Оранжерея - Чарлз Стросс

– Знание о том, что у тебя есть бекап, притупляет чувства. Я, повторю, был жутко на себя зол. – Перестаю хмуриться, когда смотрю на нее. – Но нельзя постоянно так злиться.

В частности, перспектива узнать, кто я или кем был, внезапно стала ужасно, всецело пугать меня. Что это значит, почему я вдруг почувствовал чужие эмоции – сразу после того, как выпотрошил кого-то мечом? Во мраке Средневековья это было бы трагедией, но даже здесь смерть – не то, к чему люди относятся небрежно. В один ужасный момент мне хочется сбежать в город, найти Гвин и извиниться перед ней. Только это ерунда. Она ничего не вспомнит и будет в том же настроении, что раньше. Наверное, вызовет меня еще на одну дуэль и благодаря своей неизменной бессмысленной ярости порвет в клочья.

– Думаю, я прихожу в норму помаленьку, – говорю я. – Знаешь какое-нибудь место побезопаснее, где эти гребаные берсерки не ходят толпами?

– Хм. – Она смотрит на меня критически. – Если избавишься от меча и повязки, не будешь особенно выделяться в зоне для пациентов во второй фазе. Это в нескольких шагах отсюда. Я знаю место, где готовят действительно хороший стейк из кенгуру. Ты как, голоден?

Сразу после дуэли вместо жажды насилия у меня разыгрался аппетит. Кей ведет меня на прекрасную площадку из алмазного волокна с низкой плотностью, засаженную бонсай-секвойей, где старомодные паровые роботы жарят сочное мясо на мангале. Мы болтаем, и мне ясно, что она сильно заинтригована тем, как я у нее на глазах оправляюсь от эмоциональных эффектов хирургии памяти. Я пытаюсь вытащить из нее подробности жизни среди ледяных упырей, она расспрашивает меня об академии фехтования Невидимой Республики. У нее извращенное чувство юмора, и, когда с едой покончено, она предлагает «сходить развлечься».

«Развлечься» – значит поучаствовать в довольно непринужденной групповухе с переменным составом в одном из зданий клиники. Когда мы приходим, собирается всего человек шесть – почти все на большой круглой кровати, угощают друг друга кальяном и лениво мастурбируют. Кей прислоняет меня к стене рядом с входом, целует и тремя руками делает что-то возбуждающее мою промежность и яички. Затем исчезает в ванной, чтобы воспользоваться ассемблером. Я жду ее и тяжело дышу. Когда она возвращается, я почти не узнаю ее: волосы стали синего цвета, две руки отсутствуют, а кожа – цвета кофе и молока. Она идет прямо ко мне, снова меня целует, и я узнаю ее по вкусу рта. Несу к кровати, и после первого быстрого совокупления мы присоединяемся к кальянщикам, исследуем тела (свои и соседские) до тех пор, пока не начинает клонить в сон.

Я лежу рядом с ней, почти лицом к лицу, а она шепчет:

– Это было здорово.

– Здорово, – эхом повторяю я. – Много воды утекло с тех пор, как я… – И тут же когнитивные функции мне изменяют.

– Я здесь ошиваюсь регулярно, – говорит она. – А тебе хотелось бы?

– Я вот что хочу сказать…

– Что?

– Я не помню, когда в последний раз трахался.

Она кладет одну руку мне между бедер.

– Действительно?

– Ну да, не помню. – Я хмурюсь. – Забыл, выходит.

– Забы-ы-ыл? – Она выглядит удивленной. – Может, у тебя был плохой опыт по части отношений? Может, поэтому ты и согласился на операцию?

– Нет-нет. Я… – Прикусываю язык, пока чего не случилось. Будь все так, уверен, в письме от моей прошлой личности что-то такое упоминалось бы, хотя бы вскользь. – Нет, я просто не помню. Обычно так не бывает, да?

– Не бывает. – Кей льнет ко мне и гладит мою шею сзади. Я удивляюсь, отмечая, что ее прикосновения вновь пробуждают эрекцию, провожу пальцами по краям ее сосков – и ее дыхание становится прерывистым. Наверное, так это работает. Без какого-либо внешнего влияния – фиг возбудишься, не так ли?

– Ты – отличная кандидатура для эксперимента Юрдона.

– Для чего?..

Кей прижимает меня к груди, и я послушно переворачиваюсь на спину, позволяя ей оседлать себя. Вокруг кровати – множество прибамбасов, взывающих к использованию, но она, кажется, предпочитает традиционный секс, когда все, что у любовников есть, – их тела. Она, вероятно, видит в этом своего рода возвращение к естественной человечности. С моих губ рвется стон, когда я хватаю ее за ягодицы и прижимаю к себе.

– Для эксперимента. Юрдон ищет тяжелые случаи амнезии и вознаграждает тех, кто их находит. Я расскажу тебе позже… – Мы перестаем говорить, речь мешает общению тел. Здесь и сейчас Кей – все, чего я хочу.

В конце концов, я направляюсь домой по проспектам, выстланным мягкой живой травой, укорененной в глыбах зеленого мрамора, вырезанных из литосферы планеты, крутящейся в сотнях терасекунд отсюда. Я наедине со своими мыслями, модем [2] отключен от карты маршрута, обещая пятикилометровую прогулку в обход. Я взял меч, но не чувствую, что кто-то бросит мне вызов. Нужно время подумать – терапевт будет ждать меня, когда я вернусь домой, и, прежде чем начну с ним разговаривать, я должен четко представлять себе, кем, по собственному мнению, становлюсь.

Вот я, живой и бодрствующий – кто бы я ни был. Я – Робин, верно? У меня туманных воспоминаний – до хрена, но это лишь мыльные разводы после большой уборки, которые превращают прошлое в брызги с кисти импрессиониста. Сразу после пробуждения мне пришлось проверить свой возраст. Оказалось – почти семь миллиардов секунд, хотя у меня эмоциональная устойчивость человека в десять раз моложе. Как возможно, что я такой старый, а чувствую себя молодым и неопытным?

В моей жизни есть огромные загадочные дыры. У меня, должно быть, раньше был секс, хотя я ничего не помню. Я, похоже, дрался – рефлексы и подсознательные навыки быстро помогли сладить с Гвин, – но я не помню ни тренировок, ни убийств, за исключением таинственных вспышек, которые с тем же успехом могли быть остатками воспоминаний из каких-то развлекательных программ. В письме от предыдущего «я» говорилось, что я был ученым, военным историком, специализировавшимся на религиозной мании, спящих сектах и Темных веках. Если все так, я ничего из этого не помню. Может, это сидит где-то глубоко и протечет, когда понадобится, а может, исчезло навсегда. Степень резекции памяти, которую возжелало мое прежнее «я», судя по всему, опасно приблизилась к тому, чтобы меня прежнего полностью стерло.

И что же осталось?

Все фойе моего картезианского театра усеяно осколками воспоминаний, которые только и ждут, что я поскользнусь и поранюсь. У меня ортодоксальное мужское тело, ортодоксальный продукт естественного отбора. Его форма мне вполне подходит, хотя у меня такое ощущение, что когда-то я сидел в чем-то гораздо более странном – почему-то приходит в голову, что я был танком (может, слишком закопался в военную историю, и она прилипла ко мне и уцелела – в то время как