Другой - Олег Беломестных

Обманывался отец — и потому не запали в Сергея Васильевича семена безнадежности. Ведь что-то значит та смутная сила, потянувшая его в церковь креститься, где чувствовал себя он, великовозрастный, неловко среди кричащих младенцев, окунаемых в купель, но так легко и счастливо дышал по дороге из храма? И что-то значит его бессемейная жизнь, дающая волю в поступках?

Он чувствовал, что окончательно рассчитывается с прошлым, которое больше не будет его мучить. Откуда-то из высока, из неясного будущего, доносился тонкий колокольный звон. Призывный звук, он утешит душу и даст обретение Отца…

Утро встретило его пронзительной прохладой. Таежная погода резка: ночью холодно до инея, днем может быть так жарко, что и раздеться впору. На утро указывали лишь ручные, с подсветкой, часы, за окошком не виделось, но чувствовалось, что лес погружен в густой туман. Ощупью одевшись, он вышел. Избушка и пять-шесть деревьев от нее составляли видимый круг, остальное за ними — вязкая мгла, поглотившая весь мир, от которого Сергей Васильевич убежал. Мягкий хвойный ковер под ногами поглощал все звуки. Он всматривался в утренний сумрак, где-то вверху, на остриях елей, пробивался тусклый свет, у подножий деревьев еще лежала ночь. Неясное рассеянное свечение делало лес таинственным и торжественным, оно напомнило ему храм во время богослужения, когда обильный дым кадил возносится к куполу и тает в потоках света. Странным было соседство деревьев: прямые мачты елей и редкие среди них, загнутые дугой до земли, стволы берез. Какая немочь поставила нежные белые деревья в вечный поклон? Ночной ли дождь или туман оставили на кончиках еловых хвоинок миллионы маленьких серебряных линз, когда он тронул мягкую ветвь, по всему дереву, как звуком камертона, прокатило волну капели.

Холод горного озера пронизал все живое, Самохину стало зябко до дрожи, он вышел на берег и стал разводить костер. Огонь в сыром воздухе плохо разгорался, дым невидимо мешался с туманом. Сейчас самое время лова.

Он собрал выдвижное удилище, из мешочка с черной землей вытащил сонного червя, безжалостно пронзил крючком в трех местах его вдруг судорожно выгнувшуюся плоть. Широкий взмах удилища — и приманка плюхнулась в воду, отразившись чуждым здесь звуком. Казалось, можно шепотом достать другой берег озера, а крикнуть здесь — голос его был бы грому подобен.

Долго ждать не пришлось, первая рыба неожиданно жестко дернула леску, сопротивляясь неотвратимой тяге, яростно захлестала хвостом. Большая рыбина оказалась хариусом, ее темно-серебристое, с зеленым отливом, тело, сверкая красными нитями в веере плавника, сначала замерло у него в руке, затем отчаянно — так, что он чуть не выронил его в воду — дернулось в сторону. Крепко зажатая рукой, рыба стала смиряться — боковые плавники ее оттянулись в стороны, а жабры медленно шевелились, ища защиты от сжигающего воздуха.

Не приходилось долго ждать, рыба жадно клевала после каждого заброса наживки. Хариус здесь был необычайно темный, под стать цвету воды. Сергей Васильевич не был человеком азартным, но сейчас его охватил первобытный зов добычи, он не заметил, как быстро набрал улов в половину ведра.

Трапеза его была не богата, но хороша уже тем, что в городе такой не приготовить. Он завернул рыбу в фольгу и зарыл в угасающие угли костра, туда же положил несколько картофелин. Через полчаса он, сидя на повергнутой ели, вкушал добытую пищу и поглядывал в рассветное осеннее небо.

Теперь горы не были столь страшными, как ночью, в утреннем свете их вершины предельно ясно вычерчивались в небе. И озеро было другим, не мертвым, оно дышало. Да, сколько таких озер разбросано по бесконечным и до сегодня не обжитым сибирским просторам! Когда-то, еще не так давно, сквозь таежные дебри в поисках лучшей доли пробирались бродяги, каторжники, переселенцы. Равнодушная природа не щадила слабых и неудачливых, многие из них замерзали или погибали в схватке с хищным врагом. Но ведь были среди них и иные — странники не от мира сего, селились вдалеке от путей, в стороне от назойливого людского взгляда, и не искали хлебного приюта. В суровой глуши, среди диких зверей, строили они убогое зимовье, водружали крест, под ним испытывали себя и молились о всеобщем спасении душ. И милосердный Бог давал им защиту и тепло…

Он еще долго будет сидеть у костра, смотреть в ночное небо. Еще многое нужно обдумать, многое вспомнить. В этом бледном осеннем небе он будет искать ответы на многие вопросы. Быть может, ему захочется остаться здесь навсегда, построить келью и прослыть святым. Молиться на камне, дружить со зверьми. Быть может, тогда пройдут уныние и неопределенность, он станет воином с мечом Божьей правды. И тогда ни отцу, ни сыну не страшно течение времени.

И пусть идут дни, пусть их сменяют ночи. Над озером миллионы раз возгорятся восходы и закаты. Закончится библейская история, отшумит Армагеддон. В Судный день оживут живые и умрут мертвые. Рассыплются камни и поблекнет солнце…

Лишь беспокойный дух прощально пролетит над мертвою водой.