Два моих крыла - Любовь Георгиевна Заворотчева

торговля украинскими семечками, кавказскими грецкими орехами, в золотистой кожуре луком нынешнего урожая. Долетали называемые торгашами цены, отчего Березкину становилось еще горше. Но очередь была в самом конце стола. Туда он и пошел.

— Свежие орешки, кедровые, совсем дешевые. Полтина стакан, — бормотал верзила, торговавший орехами.

— А, главная охранная сила, — ухмыльнулся он, увидев рядом с собой лесника. — Тоже зубы потешить захотел? Тебе вне очереди и с полным удовольствием. Уступлю. Вообще можно без денег. — Он быстро черпанул стаканом из мешка, протянул руку к карману Березкина. — Чего в мешок зыришь? — вдруг гаркнул он. — Там нет визитной карточки! Тайга не куплена и не мерена. На орехи, слава богу, лицензии не надо, — как бы подключая к разговору очередь, громко говорил он.

Позванивали монеты, шуршали рубли. А Березкину все казалось, что это ветер шевелит хвою мертвых деревьев, и они вызванивают погребальную мелодию.

Нет, он не имел права взять и просто так обвинить этого верзилу в браконьерстве. Нужны улики. Нужно поймать его за руку…

— Куда ты, Шура, на ночь глядя? — беспокоилась жена.

— Да я, солнце мое, на Кедровый Берег. Погляжу, как барсуки там прижились. Да, барсучки… Щурогаев им наловлю. Небось растерялись на воле-то.

— Утречком бы, Шура, поехал. Зябко теперь в лесу. Остынешь.

— А ты мне в термосочек кипятку плесни. Утром, как все уйдут на работу, звякни Косте в милицию. Мол, Шура мой не вернулся. Поезжай, мол, на Кедровый. Он знает, где это. Только не шуми.

— Господи, да что ты такое говоришь, Шура! — побледнев, упала на стул жена лесника.

— Так я живой тут стою, солнце ты мое. Живой и буду. На Кедровом-то я как дома. Для улики мне надо.

— Так в милицию сейчас бы и позвонил.

— Плесни, плесни в термосочек-то. Завтра надо. Поняла?

…Ему не было одиноко и скучно в лесу. Где-то рядом бегали Граф и Графиня. На утренней зорьке возобновили свой зов лоси. Жизнь струилась и обтекала Березкина волнами знакомых звуков. Утро по-осеннему медленно цедило скупые солнечные лучи. Было понятно и знакомо это состояние усталости природы, вобравшей за короткое лето все краски, все тепло, на какое только способен Север. Березкин, слившись со всем, что его окружало, и сам почувствовал усталость.

Он терпеливо ждал, вслушиваясь в звуки. И не ошибся. Все отчетливей нарастал рев мощного лодочного мотора. Он ввинчивался между лопаток, сверлил виски. Березкин торопил невидимого хозяина лодки. Ему хотелось побыстрей оборвать этот вероломный рев.

Лесник вышел на окоем песчаной косы, плеснул в лицо речной водой. Сунув захолодавшую руку под рубашку, положил ладонь на сердце, успокаивая его. Потом долгим взглядом посмотрел на Кедровый Берег.

Потревоженная шумом, плеснула под противоположным берегом ондатра. Вот сейчас, как только лодка минует черторой и на полном ходу проскочит суводь, Березкин, как бы приветствуя браконьера, помашет рукой. Остальное довершит поворот к косе. Березкину очень надо, чтобы все внимание человек в лодке переключил на него. Вот сейчас… сейчас. Он изо всех сил замахал рукой. Верзила — Березкин сразу узнал его — даже привстал на корме и хотел развернуть лодку обратно, но тут ее сильно тряхнуло, мотор обидно ревнул и осекся на густой ноте. Лодка плотно осела посреди реки.

— Вот так. Сиди тут. Дожидайся Костю, — бормотнул Березкин, присаживаясь на корягу.

С реки неслись тарабарщина и угрозы.

— А ведь сеть-то, в которую ты поймался, тоже у браконьера конфискована, — крикнул он верзиле. — Жулик ладил, жулик и попался. Вишь, какая рыбина плещется. Правильно я, выходит, рассчитал. Ну-ну, разматывай, разматывай. До морковкина заговенья хватит. Наплачешься над мотором-то.

Он снова встал, прислушиваясь. Да, он и на этот раз не ошибся: к Кедровому Берегу спешил милицейский катер.

Остановка в пути

Из-за низкой облачности вылет из Трехозерска откладывался. Секретарша держала Широкова «в курсе», а он той порой подписывал срочные бумаги, несрочные откладывал главному инженеру, который оставался вместо него на время отпуска. Отпуск! Какое легкое, воздушное слово, круглое, как колесо, за которым хочется бежать без раздумий и сомнений. Жена с сыном уже неделю у моря. Широков всю эту неделю прямо-таки физически чувствует прикосновение шершавых пляжных песчинок к телу.

— Игорь Борисович, — стелется из селектора голос секретарши, — еще на два часа отложили.

Широков и сам видит в окно, что ничего не изменилось в этой низкой облачности. Того и гляди, дождь-сеянец начнется.

— Черт! — жалуется срочной бумаге Широков. — Бронь пропадет! Надо бы в главк позвонить, чтоб на следующий рейс перенесли. — Он было взялся за телефон, но тут в кабинет вошли буровики из бригады Скуратова.

— A-а, добрый день, добрый день! — разулыбался навстречу им Широков. — Первыми в сводке идете за июль. Порадовали! Так держать!

— Да держать-то держать, Игорь Борисович. Сводка — она что, есть-пить не просит.

— Ну как же, как же! Показатель — он и есть показатель.

— Мы вот что пришли, Игорь Борисович. Сушилку бы нам на буровой соорудить. Помните, мы еще в прошлом году приходили к вам. Вы вроде все поручили заму, а сушилки как не было, так и нет…

— Безобразие, — сказал без какого-то бы ни было душевного возмущения Широков. — Бе-зо-бразие! Но ничего, время еще есть, до зимы, слава богу, далеко. Сделаем! Я вот сейчас в тетрадь запишу, чтоб занялись, главный инженер проконтролирует. А я