Хулиган напрокат - Алёна Черничная

мое. Все испортил телефон, не поставленный на беззвучный… И мой вечер закончился на таком адреналине, что до сих пор трясутся руки. Я как в каком-то боевике побывала.

А что теперь? Теперь я прислушиваюсь и приглядываюсь к тому, что происходит вокруг. Любой, даже мимолетный взгляд в мою сторону — и я паникую. Мне мерещится, что все обо всем уже в курсе.

Да, у нас половина вуза продает то курсовые, то готовые лабораторные. И все счастливы…

Но со мной этот номер не пройдет.

Если хоть кто-то узнает, откуда у меня эти билеты…

Мне конец…

И не мне одной…

Меня не спасет даже то, зачем я решилась на это.

Я подставлю не только себя, но и…

Внезапный захват моей руки и одергивание в сторону вырывает меня из болота собственных мыслей.

Дыхание перехватывает, когда понимаю, чья ладонь крепко стискивает мое запястье. И этот лейбл на спине черной ветровки того, кто тащит сейчас меня за огромный фикус в конце коридора, я уже видела. Буквально вчера. В парке…

Но теперь бежать мне некуда. Втиснувшись со мной между стеной и шикарными ветками фикуса, Ольховский разворачивает меня к себе лицом, продолжая сжимать в своей лапище мою руку.

— Попалась птичка в клетку, — зловеще шипит он, а внутри меня все холодным комком летит куда-то вниз. Даже вчера его карие глаза не смотрели на меня так свирепо. Этот взгляд просто пробивает насквозь. — Живо рассказывай, что за цирк ты вчера устроила, Синичкина!

Вдох. Выдох. Спокойствие.

Ну не убьет же он меня, правда? По крайней мере, прям здесь. За фикусом.

— Какой цирк? — стараюсь как можно невиннее похлопать ресницами, а заодно освободить свою руку из цепких пальцев Ольховского.

Но тщетно. Его жилистая клешня словно въелась в мое запястье намертво. Да и сам Максим выглядит очень недружелюбно. Широкие, темные брови сведены к переносице, а крупные губы сжаты в одну линию, выдавая на смуглом лице все напряжение.

— Не коси под дурочку, — фыркает он. — Я про нашу прогулку в парке. Ты специально все это устроила?

— А оно мне надо что-то делать специально для тебя, Ольховский? — стараюсь говорить как можно строже.

Тогда как стук сердца нервно набирает обороты. Головой понимаю, что вряд ли Максим настолько придурочный, что решить учинить надо мной какую-то физическую расправу. Но само его присутствие рядом уже напрягает.

— Почему этим анонимом оказалась именно ты? — рычит мне в лицо Ольховский.

— Может, все-таки судьба твоя такая — быть отчисленным? — проговариваю сквозь зубы и каким-то чудом умудряюсь выкрутить свое запястье из мертвой петли его пальцев.

И на всякий случай делаю от Ольховского шаг назад.

— Значит, зуб на меня точишь. Что я тебе сделал, блин? — Максим округляет глаза.

И на секунду мне даже кажется, что весьма искренне. Хотя… Это маловероятно.

— Совершенно ничегошеньки. Ты же белый и пушистый, а я вот немного стремная…

Максим весьма театрально выгибает одну бровь и проходится по мне таким оценивающим взглядом, что хочется прикрыть себя, обняв руками. Это все как-то чересчур неприятно. Снова.

— А-а-а, вон что, — язвительно тянет Ольховский. — Это все из-за того нашего разговора в подсобке. Что я такого сказал? — вальяжно сунув руки в карманы, он делает шаг, сокращая между нами расстояние и слегка склоняется надо мной тенью, одаривая ярко пахнущим мужским парфюмом. Тяжеловатым, древесным, но точно врезающимся в обонятельную память. — На правду разве обижаются? Ты ведь до сих пор все в этом же жутком кардигане и с зализанными в хвост волосами.

Смазливая, но до безобразия нахальная морда Ольховского озаряется кривой усмешкой. Несколько секунд прямого взгляда, глаза в глаза, и меня снова прошибает обидой. Да с чего я должна терпеть подобное?

— Так, — набираю полную грудь воздуха и четко выдыхаю. — С меня хватит, Ольховский! Ты еще противнее, чем я думала.

Резко огибаю его широкоплечую фигуру и быстро шагаю прочь от фикуса, насколько это могут делать мои ватные ноги. И под раскат звонка на пару направляюсь по коридору к нужному кабинету.

— Синичкина, стоять! — Хриплый бас Максима раздается за моей спиной. А через секунду у меня перед носом всплывает и его хозяин. — Я хочу знать, у тебя реально есть эти билеты или просто издеваешься надо мной?

— Вчера я ясно все написала в сообщении: сделки не будет, — твердо заявляю я и опять огибаю Ольховского, проскальзывая мимо.

Но настырный нахал вновь становится передо мной стеной.

— Ты, вообще-то, собиралась их мне отдать, — поставив свои руки в бока, он преграждает мне путь. — Я удвою сумму.

— Извини. Передумала, — пожимаю плечами, глядя в горящие недовольство глаза Максима.

— Отдай мне билеты, Олеся. Хватит строить из себя обиженную. Будь человечнее.

— Уж кто бы заикался про человечность. Можешь считать, что я отказываю тебе из принципа, — твердо выдаю я и ускоряю шаг, оставляя Максима позади себя.

И уже собираюсь скрыться за спасительной дверью аудитории, но куда там! Ольховский ставить свой белоснежный кроссовок в дверной проем. Я испуганно отшатываюсь, а Максим бесцеремонно вваливается в кабинет, оттесняя меня назад.

Мы оба оказываемся на пороге аудитории. Ольховский смотрит на меня с прищуром и делает плавный шаг вперед. Как какой-то хищник. Максим снова становится перед моим носом.

Вплотную.

Безо всякого стеснения наклоняется к моему уху.

И Ольховского, похоже, совершенно не смущает, что на нас ошалело смотрят пар двадцать глаз студенческого совета и заместитель ректора по учебно-воспитательной работе. И как на зло аудиторию накрывает тишина.

— Ты бы сильно не хорохорилась, Синичкина, — Максим до угрожающей хрипотцы понижает голос. — Я ведь могу и своими принципами поступиться. Не люблю сплетни, но… А вдруг я захочу рассказать всем одну очень занимательную историю? Там такая бразильская драматургия — закачаешься. И надо же, главные герои тоже здесь: и мажор-красавчик и, отвергнутая им, серая мышь. Да, кстати, а откуда у первокурсницы готовые билеты на экзамен четвертого курса? Гольцман всегда выдает их только в день сдачи. Может, ты втихую стащила их у препода? Или тебе кто-то помог? — он шепчет все это мне на одном дыхании.

И с каждым его словом воздуха в моих легких становится все меньше, а его въедливого парфюма все больше. Я прекрасно понимаю, куда клонит Максим.

А еще понимаю, что сейчас весь студенческий совет, и Смирнов не исключение, просто поедают нас глазами.

Только Ольховскому пофиг. Не выжидая моего ответа, он отстраняется и, растопырив указательный и средний пальцы, направляет этот жест сначала к своим глазам, а потом и к моим:

— Смотри у меня, Синичкина.

Громко хмыкнув Ольховский вальяжно покидает аудиторию,