Искать, всегда искать ! (Преображение России - 16) - Сергей Сергеев-Ценский

Даутов сел с нею рядом, но выпустить из рук и передать матери Таню ему все-таки не хотелось, а Серафима Петровна вдруг сказала:

- У меня была нянька, простая деревенская девчонка лет пятнадцати... Не знаю, скучно, что ли, ей было со мной, - мне тогда лет пять было, - только что же она выдумала себе для забавы? Рожи мне корчить!.. Да ведь какие рожи ужасные! Самые необыкновенные... Во сне такие никогда не приснятся... Вы себе их и вообразить не в состоянии. Глаза она как-то выкатывала, рот делала косяком, - ужас!.. Да еще и пальцы скрючивала, как звериные когти или орлиные, что ли... И вот этими пальцами, скрюченными, медленно так ко мне подбирается, к самому лицу, и зубами щелкает... что это у нее за фантазия была, - не понимаю. Я ей и конфет, какие мне мать давала, и игрушки, и даже деньги мелкие, какие мне дает, бывало, отец на мороженое, когда мы с нею гулять идем, - все ей отдавала, всячески ублажала, чтобы она только рож таких страшных не делала, потому что трясусь я, конечно, от страха... Нет, ничего я с ней поделать не могла! Упрашиваю, плачу, прошу всячески: "Маша, ты не будешь?" - "Нет, говорит, пойдем". А сама, чуть только отведет меня подальше, видит, что никого нет, и начинает рожу за рожей... Да еще и запугивает: "Смотри, никому не говори, а то вот тебе за это что будет!" Да такую вдруг ужасную скорчит харю, что я ничком падаю и ногами болтаю... Так ведь перевернет же: "Не падай ничком, а смотри!" Вот инквизиторша какая была... Спасибо, мать сама заметила это и ее прогнала. И вот я теперь вспоминаю об этой няньке, и хоть бы вы мне сказали, по каким же побуждениям она это делала?

- Больная, конечно, была девчонка, - сказал Даутов, не понимая, зачем это было ему рассказано.

- По-видимому, так... Нянька может быть глупая, или очень старая, или безнравственная, или пьяница, - мало ли какая может быть нянька? Потому я никаким нянькам Тани своей не доверяю... Но вот вам, мало мне знакомому мужчине, я бы, пожалуй, доверила свою девочку на целый день... Потому что вы хотя и занимаетесь крутым таким делом, как революция, но душу имеете мягкую... Правда, мягкую?

- Не знаю, что такое душа... Может быть, и правда... - усмехнулся Даутов. - А что касается Тани, - я бы сказал, что готов с нею возиться все те две недели, какие мне еще здесь остались.

И Серафима Петровна, очень похорошев вдруг, заговорила оживленно:

- У меня была знакомая, она тоже сидела с маленькой девочкой где-то на пристани. У девочки было игрушечное ведерце. Катала она его по пристани, и вот скатилось ведерце в воду. Был здесь же один незнакомый ей военный. Тут же он выхватил шашку свою и поддел ведерце за дужку. На этом они и познакомились: он был холостой, она - вдова. Понравились друг другу и поженились благодаря такому глупому случаю... Но вы не думайте, пожалуйста, что я рассказываю это с какой-нибудь целью! Так просто, я это вспомнила ни к чему...

И она вся зарделась и, чтобы не то объяснить, не то попытаться скрыть неловкость, добавила:

- Я не знаю, как вы на каторге могли вытерпеть!.. Ну, ссылка еще так-сяк. Все-таки ходили вы на свободе, и если бы вам побольше присылали денег...

- Да, вот в Ялани, помню, - желая ее выручить, перебил Даутов, ссыльные устроились не так и плохо: даже открытки цветные у всех были приколоты булавками по стенам... Книги у них были, газеты... Косить у чалдонов им не приходилось...

- Вот видите!.. А каторга - это уж я не знаю... Я бы, кажется, голову там себе о каменные стены разбила или с ума бы сошла!

- Привыкли бы! Человек ко всему привыкает. Но, конечно, было почти невыносимо гнусно.

- И вы, отлично зная, какому подвергаетесь риску, все-таки вели свою пропаганду после ссылки!

- А как же иначе?

- Я бы, если уж удалось бы мне бежать из ссылки, сидела себе где-нибудь в самой глухой глуши, и чтобы никто меня не видел!

- Что вы! Это вы так только говорите! Вы просто никогда не видели близко ни одного партийца. А что касается каторги за антивоенную пропаганду, то это я ведь еще дешево отделался: свободно могли повесить.

- Знаете ли что? Вы - герой! - сказала она серьезно.

- Ну вот еще, какое же это геройство!

- А что же это такое, если не геройство?

- Порядочность, я думаю, - и только.

- Значит, я непорядочна?

- Нет, вы просто... не сталкиваясь с этими вопросами раньше, не думали над ними...

- Вы ко мне снисходите!

- Но вам ничто не мешает, ничто не препятствует заняться ими теперь.

- Теперь зачем же, когда все уже сделано и кончено без меня!

- Не кончено, - что вы! Только еще началось, а совсем не кончено!

- Ну, все равно, - вы скоро все это кончите.

- Неизвестно, скоро ли... Хотелось бы, конечно, поскорей.

- Это кто? - вдруг твердо указала на море Таня.

- Это? Вон там плывет черненькое?

- Да. Это... кто?

- Это гагарка. Она всегда плавает одна.

- Почему же она любит одиночество? - спросила Серафима Петровна.

- Да вот, почему?.. Бакланы, чайки - эти всегда стаями, а эта... совсем лишена социальных инстинктов.

Так часто говорили между собой Даутов, Серафима Петровна и Таня на берегу голубого летнего моря.

Как-то, когда день был особенно красив и задумчив, сказала учительница из Кирсанова революционеру Даутову с какою-то даже горечью в голосе:

- Ну, хорошо, а красоту, вот эту красоту кругом нас, вы ее чувствуете или нет? Что-то вы мне ничего об этом не говорили!

- Признаться, в первый день, как сюда я приехал, чувствовал, очень чувствовал... Весь день ходил один, куда только мог, и был как шальной... Даже спал потом плохо.

- Только в первый день?.. А потом?

- А потом мне досадно стало. Посмотрю и отвернусь... Серьезно, именно так со мною и было... Море разлеглось бесполезно, горы торчат бесполезно... Подумаешь, какая расточительность, когда мы так нищенски бедны! Почему же это произошло? Хозяин сюда не пришел настоящий, то есть рабочий. Разве в таких махинах-горах всего только жилка несчастная исландского шпата? Нет, тут разведки делали кое-как, шаля-валя... Только и нашли что бурый уголь не так далеко отсюда, и копи забросили... Погодите, придет сюда рабочий - он их развернет, эти горы, - они у него заговорят своими голосами!.. А здесь, на берегу, каких мы здесь дворцов понастроим со временем! И чтобы в них отдыхали шахтеры из какой-нибудь Юзовки, из Горловки, из Штеровки, потому что им отдыхать есть от чего! И когда это сбудется, вот тогда только мне будет не стыдно и не досадно сидеть здесь, на бережку, вместе с ними и закапчивать кожу на солнце!.. Нет, вы только представьте, - вдоль всего берега этого, где теперь, как видите, ничего нет, кроме каких-то виноградников и двух-трех дачек мизерных, - это на целую версту великолепного пляжа! - вы представьте, стоят пятиэтажные дворцы!.. На целую версту - один за другим... Серые, бетонные, не боящиеся землетрясений, которые здесь иногда бывают... И перед ними асфальтовое шоссе. А по шоссе этому машина за машиной подвозят шахтеров, которые и будут жить в этих дворцах и будут купаться в море!.. А то, вы знаете, как они живут - в степи, где деревца нет, где белья сушить нельзя из-за пыли, в гнуснейших лачужках, по две, по три семьи в лачужке? Нет, вы этого не знаете и представить не можете! Они в земле, на глубине пятидесяти, а то и больше сажен, целыми днями уголь отбивают кайлами... Иногда их заваливает породой, иногда газом душит... И единственная радость их всегда была - до полусмерти водки напиться... А потом, конечно, драка, поножовщина... А то, представьте, они будут люди как люди... Зверски эксплуатировать какие-нибудь бельгийцы их не будут; поработали они у себя там, сколько надо, - потом сюда отдыхать приедут... Вот когда это сбудется, тогда только мне не будет стыдно, - а сейчас стыдно!

- Гм... Если вы это серьезно говорите...

- Вполне серьезно!

- То почему вы приводите в пример одних только шахтеров?

- А не учительниц?.. Однако вы ведь приехали сюда на свой счет, а шахтеру не на что сюда ехать... Кроме того, как живут шахтеры, это я гораздо лучше знаю, чем то, как живут учительницы.

- Хорошо, допускаю... А кто это вас убить хотел, вы говорили?

- Убить?.. Вы об этом? - дотронулся он до своей плешины. - Это - один шахтер... которому я очень благодарен за это.

Серафима Петровна долго смотрела на него удивленно, не отрываясь, наконец сказала тихо:

- Я вам верю!

- Мне нет надобности говорить вам неправду... - просто отозвался Даутов.

- А если... если будет надобность вам кого-нибудь убить, - извините меня за этот вопрос, - то как все-таки, вы бы убили?

- Непременно! - ответил он без запинки.

- Будете стрелять?

- Непременно.

- А когда арестовывали вас, вы тогда стреляли?

- Нет, тогда не пришлось... Да ведь тогда, например, меня арестовали как-то совсем по-семейному. Я, признаться, и не думал, что арестуют. Подхожу как-то к дому, где комнату у одной сердечной старухи снимал, вхожу в калитку, вижу - городовой на дворе дежурит. И чуть только я во двор вошел, он - к калитке и руку на кобуру. "Чего, брат, ты тут торчишь?" - говорю как могу спокойно. "Да тут в доме пристав наш, поэтому и торчу", - говорит. Ну, ясно, что обыск. Идти мне на улицу напролом - он, конечно, стрелять будет, а у меня ничего нет с собою. И вдруг мысль мелькнула: "Почему же непременно у меня обыск? Тут в доме три квартиры, и два студента в них. Я же тут поселился недавно..." Иду к своей сердечной старушке, а сам думаю: "Хотя бы и у меня обыск: ни бомб, ни литературы - ничего такого у меня нет, бояться мне нечего..." Вхожу в свою комнату, слышу храп: хррр... хррр... "Кто же это, думаю, у меня так задумчиво храпит?" Оказалось, сам господин пристав: голову на стол положил - и хррр! Где-то он теперь, любопытно? Должно быть, на фронт погнали... Подхожу, хлоп его по голове: "Эй, дядя! Спишь?" Проснулся: слюнявый, глазищи красные... Фуражку надел, а то она у него с головы свалилась. "Это вы, говорит, такой-то?" - "Я, говорю, такой-то". "Извините, что потревожить приказали по пустякам!.. Вот протокольчик подпишите!" Смотрю, на столе и бумажка, протокол обыска, готова уж, а в ней говорится, что при обыске ничего не обнаружено. "Как же это вы, говорю, без меня у меня рылись?" - "Да ведь это, говорит, пустяки все, одна проформа..." - "Ну, думаю, ладно, пусть только идет к черту!" А тут старушка сердечная, моя хозяйка: "Господин пристав, чайку идите выкушайте!" - "Чай пить, говорит, не дрова рубить!" Сел и я с ним. Сидим, беседуем. Он мне рацеи разводит, что вот как, мол, эти студенты всякие и даже из окончивших молодые, вместо того чтобы им учиться или уж служить, жалованье получать да где-нибудь у знакомых в преферансик перекинуться, а они к чему-то, видите ли, в революцию ударяются и только полицию беспокоят... Только это расфилософствовался, городовой входит: "Извозчик стоит, пожалуйте ехать!" Встает мой пристав и мне: "Поедемте, молодой человек!" - "Куда это? Зачем?" - "Да уж так надо... для проформы". Сердечная старушка умолять даже его пустилась: "Да что вы это, господин пристав! Да отпустите вы жильца моего, что вам стоит!" - "Ничего, говорит, не стоит, а только со службы тогда долой!" Поехал я с приставом, и привез он меня прямо в тюрьму... Вот какой был мой тогда арест.