Никола зимний - Сергей Данилович Кузнечихин

кофте у печи. И надо же как-то причепуриться, чтобы садиться за праздничный стол.

– А какой праздник?

– Мяса на зиму заготовила. Это разве не праздник? Отец, когда с охоты возвращался, всегда велел маме наряжаться к столу.

– А мой сразу в баню. Потом выпьет стакан и бежит к кому-нибудь из мужиков сезон обсуждать, а возвращается под утро.

– А как же мать, не обижается?

– Так ей же забот полон рот и грязной одежки ворох.

– А мой папа только с виду суровый был, и с мамой очень ласковый. – У нее сорвался голос, зажмурилась и, сдерживая слезы, замотала головой, потом выдохнула и прошептала: – Тебе этого не понять, твои живы-здоровы. Ты коньяк пил?

– Нет. Только самогонку.

– Значит, надо попробовать. – И она налила ему полстопки из пузатой бутылки. И себе налила. – Давай помянем моих.

Он настроился на сладкое вино, а коньяк оказался крепче самогона. Поперхнулся от неожиданности, закашлялся, хорошо еще сопли не полезли, со стыда бы сгорел.

– Не смущайся, это бывает. – Она подцепила рыжик и, не выпуская вилку из руки, протянула ему, потом придвинула тарелку. – Теперь горяченького, мужику надо мясо есть, чтобы силы были, наваливайся.

Он хотел попробовать кусочек, для приличия, Но мясо было нежным и сочным. Не заметил, как смолотил почти всю тарелку, видимо, действительно проголодался.

– Хорошо готовишь, лучше, чем мама. В городе научилась?

– Ладно тебе. А в городе совсем другому учат. Еще рюмку будешь? Или сухого?

– Кислятина, мы с пацанами пробовали.

– Как прикажешь, слово мужика – закон.

Вторая рюмка прошла легко, и он осмелился спросить, какие из песен Высоцкого ей больше нравятся. Надеялся услышать, что про блатных, и уже потом расспросить о муже, очень уж волновала его эта романтическая тайна. Он и на ужин остался, надеясь разузнать что-нибудь интересное. Отсидевших срок среди деревенских хватало, но были они такими же обыкновенными мужиками. С одним из бывших он даже схлестнулся, едва до драки не дошло. Жена пристыдила мужика и увела. А сам он отступать не собирался, страха не было. Но ответ Ольги его удивил:

– Сказки люблю и про цветы на нейтральной полосе.

Потом Ольга налила еще по одной. Сама она пила легко, не морщась и почти не закусывая. Да и он не чувствовал опьянения, наоборот, появилась легкость и в голове и в теле, как будто и не было долгой нервотрепки с тушей борова. Когда Ольга поднялась, чтобы принести чайник, он встал помочь, но его почему-то качнуло и повело вбок. Ольга успела подхватить его и прижать к себе, чтобы не упал.

– Ничего страшного. Пять часов на ногах да на нервах. Я же видела, как ты волновался. Чаю крепкого выпьешь, и все пройдет. А лучше полежать немного.

– Да нормально. Просто за половик зацепился.

– Конечно. И все-таки лучше прилечь.

Она отдернула одеяло, склонилась над ним, сидящим на стуле, и попробовала помочь, а он, неожиданно для себя, схитрил, сначала привстал, потом покачнулся и обвис, прижимаясь к ее груди.

– Держись, держись, – успокаивала Ольга, – сейчас приляжешь, поспишь полчасика – и все пройдет, ложись, миленький, и разденься, чтобы тело отдохнуло.

Получалось так, что она сама раздевала его, а он не сопротивлялся и только слегка помогал ей. Потом она выключила свет и вышла на кухню. Голова кружилась. Он закрыл глаза, но в сон не клонило. Было стыдно, что так быстро опьянел и с ним пришлось возиться, как с ребенком. Настроился полежать минут десять и бежать от позора. Подумал, чем занимается Ольга – наверное, посуду моет. Прислушался, но ни плеска воды, ни стука тарелок не услышал. Потом прошуршала занавеска, и в комнату вошла Ольга.

– Спишь? – прошептала она еле слышно.

– Не получается, – ответил таким же шепотом и почувствовал, что она отогнула край одеяла и легла рядом. Одежды на ней не было. Совсем голая. Тесно прижалась, обхватив за плечи, потом легла на него и жадно поцеловала.

Он даже не понял, как все случилось. Лежал рядом с ней и боялся пошевелиться.

– Все хорошо, – шепнула Ольга, – у тебя первый раз?

– Конечно. – Он даже обиделся.

– Поздравляю, мужиком стал, не переживай! – Она погладила его, тесно придвинулась и, щекоча волосами, стала быстро-быстро обцеловывать его лицо и грудь. Эти беглые легкие поцелуи незаметно прогнали опустошение, которое только что случилось, и снова нахлынуло желание как можно сильнее обнять ее. Второй раз тянулся намного дольше, и падение в незнакомую невесомость уже не испугало, а показалось сладостным. И после этого он заснул.

Когда проснулся, в комнате горела настольная лампа. Неодетая Ольга сидела за столом с фужером вина.

– Проснулся, миленький? – сказала она, поймав его взгляд. – А я вот сижу, думу свою горькую думаю. Ты уж прости меня.

– За что?

– Тебя такого юного совратила. Сама не знаю, что нашло. Морок какой-то. Прости, если можешь.

– За что, да я…

– Знаю, самым счастливым себя чувствуешь. Мужиком сделала. А теперь собирайся, а то мать хватится, искать по деревне пойдет.

– Меня и челяденком не искали. Сам все время приходил.

– Самостоятельный, молодец. Ладно, пойду оденусь, а то ослепнешь.

Она допила фужер и встала, позволяя рассмотреть себя во весь рост. Он никогда не видел обнаженной женщины, и ему нестерпимо захотелось снова обнимать это тело. Ольга повернулась к нему спиной, намереваясь уйти. Он схватил ее за руку и потянул к себе. Она усмехнулась и послушно легла к нему.

Он надеялся, что это будет продолжаться и продолжаться, но когда он, обессиленный, блаженно замер рядом с ней, она выскользнула из-под его руки и вышла на кухню, а вернулась уже в халате.

– Ты еще лежишь? – таким голосом она разговаривала с мужиками у себя в магазине. – Вставай, пора.

– Я никуда не пойду. Мне еще хочется.

– Не надо, Николай, давай не будем ссориться. Одевайся, а я в кути подожду. Время уже одиннадцать. – Сказано было строго и холодно, упрашивать было бесполезно.

– А завтра?

– И на завтра, и на послезавтра… Запомни, чтобы ни одна живая душа не узнала об этом. Я верю в твою порядочность. Забудь сюда дорогу. Не пущу. Не позорь меня. – Вышла с ним в сени, чтобы закрыть дверь, потянулся поцеловать. Отстранилась. – Запомни, чтобы ни одна живая душа…

– Почему? Разве ты меня не любишь?

– Это не любовь. Это грех. После когда-нибудь поймешь. Ружье не забудь.

Почему после, если было так хорошо, не понимал. Пальнул в небо, но тозка не ружье, а хотелось громкого раскатистого выстрела.

На улице шел снег. Ветра не было. Крупные мохнатые снежинки падали очень медленно. Возле клуба горел единственный фонарь. Он