? – заметив ее взгляд, спросил Виктор Арнольдыч, по-отечески тронул Машку за плечо. – Думала, по-другому сложится? Так ведь по-всякому бывает. Мало ли как мечтается…

– Я, когда поступала, думала, нужное что-нибудь сделать сумею, важное, настоящее. Ведь при горздраве можно и после медучилища остаться. А маги – они для другого, для подвига, – Машка покраснела и не смела встретиться глазами с сочувственным взглядом Арнольдыча.

– Подвиг, Машута, он разный бывает, – декан подошел к полочке и взял в руки снимок, на который совсем недавно смотрела Машка. – И не магия для него нужна. Нужна верность. Своей стране, своему делу. Иногда за эту верность кровью платят. Ты это хотела посмотреть?

Он протянул Машке фотокарточку. Надпись в самом уголке убористым аккуратным почерком: «23 июня 1941 года. В. А. от группы 7». На фото – девять девчонок. Все в форме. Новенькие кители, блестящие сапоги.

– Это они? «Серафимы» из седьмой? C вашей кафедры, Виктор Арнольдыч?

Декан кивнул, так и не посмотрев на снимок.

«Серафимы» – называли их потом в секретных сводках, а немцы прозвали «Черными ангелами». По правде, Серафимой была только одна. Староста. Сима Зиновьева, высокая, с толстой пшеничной косой и едва приметным волжским говором. Было две Оли, Колобова и Рощина. Колобова – худенькая и чернявая, Рощина – полногрудая, мягкая, с добрыми материнскими глазами. Была Леночка Солунь. Умница, трудяга, молчунья. Была Нелли Ишимова, которую на курсе за черные с поволокой глаза звали «грузинской княжной». Юля Рябоконь, большеглазая, веснушчатая, кудрявая, как весенняя ольха. Была Поленька Шарова, в метрике значилась как Пелагея, но с самого первого дня потребовала, чтобы называли ее только Поленькой. Девчонки привыкли, преподаватели тоже. Виктор Арнольдыч тоже привык. Пусть будет Поленька. Нина Громова, спортсменка, бегунья. Сколько раз спрашивали ее, отчего пошла в маги. В институт физкультуры и спорта взяли бы без малейшего сомнения, а в магический только с третьего раза поступила. И была Сашка Швец, бестолковая, смешливая, громкая.

О них на «Т»-факультете, факультете теоретиков, знали все. Их помнили заслуженные профессора, помнили учившиеся с ними студенты, сами ставшие сейчас, десять лет спустя, ассистентами и преподавателями. Были другие портреты «серафимов» – в институтском Музее боевой славы. Парадные, политически грамотные, где – как и на всех парадных портретах – выглядели девчонки старше и суровей, как и положено погибшим за свою страну героям Советского Союза, а не вчерашним школьницам «ускоренного выпуска». На крошечной фотографии в кабинете декана они были настоящие, не отретушированные войной, молоденькие девчонки-маги, пока еще больше «ангелы», чем безжалостные фронтовые «серафимы» первого военного года.

Из-за парт ушли девчонки сразу на фронт, угодив в самый ад лета сорок первого. Их не разделили, не разбросали, оставили вместе, образовав «спецгруппу».

Так родилась легенда о «Черных серафимах». Боевых магах, пожертвовавших всем, чтобы хоть ненамного, но задержать рвавшиеся к Москве железные колонны вермахта. Три месяца страшной тенью висели они над наступавшими немцами – нападали на штабы и тылы, и там, где проносилась неуловимая девятка, не оставалось ничего живого – кроме лишь редких счастливчиков, лишившихся рассудка от творившегося кошмара и не способных ничего рассказать даже лучшим дознавателям из «Аненэрбе» и «Туле».

Три месяца Сима и ее подруги наводили ужас на добрую половину немецкой группы «Центр». Три самых тяжких, страшных, кровавых месяца. Они были невидимы, вездесущи, неодолимы. Взорванные мосты, груды металлолома на месте стремительных танковых колонн, похищенные вместе с важнейшими приказами высокопоставленные офицеры – список можно было длить и длить.

«Черные ангелы». «Серафимы». Красивое прозвище. Хоть и звучит как-то не по-советски…

Но не дождались «товарищи ангелы» Победы. Отряд пропал без вести в сентябре сорок первого. Говорили, что немцы, осатаневшие от неудач, каким-то образом ухитрились взять «серафимов» где-то в лесах под Смоленском. И расстреляли. Хотя – сумей они дотянуться до самого страшного своего кошмара – верно не стали бы просто стрелять. Припомнили бы каждую потерянную колонну, каждый развороченный мост… Полон такими красными мучениками, советскими ангелами, незримый иконостас прошедшей войны.

Но находились те, кто уверял: девчонки из седьмой группы не дались бы ни простому фрицу, ни даже их фронтовым магам. На пути их оказалось такое колдовство, что выстоять бы смог разве что сам Арнольдыч…

– Вы были с ними? – Машка умоляюще заглянула в глаза Арнольдычу, надеясь, что он продолжит рассказ.

– Был, Машута, – проговорил он с гримасой боли. Видно, старая рана не позволяла декану так долго стоять на одном месте. Виктор Арнольдыч медленно прошелся вдоль полок, растирая ладонью нывшее бедро. – Был почти до самого конца. Мы ж вместе из класса вышли. Я за них отвечал. Но – маги, ты знаешь, на войне везде нужны – вызвало командование, обсудить – не приказать, заметь, «обсудить» только! – переброску «серафимов» на новый участок, мол, здесь они работу свою уже сделали, ерунду только всякую подчистить, без тебя, товарищ Потемкин, довершат. А когда вернулся – сказали, нет больше седьмой группы. Оставил, что называется, без отцова присмотра…