Похождения Тома Соуэра - Марк Твен

— Можно уже мнѣ пойти поиграть, тетя?

— Какъ, уже? А много-ли ты отработалъ?

— Все докончено, тетя.

— Томъ, не лги! Терпѣть этого не могу.

— Я не лгу; все готово.

Тетя Полли не могла повѣрить такимъ словамъ. Она пошла, чтобы убѣдиться лично, и была бы довольна, если бы хотя двадцать процентовъ на сто въ свидѣтельствѣ Тома оказались не ложью. Увидя же, что вся изгородь была не только загрунтована, но покрыта краскою дважды и трижды очень тщательно, причемъ даже по землѣ была проведена полоса, она пришла въ изумленіе неописанное и проговорила:

— Признаюсь… не къ чему придраться. Ты можешь работать, когда захочешь, Томъ… — Но она тотчасъ же разбавила похвалу, прибавивъ:- Жаль только, что хотѣніе-то это у тебя крайне рѣдко, должна я сказать. Ну, хорошо, или себѣ, играй; но смотри, приходи домой во время, а не то, я тебя!..

Она была до того восхищена величіемъ его подвига, что повела его въ кладовую, выбрала тамъ лучшее яблоко и вручила его ему при назидательной рѣчи объ удвоенной сладости и цѣнности лакомства, получаемаго безгрѣшно и лишь путемъ добродѣтельныхъ усилій. И пока она завершала наставленіе подходящимъ текстомъ изъ Писанія, онъ успѣлъ «стянуть» орѣховый пряникъ.

Послѣ этого онъ вышелъ и увидалъ Сида, входившаго на наружную лѣстницу, которая вела во второй этажъ. Подъ рукою у Тома валялись комья грязи, и воздухъ наполнился ни въ мгновеніе ока. Они осыпали Сида, какъ градомъ, и прежде чѣмъ тетя Полли успѣла опомниться и броситься на помощь, шесть или семь комковъ произвели свое дѣйствіе, а Томъ перелѣзъ уже черезъ заборъ и скрылся. Тутъ была калитка, но Томъ обыкновенно такъ дорожилъ своимъ временемъ, что де пользовался ею. Душа его успокоилась, онъ свелъ теперь счеты съ Сидомъ за то, что тотъ привлекъ вниманіе на черную нитку и подвергъ его непріятностямъ.

Обойдя постройки, онъ очутился въ грязномъ проходѣ, который велъ задами къ коровнику тети Полли. Онъ былъ теперь внѣ предѣловъ ареста и возмездія и направился на мѣстную площадь, на которой два «военные» отряда мальчиковъ сошлись для сраженія, согласно предварительному условію. Томъ былъ главнокомандующимъ одной арміи, Джо Гарперъ (его закадычный другъ) — предводителемъ другой. Оба великіе полководца не снисходили до личнаго участія въ боѣ, - это было годно для мелюзги, а сидѣли вмѣстѣ на возвышеніи и руководили дѣйствіями черезъ посредство своихъ адьютантовъ. Армія Тома одержала блистательную побѣду послѣ долгой и упорной битвы; вслѣдъ затѣмъ пересчитали убитыхъ, произошелъ обмѣнъ плѣнныхъ, былъ придуманъ предлогъ къ будущей войнѣ и назначенъ день сраженія. Въ заключеніе обѣ арміи выстроились и отмаршировали прочь, а Томъ воротился домой въ одиночку.

Проходя мимо дома, въ которомъ жилъ Джэффъ Татшеръ, онъ увидѣлъ въ саду какую-то новую дѣвочку, — прехорошенькое голубоглазое существо съ бѣлокурыми волосами, заплетенными въ двѣ длинныя косы, въ бѣломъ лѣтнемъ платьицѣ и въ вышитыхъ панталончикахъ. Недавно увѣнчанный лаврами герой палъ безъ выстрѣла. Нѣкая Эми Лауренсъ испарилась изъ его сердца, не оставивъ въ немъ даже воспоминанія о себѣ. Ему думалось, что онъ былъ влюбленъ въ нее до безумія; онъ называлъ эту страсть свою «обожаніемъ»; оказывалось, что это было простое, мимолетное увлеченіе. Онъ ухаживалъ за нею цѣлые мѣсяцы; она всего только недѣлю назадъ призналась ему во взаимности, онъ былъ самымъ счастливымъ и возгордившимся мальчикомъ во всемъ мірѣ въ теченіе какихъ-нибудь краткихъ семи дней, — и вотъ, въ одно мгновеніе она вылетѣла изъ его сердца, какъ случайный посѣтитель, которому пора уходить.

Онъ молился теперь исподтишка на этого новаго ангела до тѣхъ поръ, пока не увидѣлъ, что дѣвочка его замѣтила; тогда онъ притворился, что не знаетъ о ее присутствіи, и началъ «выказывать себя» разными нелѣпыми мальчишескими способами, съ цѣлью принести ее въ восхищеніе. Онъ упражнялся такимъ дурацкимъ образомъ нѣсколько времени, но, взглянувъ въ ея сторону среди одного самаго опаснаго гимнастическаго фокуса, увидѣлъ, что она повернула уже къ дому. Онъ подбѣжалъ къ забору, облокотился на него, очень огорченный, но надѣясь, что она промедлитъ еще. Она пріостановилась на минуту на крыльцѣ, потомъ двинулась опять къ двери. Томъ тяжко вздохнулъ, когда она ступила на порогъ, но лицо его тотчасъ же просіяло, потому что она перебросила черезъ изгородь фіялку, прежде чѣмъ скрылась. Томъ кинулся прочь и остановился шагахъ въ двухъ отъ цвѣтка, ко тутъ поднесъ руку къ глазамъ, защищая ихъ, и сталъ смотрѣть вдоль улицы, какъ будто замѣтивъ вдали что-то любопытное. Потомъ онъ поднялъ соломинку, уставивъ ее себѣ на носу, и старался удержать въ равновѣсіи, закинувъ голову совершенно назадъ. Покачиваясъ изъ стороны въ сторону при этихъ усиліяхъ, онъ подвигался ближе и ближе къ цвѣтку до тѣхъ поръ, пока не накрылъ его своей голой ступнею; схвативъ его тогда своими гибкими ножными пальцами, онъ поскакалъ прочь на одной ногѣ съ своимъ сокровищемъ и исчезъ за угломъ, — но только на одну минуту, потребовавшуюся ему на то, чтобы прицѣпить цвѣтокъ себѣ подъ курткой у самаго сердца, или, быть можетъ, желудка, потому что онъ былъ не очень силенъ въ анатоміи и вообще не особенно точенъ. Потомъ онъ воротился къ изгороди и торчалъ у нея до сумерекъ, снова «выказывая себѣ», какъ и передъ тѣмъ; но дѣвочка не показывалась вовсе и онъ ободрялъ себя немного только надеждою на то, что она поглядываетъ на него гдѣ-нибудь изъ окна и убѣждается въ его вниманіи. Наконецъ, онъ отправился нехотя домой съ разными видѣніями въ своей бѣдной головкѣ.

Онъ былъ до того оживленъ въ продолженіи всего ужина, что тетка его думала: «Что это съ мальчикомъ?» Она его порядочно выругала за то, что онъ выпачкалъ Сида, но онъ даже нисколько не надулся за это, а когда онъ вздумалъ украсть сахару подъ самымъ носомъ у тетки и получилъ за это по рукамъ, то замѣтилъ только: — Тетя, вы никогда не бьете Сида, когда онъ воруетъ?

— Ну, Сидъ никогда не злитъ людей такъ, какъ ты. Не досмотри только за тобой и ты весь сахаръ стащишь.

Она вышла зачѣмъ-то въ кухню, а Сидъ. пользуясь своей безнаказанностью, потянулся къ сахарницѣ, что было такимъ торжествомъ надъ Томомъ, что тому стало даже не въ терпежъ, но сахарница выскользнула изъ рукъ Сида, упала и разбилась. Томъ пришелъ въ восторгъ… въ такой восторгъ, что даже прикусилъ себѣ языкъ и не вымолвилъ ни слова. Онъ рѣшилъ, что будетъ молчать, даже когда тетя воротится, и просидитъ спокойно, пока она не спроситъ, кто напроказилъ; тогда онъ разскажетъ все, и ничего въ мірѣ не будетъ ему отраднѣе, чѣмъ увидѣть, какъ тому любезному, образцовому мальчику, наконецъ, «попадетъ». Онъ былъ до того преисполненъ радости, что удержался съ трудомъ, когда старушка воротилась и остановилась надъ осколками, кидая молніеносные, гнѣвные взгляды поверхъ своихъ очковъ. «Вотъ оно, сейчасъ разразится гроза!» — думалъ онъ, а черезъ минуту уже ревѣлъ на полу! Могучая десница была снова занесена надъ нимъ, когда онъ успѣлъ крикнуть:

— Да полно же, за что бьете! Разбилъ ее Сидъ!

Тетя Полли остановилась въ недоумѣніи и Томъ ждалъ словъ любви и состраданія; но когда она пріобрѣла снова способность заговорить, то сказала только:

— Гмъ… Ты не получилъ даромъ ни одного шлепка, какъ бы тамъ ни было… Вѣрно совершилъ какую-нибудь другую отчаянную проказу у меня за спиной, это уже несомнѣнно.

Но ее все же мучила совѣсть и ей такъ и хотѣлось какъ-нибудь приголубить его, но она думала, что это будетъ своего рода сознаніемъ въ своей неправотѣ и подрывомъ всякой дисциплины. Поэтому она молчала и занялась разнымъ дѣломъ, но съ горечью въ сердцѣ. Томъ сидѣлъ, насупясь въ углу и торжествовалъ среди обиды. Онъ зналъ, что тетка готова въ душѣ встать на колѣни передъ нимъ, и былъ утѣшенъ этой мыслью, но не хотѣлъ выкидывать флага примиренія, не хотѣлъ замѣчать ничего подобнаго. Онъ чувствовалъ на себѣ заискивающій взглядъ, даже затемнявшійся, иногда слезою, но обходилъ его полнымъ невниманіемъ. Онъ воображалъ себя больнымъ и лежащимъ на смертномъ одрѣ; тетка его наклонялась надъ нимъ, умоляя о малѣйшемъ словѣ прощенія, но онъ отвертывался къ стѣнѣ и умиралъ, не произнеся этого слова… Что-то станетъ она чувствовать тогда?.. И ему представлялось, что его приносятъ съ рѣки, мертваго, съ мокрыми волосами, блѣдными рученками, уже болѣе не проказничающими, и съ успокоившимся наболѣвшимъ сердечкомъ. Какъ она бросится тогда на его тѣло, какъ потекутъ на него ручьемъ ея слезы, и какъ уста ея станутъ молить Бога возвратить ей ея мальчика, котораго она уже никогда, никогда болѣе не станетъ обижать! Но онъ будетъ лежать блѣдный и холодный, не подавая никакого знака… бѣдный, маленькій страдалецъ, муки котораго кончились. И онъ растравлялъ свои чувства драматизмомъ такихъ картинъ, которыя ему нельзя было обнаружить, и онѣ подавляли его, наполняли его глаза слезами, скатывавшимися внизъ, когда онъ моргалъ, и капавшими съ кончика его носа. Это любованіе своими горестями до того услаждало его, что онъ не хотѣлъ нарушать своего настроенія никакимъ суетнымъ весельемъ или оскорбительною утѣхою; оно было слишкомъ священно для такого вторженія, и потому, когда его кузина Мэри вбѣжала въ комнату, вся сіяя удовольствіемъ при возвращеніи домой, послѣ цѣлой «вѣчной» недѣли, которую она провела въ деревнѣ, онъ всталъ и вышелъ вонъ изъ одной двери, какъ туча и мракъ, между тѣмъ какъ Мэри вносила въ другую солнечный лучъ и пѣсню. Онъ направился вдаль отъ мѣстъ, излюбленныхъ мальчиками, избирая пустынные уголки, соотвѣтствовавшіе состоянію его духа. Длинный плотъ на рѣкѣ сманилъ его, онъ усѣлся на самомъ концѣ бревенъ и сталъ смотрѣть на печальную водную глубину, желая потонуть какъ-нибудь разомъ и безсознательно.