Михаил Михеев - крупным планом - Ю Мостков

* * *

На протяжении своего творческого пути М. Михеев испробовал многие литературные жанры, и надо сказать, что ему никогда не изменял читательский успех. Может быть, поэтому в наработанном им литературном "багаже" сравнительно легко разнести по графам все, им написанное: автор, испробовав свои силы в новом для себя жанре, как бы проверял на последующих попытках - а можно ли лучше, не была ли удача случайной. После "Лесной мастерской" он пишет еще одну стихотворную сказку "Московский состав", а затем - "просто стихи" для детей "Главное правило". Обратившись к прозе и по-прежнему имея в виду юную аудиторию, он создает школьную повесть "Клуб ЮЭТ", спустя годы перерабатывает ее в повесть "Президент пионерского клуба". К этим книгам примыкает повесть "Капитаны 8?" - тоже о школе. Затем следует полоса приключенческих книг - "Вирус В-13" и "Тайна белого пятна". Эта закономерность - обращение к одному жанру на протяжении ряда лет - подтверждается в писательской практике М. Михеева постоянно. Однако есть книга, которая в его творчестве стоит особняком. Это - путевой очерк "Дорога идет на перевал". Единственный путевой очерк, написанный им. Пожалуй, это произведение - наименее известное среди других его произведений: оно издавалось отдельной книгой лишь однажды (Новосибирск, Зап.-Сиб. кн. изд-во, 1962). Эта книга важна не только сама по себе, а еще потому, что в ней проявилось то, что незаметно созревало в душе писателя может быть, незаметно для него самого, и затем предопределило целый пласт его творчества. Понимая всю самонадеянность подобного вывода (тем более что этот вывод нетрудно опровергнуть одним авторским "нет"), все же попытаюсь обосновать его. Сюжет очерка "Дорога идет на перевал" достаточно полно определен самим заглавием - это путевые записки автотуриста, который совершает с двумя своими спутниками путешествие из Новосибирска на Горный Алтай. Собственно Говоря, "внешний сюжет" определяется перемещением в пространстве - от Новосибирска до Телецкого озера, а затем по Чуйскому тракту. Писатель с первых же страниц видит в своем читателе друга, которому, конечно же, будут интересны даже не самые существенные подробности - ведь всегда рассказ о путешествиях, тем более от первого лица, не оставляет близких людей равнодушными. Отсюда - доверительность интонации, юмор, непринужденность повествования. "Внутренний сюжет" строится на очень мирном конфликте: повествователь давно и на всю жизнь полюбил Горный Алтай. Второй участник путешествия Севка. "По паспорту он Всеволод, я зову его просто Севкой, хотя такое имя, пожалуй, плохо ему подходит - у Севки весьма представительная внешность, восемьдесят пять кило веса, философский склад ума и преждевременная лысинка на макушке. Он доцент, преподает в институте высшую математику..." Надо ли пояснять, что Севка свои отпуска проводил на берегах Черного моря и не мог взять в толк, чем может привлечь Алтай, дорожный дискомфорт и прочие трудности пути. Только отсутствие курортной путевки сделало Севку почти вопреки его воле - участником экспедиции. На протяжении всей поездки идет борьба за Севкину душу. Неравнодушный участник этой борьбы - третий участник поездки, Костя, долговязый мотоциклист, решивший пройти весь маршрут по Горному Алтаю на своем стареньком мотоцикле. Он, в отличие от скупого на слова Севки, восторженно многоречив, и этот поединок трех чуть очерченных характеров придает дополнительные краски очерку. Хотя автор не раз напоминает, что он - человек сдержанный, уже околдованный красотой алтайских гор, и потому не склонен к восклицаниям и преувеличениям, его восхищение то и дело прорывается на страницах книги. "Изумленный и восторженный, я ехал по отличной дороге, проложенной среди скал, деревьев и бушующей воды,- так М. Михеев описывает свое впечатление от первой поездки по Чуйскому тракту. - Да я и не думал раньше, что у меня под боком может находиться такая необычная, величественная в своей суровой красоте страна. Наблюдая Природу, рисуя ее, Человек создал великие произведения искусства. Но у его щедрой Учительницы остались такие краски, такие сочетания на ее полотнах, которые он еще не в силах передать. Алтай - это выставка ее лучших произведений". Приходится признать, что здесь сдержанность в описаниях отступает - да и как она может не отступать, если лаконичный обычно М. Михеев оперирует именами существительными, которые он пишет с большой буквы... Но эти, вполне оправданные, восторги не заслоняют от путешественников проблемы, порожденные вопросом - как нужно хозяйничать на этой сказочно прекрасной земле. Вот они проезжают мимо двух груженых лесовозов - один буксует, второй на разбитом грейдере пытается его вытащить. Водитель второй машины потому и забуксовал, что посовестился сворачивать в объезд на пшеничное поле, хотя там уже была проложена колея. Больно смотреть на втоптанные в грязь тяжелые колосья. Хмурый и молчаливый Севка прикидывает размеры притоптанного поля и "роняет угрюмо: - Четверть гектара хлеба погибло!" Прикинув еще кое-какие данные в уме, Севка "внезапно выдает готовый результат: - Если построить здесь гравийную дорогу, которая повысит среднюю скорость движения, допустим, только в два раза, то на одном только автотранспорте мы будем иметь годовую экономию примерно в пятьдесят тысяч рублей на километр дороги. Стоимость шоссе окупится в год или полтора..." Севка задумывается и об экономии нервной энергии водителей - "статистика, к сожалению, таким вопросом не занимается". Так описания изумительной природы перемежаются с тяжелыми размышлениями о нашей безхозяйственности, о судьбе прекрасной природы Алтая, о том, как варварски иные туристы уродуют красоту, которую по традиции принято называть вечной, но которая - это мы уже понимаем - может оказаться скоропреходящей. Заметим - автор ни разу не употребляет слово "экология": в начале 60-х годов оно было известно лишь узкому кругу специалистов, да и означало, если верить изданному в те годы словарю иностранных слов, лишь "раздел биологии, изучающий взаимоотношения животных, растений, микроорганизмов между собой и с окружающей средой". Только через четверть века в соответствующих словарях появилось второе значение этого термина: "социальная экология - раздел социологии, в котором рассматриваются проблемы взаимоотношений человека и среды". Но главное не в термине, а в сути: уже тогда, в начале 60-х годов, М. Михеев задумывается об экологии в современном значении термина - и не только задумывается, но и привлекает внимание читателей к этой глобальной проблеме нашего века. Запомним этот вывод - он нам пригодится в скором будущем, а теперь снова вернемся к очерку. Автор, который, как уже говорилось, касается многих мелочей быта, вспоминает и о таком, казалось бы, пустячке: ему очень хотелось заполучить пушистый хвостик суслика, чтобы повесить этот трофей на ветровое стекло. Хватаясь за малокалиберное ружье, автор напоминает: "Как известно еще из школьной зоологии, суслик - животное вредное, подлежащее повсеместному уничтожению". Для чего это напоминание? Коль охота уж началась, оно вроде не ко времени. Да и, согласитесь, не вяжется с призывом истреблять грызунов любовное описание их повадок: суслики "то и дело пересекали дорогу: бегут, задрав торчком рыжий с черными полосками пушистый хвостик". Разгадки долго ждать не приходится. Автор признается: напоминание о вредоносности сусликов просто необходимо - "так я успокаиваю свою жалость, которая вступает в спор с охотничьим азартом". Это важное признание - автор просто добрый человек, которого охотничья страсть вынуждает стрелять, а сочувствие к сусликам делает радостью очередной промах. Все это понятно, подкупающе искренне и мне, скажу прямо, весьма симпатично, хотя не совсем последовательно: ведь можно было совсем не стрелять. Но это уже была бы арифметика или, в лучшем случае, логика, а никак не диалектика живой человеческой души, обуреваемой взаимоисключающими, никак не совместимыми страстями. Уважение к природе, постижение ценности позиции любого из "братьев наших меньших" - эта черта впервые, пожалуй, так наглядно проявляется в книге о путешествии по Алтаю. Причем проявляется буквально на каждом шагу. Вот, скажем, такое дорожное наблюдение. "Любая автомобильная дорога, проходя через село, несет обязанности главного сельського проспекта не только для людей. Вся сельская фауна обязательно выбирается на эту дорогу... нарушая все правила уличного движения". Дальше следуют полные комической важности советы - например, "стоящую на дороге корову выгоднее объехать, не ожидая, пока она соблаговолит отойти в сторону". "Мимо телят и поросят нужно проезжать с осторожностью, характер у этой молодежи неуравновешенный, предугадать их поведение просто невозможно". Опущу советы по поводу кур, гусей и собак - отмечу лишь доброту и серьезность, смешанные с затаенной улыбкой, с какими автор говорит об этих представителях "сельской фауны". Заслуживает внимания еще одна встреча - с двумя рыжими телятами, которые "разлеглись на самой середине дороги. Один из них поднялся, меланхолически посмотрел на приближающийся "Москвич" и спокойно повернулся задом. Я возмутился,- это уже походило на наглость. Тихонько, на тормозах, я подкатил к теленку и легко толкнул его радиатором. Он повернулся, некоторое время недоуменно разглядывал меня своими прекрасными телячьими глазами с черными ресницами и, не торопясь, отошел на обочину, обиженно помахивая чумазым хвостиком". Контраст этого описания со словами "возмутился", "наглость" - разительный, ибо такой "портрет" теленка - самое настоящее объяснение в любви. Впрочем, не только в каждое проявление жизни влюблен автор. Вон он характеризует свою машину, на которой собирается в поход. Поначалу М. Михеев объективен: "Мотор у "Москвича" слабенький, кабина тесноватая, широкие крылья придают ему лопоухий добродушный вид. Но работяга он на редкость усердный и ни разу не подвел в дальних поездках..." Стоп! - как незаметно с технических данных автор переходит к внешности "Москвича", почти "очеловечивает" его упоминанием о лопоухости и добродушии, а затем... затем рассказывает, как на трудных дорогах "его чугунно-алюминиевое сердчишко начинало глохнуть от перегрузки, а хрупкие косточки скрипели от напряжения. Следы таких дорог видны на его боках, у него нет ни одного целого, не мятого крыла, но я привязался к "Москвичу", как к живому существу (курсив мой - Ю.М.), и не променяю сейчас даже на мощную комфортабельную "Волгу"Так пишут не о машине, а о живом существе, которое очень дорого - ведь равнодушное ухо не услышит стук глохнущего от перегрузок сердчишка и скрип хрупких косточек. Восприятие машины как чего-то живого, одушевленного сыграет еще свою роль - мы убедимся в этом, когда погрузимся в фантастику Михаила Михеева. Кстати, такое ощущение техники - очень современно, оно характерно для последних десятилетий XX века, раньше человек воспринимал машину как нечто отчужденное от него. Говоря о книге "Дорога идет на перевал", нельзя не заметить влюбленность автора в Горный Алтай, которая пронизывает ее от первой до последней строки. "Горы всегда нравились мне больше, чем спокойные ландшафты. Я не ахаю, не восхищаюсь ими вслух. Я воспринимаю Алтай бездумно, как бы слушая музыку",- замечает писатель.