Игра. Памяти Иосифа Львовича Черногорского - Владимир Фомичев

Птица шумно втянула воздух с гор.

– Так пахнет Вечность. И не родились ещё слова, способные передать этот запах. Разве что краски? – обратился седой к грифу.

Стервятник промолчал. Рисунок его иссечённого клюва удивительно напоминал морщины старика.

Объятый пламенем костёл беззвучно прощался с наступившей ночью. Без сожаления, без слов проклятья.

И не родились ещё краски, способные передать палитру чувств на лице распятого.

Картина вторая

Едва стемнело, к заброшенному кладбищу подъехала повозка. В кронах деревьев зашевелились дремавшие вполглаза вороны. Лошадь испуганно всхрапывала и пятилась. Телега раскачивалась и жалобно скрипела. Её деревянные инквизиторские колёса хранили печать четвертований. Возница и трое сопровождающих заметно нервничали. Воровато пригибаясь, снесли неструганый гробик в неприметную на отшибе могилу и поспешно ретировались.

– Куда катится человечество? – кряхтел горбатый уборщик, ссыпая в яму чешуйки бесплодной земли.

Невидимое облако пыли оседало на выцветших ресницах, першило в горле, саднило в груди. Погост имел дурную славу. На нём хоронили разбойников, самоубийц и прочих вероотступников.

Выровнял по краям, утоптал плоскими подошвами. Отложив ненужный инструмент, старик, надрываясь и поминутно отплёвываясь, водрузил по центру могилы обломок базальтовый скалы: теперь никуда не денется.

Под покровом ночи к захоронению потянулись люди. Шли молча. По отдельности и небольшими группками, избегая смотреть друг другу в глаза.

К утру перебывали почти все…

Старик отряхнулся и присел за столик.

– Я тебя там не видел.

Седой мужчина постучал изгрызенным карандашом по пустому бокалу.

– А мы с покойницей и не расставались. Правда, Кончита?

Бандерша ловко откусила кончик новой сигары единственным жёлтым зубом.

– Золотая девка! Мертвечину жрать не стала бы.

Бармен принёс напитки – Margarita для писателя, El desierto для старика.

– Жить захочешь, съешь, – уборщик ещё больше сгорбился.

– Возможно. Главное, чтобы не вошло в привычку, – седой покосился в сторону королевского грифа.

Птица нахохлилась и сделала вид, что упрёк к ней не относится. Она была голодна: надежда на кладбищенский пир не оправдалась. Стервятник замер на краешке стола и затаился.

Последними к заживо похороненной притащились проститься нерукопожатные родственники: надменность, высокомерие, кичливость, чванство, тщеславие, спесь.

Гордость расправила затёкшие плечи. Камень покачнулся, но устоял.

В этот раз устоял.

Картина третья

Омертвевшая армия маиса гибла стоя: невызревшие початки стыдливо прятали в желтушных стеблях худые мальчишеские лица, покрытые угрями несостоявшейся зрелости. Суховей иногда шевелил руки-плети, и тогда выжженный город накрывала беспробудная тоска. Она просачивалась в закрытые наглухо ставни и души.

Мотыга высекала искры из покрытой струпьями земли.

– Куда катится человечество? – кряхтел горбатый уборщик, силясь пересадить чудом сохранившийся за фасадом сгоревшего костёла росток.

– Нет, не будет толку. Засолена утроба. Мертва. Слишком много пролито слёз.

Подходя к столику, мексиканец с хрустом давил босыми ногами тучи мумифицированных мух, так и не нашедших спасение под крышей бара.

– Чему ты улыбаешься?

Седой мужчина перестал вертеть изгрызенный карандаш.

– Рыдать – значит признать поражение. Правда, Кончита?

Хозяйка борделя отложила в сторону вязание, выпустила колечки дыма, глубоко затянулась чудовищно толстой сигарой и растянула в беззубом оскале ярко крашенные потрескавшиеся губы.

– Сукин ты сын, амиго!

Писатель поманил королевского грифа. Обессилившая от голода птица с благодарностью приняла кусок чёрствой лепёшки.

– Любовь, и только любовь спасёт мир. Уж мы-то с тобой знаем… Правда, Кончита?

Эпилог

Забраны в пучок пышные волосы, бусинки пота в ложбинке грудей, подоткнуты цветастые платья. Сильные женские ноги месят строительную глину.

Взмахи мачете рассекают воздух. Пучки маисовой соломы наполняют коробки из-под текилы.

Строится храм.

Контрольный выстрел в себя

Дедектива

Шкура белого медведя, зажигалка S. T. Dupont и жутко наглый котяра – вот и всё, что осталось от прежней красивой жизни. Шкура полысела, в зажигалке кончился газ, и только кот не терял присутствия духа и барских замашек. Он мог часами гипнотизировать скучающую муху, отказывался от неподобающей еды, игнорировал мышиные шорохи и засыпал исключительно под «Радио Классик». Взывать к его совести было столь же тщетно, сколь требовать милостыню у проносящегося по автобану кабриолета.

Большую часть дня котяра проводил в глубоком кресле с резными дубовыми подлокотниками, чудом сохранившимся в период избавления от хозяйских непрофильных активов (вывеску «Вы в ответе за тех, кого приручили» он также отстоял).

П вышел дымить на крыльцо – усатый Нуар не переносил запаха дешёвых сигар. Сегодня, впервые за несколько лет, отчаяние и глубочайшая депрессия уступили место проблескам надежды. Роман дописан, и внутренний голос сказал да.

С ним, с этим въедливым цензором, последнее время отношения не складывались. Как ни старался П убедить упрямца, что «второсортная осетрина», тоже осетрина, а рождать шедевры поточным методом невозможно, единоутробный критик настаивал на своём: не можешь родить, не мучь пиписку. «В какой-то мере он прав, – размышлял известный прозаик, – в погоне за тиражами и белковыми гонорарами я опустился до ширпотреба. Предыдущие работы видятся оскоплёнными, как глянцевые бодибилдеры. Но не эта!»

Он вернулся в кабинет и ласково погладил рукопись. Затем взял в руку и попытался взвесить. Ого! Несмотря на небольшой объём, труд повис гирей.

– Чисто золото. Как думаешь, Нуар?

Кот уставился на хозяина немигающими зелёными огоньками.

– Понял. Надо что-то придумать…

Не прошло и дня после звонка издателю, а кровопийца уже тряс руку, не сняв модное пальто и не переодев обувь.

– Вижу, вижу. Твоя довольная физиономия не так радует, как интригует.

Прошло полчаса. Визитёр сидел молча, пришибленный. Наконец он распаковал сумку, и на столе выстроились давно забытые этикетки.

Прикончили вторую. Издатель расчувствовался.

– Я всегда говорил, что ты гений. Моя самая удачная находка. Этим романом мы взорвём рынок! Снова будешь устрицы хавать и девок щупать. Машину…

– Мне бы с долгами рассчитаться. Жену с работы забрать, чай не девочка по клиентам бегать. Да и…

– Стоп, стоп! Разбежался, – глаза гостя мгновенно вернули привычный холодный блеск. – Не забывайся! Все права на твои, хе-хе, шедевры у меня. Сколько захочу, столько и дам, – он похлопал скисшего творца по плечу. – Ну-ну, не обижу.

Декабрьский месяц зловещим серпом покачивался в окне прокуренной напрочь дачи. Издатель храпел на хозяйской кровати. П мрачнел за столом – сон не шёл.

Подкрался Нуар и, потёршись о ногу, вытащил на крыльцо.

– Вы бы знали, милочка, как я вам сочувствую. Ещё не старый. Да и смерть такая страшная, – клиентка фальшиво всплакнула. – Он что, забыл печку закрыть? Или газ выключить? Кошмар.

Заметка об ужасной кончине популярного прозаика ненадолго привлекла внимание околокультурной общественности. Десятка полтора звонков, несколько писем, унизительная материальная помощь от Союза писателей – вот, собственно, и всё, чем пришлось довольствоваться безутешной вдове.

Минул год.

Роман вышел в свет и понаделал много шума. Немало этому способствовали и обстоятельства безвременного ухода автора. Трагедия, как водится, лучшая реклама. Вмиг разбогатевший издатель растворился где-то в недрах матушки-Европы.

Шустрый курьер DHL вручил увесистый конверт: Распишитесь.

«Любезная такая-то такая-то! Убедительно прошу Вас прибыть по указанному адресу в пятницу, к пяти часам по полудню. Билет и чек на расходы прилагается. Ваш искренний друг».

Вдова недолго думая («сто лет не была заграницей») собралась и…

Широко улыбающийся издатель встречал в дверях с огромным букетом её любимых цветов. Жестом проводил в роскошную гостиную. Усадил в кресло и принёс её любимый коктейль.

– Спасибо, конечно. Но давайте не будем торопиться. Всего год как нет П, и я никак не могу его забыть.

Улыбка хозяина особняка стала ещё шире.

– Вот за это тебя и обожаю!

Услышав голос мужа, гостья едва не потеряла сознание.

– Но…

– Тише, тише, дорогая. Я сейчас всё объясню.

Выборы

Из жизни грибов, или Десять лет без права переписки

Попробуйте затаиться в складках вечернего заката где-нибудь недалеко от лесной поляны. Вы обязательно услышите разговор её обитателей и, если повезёт, сумеете их разглядеть.