Вербное воскресенье. Книжица рассказовъ, сказокъ, и прочих странныхъ психозарисовокъ - Симона Гаубъ

И я найду его. Я дам ему причаститься хлебом огрубевшей, шершавой кожи и водичкой, которую я выдавлю из мозолей прямо ему в рот, чтобы он не забывал, за что умирал на кресте. Я возьму его с собой в путешествие по космосу в форме моллюсков, пронзающих чёрное межзвёздное пространство гулом своих дрожащих, истончённых до предела, чувств. Я вывалю свои жемчужины на Луну, и Бог увидит, как на них слетятся голубями парни-геймеры, как будут глотать этот жемчуг, запивая его золотистым пивом. Они коллекционируют хмельные пузырьки – эмблемы неправильного, увядшего солнца.

И белый свет их мониторов ляжет на лик Бога цвета RoseRed, и он услышит бесконечные, зацикленные клэпы электронных барабанов.

Рассказы

Монах и его…

Тихое утро ползло по земле туманом, буйные силы весны начинали пробивать себе путь через толщу земли, через ветхую тишину могил. Себастьян провел в молитве всю ночь, в три погибели согнувшись на каменном полу кельи. Его не отпускало, гложело, ныло в груди предчувствие чего-то большого, а может даже, и вовсе необъятного впереди. Между пыльных пальцев скользили натертые до блеска четки, губы монотонно шептали знакомые слова, смысл которых то и дело ускользал.

«К кому обращаю я свои молитвы? Слышит ли Он меня? Слышу ли я Его? Действительно ли это ЕГО слова отпечатались тысячами черных знаков на бесконечных страницах библиотек, или Он – просто безмолвное весенне утро, обещающее так много?

Сколько раз я обращал свой взор на Его образ внутри себя и вовне, искал Его во всём и находил? Сколько раз я утешал рассказами о Нём, Всеблагом и Всеведущем, больных, грешных и умирающих? А это утро будто приставило мне к горлу нож и просит быстрого ответа – готов ли я покинуть землю, готов ли обратиться прахом? О, Ты, тот, кто создал мир и всех тварей в нём, действительно ли ты заберёшь меня в царство вечного блаженства?»

Он не мог заснуть, и потому молился, его преследовал страх. Липкий страх, как тополиный лист, приклеился между лопаток Себастьяна и что-то твердое в нём пришло в движение, качнулось маятником сомнения, между конечным и бесконечным, между прорывающейся к солнцу свежей травой и холодом могильных плит, между чётками и нервно держащими их пальцами. Это нечто закралось между воздухом и кожей. Предчувствие.

Разум слабел, бред застил глаза, так, что келья казалась душной, и даже свежий ветер, ластившийся сквозняком по коленям через холщовую ткань, не приносил облегчения. Тёмные коридоры проводили Себастьяна под руку с его наваждением, к свету.

Солнце бросилось обниматься, как родное, но глаза не сразу привыкли. Монах сощурился и заметил, как со стороны храма, прямо через кладбище, наступая кожаными сапогами в грязные лужи и давя принесённые кем-то вчера, пожухлые ландыши, к нему приближается высокая фигура.

Одежда незнакомца, как и его оголенное оружие, выдавали в нем воина, но капюшон, надвинутый на лицо, не позволял разглядеть, что это был за человек. Ходил ли он в церковь, жил ли в городке неподалёку, или пришел из других земель? Себастьян этого не знал, но по мере того, как фигура приближалась, будто специально направляясь к нему, сердце начинало колотиться в груди быстрее.

Монах подумал, что было бы абсурдно предполагать, что незнакомец идет сюда, ведь разглядеть скромно одетую фигурку священнослужителя на фоне бурых кирпичей, стволов деревьев, кустов и тумана, было бы очень сложно, но страх возобладал, и, как маленький мальчик, напуганный бабушкиными сказками по чертей и ведьм, Себастьян попытался укрыться за деревом.

Это похоже на ощущение, когда ты под одеялом – я тебя не вижу, значит и ты не видишь меня, или на сон, где за тобой гонятся, и ты понимаешь, что проиграл, упал, и просто ждёшь своего часа.

Шаги хлюпали в сырой земле всё громче, меч, казалось, насвистывал в воздухе известную песенку.

А потом воцарилась пауза из тишины и кома в горле. Незнакомец стоял прямо перед монахом, который, собрав всю волю в кулак, попытался заглянуть в лицо, скрытое под капюшоном, но вместо него увидел только черный провал, а местами, казалось, в нём можно было разглядеть крошечные блики звёзд.

– К-кто ты? – громко сглотнув, спросил Себастьян.

– Не притворяйся, что не знаешь, – приглушенным голосом скрипнул незнакомец.

– Н-но… Почему сегодня?

– Ты болен. Тебе пора.

Мысли монаха запрыгали блохами на спине бездомной собаки, так быстро, что он едва успевал их осознавать. Воспоминания перемешивались в них с вопросами.

А есть ли на самом деле Бог? И существует ли Душа? А если да, то вечна ли она? Вечна ли она, Отче, как ты всегда учил, как повторял другим, снова и снова, как уверял вдов и сирот, солдат и королей? А что же, Отче, если там, за гранью этого капюшона со звёздами, и вовсе ничего нет?

Заметив, что монах колеблется, незнакомец протянул ему руку.

– Пойдём, тебе уже пора, – он проговорил это даже немного ласково, словно прочитал в глазах собеседника все его сомнения, страхи, все его несовершенства и домыслы.

– Я пойду, но… Можно задать тебе один вопрос? – пытаясь отыскать глаза, чтобы установить контакт с этим, Другим, робко спросил Себастьян.

– Задать – можно, – мягко ответил безликий Некто.

– А что будет там, за этой гранью?

Художник: Валентина Рум

Если бы Некто мог улыбнуться, он сделал бы это, но в голосе сквозила только интонация вечно терпимой мамочки в отношении к своему нерадивому чаду:

– Сейчас ты сам всё увидишь.

Тело монаха глухо упало на влажную землю. С соседнего дерева пугливо вспорхнула стайка птиц.

Любовь надо красть

Здравствуйте, в эфире очередное серое утро. А каким ему ещё быть, если для того, чтобы увидеть другие цвета, мне нужны дорогостоящие примочки к процессору? Нет, мои собственные глаза давно перестали видеть, знаете, это из-за свинцового воздуха, каких-то химикатов в нём и постоянного созерцания монитора. Но, если бы кто только знал, как сильно иногда мне хотелось перестать дышать этим воздухом, думать этими мыслями, прокручивать одни и те же процессы!

Меня зовут Гарри, нет, не потому что так зовут героя вашей любимой книги, а потому что я чёрный с ног до головы, заляпанный гарью. Мне 58 земных лет, я работаю писателем и литературным критиком. Не смотря на наличие постоянной работы, деньги у меня почти не водятся, и мне не хватает средств даже на то, чтобы купить цвета.

Конец ознакомительного фрагмента.