Неприятности на свою голову - Фредерик Дар

– Да?

– Да.

– Но я ничего не сделала!

– Вам это придется доказать! Она заламывает руки.

– Я уже целую неделю не видела моего мужа...

– Вы в этом уверены?

– Клянусь!

Милашка строит иллюзии. Женские клятвы по шкале ценностей следуют сразу после заячьего пука.

Она издает восклицание, призванное навести меня на мысль, что она невиновна:

– Он внизу?

– Разумеется.

– И мы ничего для него не делаем! Надо же ему помочь!

– Чем можно помочь человеку, у которого не хватает половины головы!

На этот раз я перешел границу, и она с глубоким вздохом навзничь падает на софу. Вдовушка лишилась чувств!

Что мне теперь делать? Я поднимаю ее веки, проверяя, не ломает ли она комедию. Нет, действительно отрубилась.

Надо привести ее в чувство. Ее состояние подсказывает, как нужно себя вести, чему я очень рад, поскольку не имею планов на ближайшее будущее.

Я видел такое во всех комедиях. Сориентировавшись, я нахожу кухню, бегу туда и сталкиваюсь нос к носу с парнем в одной рубашке.

Он стоит, прижавшись к стене, стиснув зубы, с блуждающим взглядом и с видом горького сожаления, что не находится в этот момент в какой-нибудь киношке.

Это молодой парень, высокий, мускулистый, немного рыжеватый.

Он смотрит на меня так, как, должно быть, Христофор Колумб смотрел на Америку, впервые подплывая к ней.

И тогда он проявляет самую человеческую, самую забавную реакцию: кивает головой и шепчет:

– Добрый день, месье!

Глава 3

Когда я заглядываю в прошлое, то часто испытываю головокружение от этой бездны передряг.

Там осталось много субъектов, которых я отправил к предкам и которые дожидаются теперь труб Страшного суда! Однако, вспоминая о своем поведении, я могу признать, что ему всегда было свойственно одно достоинство – вежливость. При всех обстоятельствах – а одному богу известно, в каких обстоятельствах я побывал, – я всегда был предельно куртуазным. Помнится, Людовик Четырнадцатый мне как-то сказал: «Ты самый вежливый человек, которого я видел после Кольбера!»

Поэтому я отвечаю на приветствие типа, дрожащего от страха на кухне. Не надо иметь высшего образования, чтобы понять, чем этот малый занимался у милашки Ван Борен. Я говорю себе, что вся история может свестись к банальному адюльтеру.

Должно быть, голубки вовсю резвились, когда заявился муж. Известное дело! Такое можно встретить на каждом углу. Сколько дураков-коммивояжеров, неожиданно вернувшихся из поездки на день раньше, застают свою дражайшую половину в полном экстазе. Они обижаются, и начинается заварушка. Я прекрасно представляю себе, как Ван Борен явился домой и вспугнул любовников. Свободное падение с пятого этажа прекрасно успокаивает разъяренных мужей. Его голова при этом превращается в такое месиво, что рога показались бы ему вполне стоящим украшением.

Я открываю дверцу полки и достаю бутылку уксуса.

– Идите за мной, – говорю я малому. Он подчиняется.

Но уксус оказывается ненужным, потому что, когда мы входим в комнату, дамочка уже пришла в себя. Я ставлю бутылку на стол и закуриваю сигарету.

– Ну, – спрашиваю, – и как же обстоят дела? Едва не падающий от страха красавчик, кажется, спрашивает себя о том же.

– Джеф разбился насмерть, упав в шахту лифта, – говорит ему блондинка хриплым голосом.

К его страху добавляется изумление. Он смотрит на меня, не понимая.

– Не стройте из себя невинность, – ворчу я. – Вы ее изрядно подрастратили. Он застал вас в пикантной ситуации, и вы испугались скандала... Ну, признавайтесь!

Он ни в чем не признается. Его морда так же выразительна, как банка зеленого горошка. Может, в трусах у него все в порядке, но в плане интеллекта это далеко не Эйнштейн.

Ему требуется некоторое время, чтобы понять обвинение, выдвигаемое мною против него. Тогда его физиономия приобретает красивый зеленый цвет и он садится на диван рядом со своей красоткой.

– Югетт... – бормочет он. – Это неправда... Скажи ему, что я этого не делал.

Прямо маленький мальчик. Жалкий тип. Я атакую Югетт, потому что она женщина, а бабы отличаются чувством реальности. Кроме того, они отличаются стойкостью. Особенно в том, чтобы встать в стойку, как говорит мой коллега Берюрье, который никогда не упускает случай сказать каламбур, если он плохой.

– Кто вы? – спрашивает вдова меня. Этот вопрос она должна была задать уже давно, но из-за треволнений он просто не пришел ей в голову. Я начинаю свою песенку:

– Полицейский. Французский, но все-таки полицейский... В Бельгии нахожусь в служебной командировке. Я следил за вашим мужем и пришел задать ему несколько вопросов, но он как раз приземлился к моим ногам... Мне показалось, что здесь что-то нечисто. Я поднялся по лестнице и никого не встретил. Вы понимаете, что я хочу сказать? Его столкнул некто, живущий в этом доме. Я в нем никого не знаю, но почти полностью убежден, что вы единственная, кому было выгодно устроить ему этот полет...

Она закрывает лицо.

– Нет! Нет! Я ничего не делала. Я не видела мужа. Он не заходил в квартиру, я ничего не слышала.

Пока она протестует, я начинаю вспоминать инцидент таким, каким пережил его. Был громкий крик ужаса, но до него ни единого подозрительного звука. Судя по тому немногому, что видел, Ван Борен был сильным человеком. Он бы не дал подвести себя к двери лифта, не почуяв опасности и не начав сопротивляться.

Если предположить, что постельный дружок мадам оглушил его, перед тем как сбросить в шахту, он бы упал без крика, потому что находился бы под анестезией. Нет, что-то в моей головенке не укладывается. Сразу произошло столько событий, что не могу их нормально переварить.

Любовники в нерешительности смотрят на меня.

– Чем вы занимались? – спрашиваю я их. Они опускают головы.

– И ничего не слышали?

– Мы были в спальне, в глубине квартиры, – признается женщина.

– Ваш муж не мог войти так, что вы не слышали?

– Это невозможно: я заперла дверь на цепочку. Как у нее все организовано! Бабы все такие. Чтобы устроить траходром, они принимают тысячу предосторожностей.

– На кухне есть черный ход? – задаю я новый вопрос.

– Да...

Я его заметил, когда ходил за уксусом. Значит, с одной стороны, Джеф Ван Борен не мог внезапно войти в квартиру, а с другой – любовник вполне мог незаметно сделать ноги в случае его неожиданного возвращения. И никакого скандала... Если, конечно... Да, если они уже давно не задумали его убрать. Но в таком случае они бы выбрали другой способ, а то этот чересчур броский!

Я снова перешагиваю через угрызения совести, заменяющие мне лифтовую шахту. Сообщить в полицию или...

– Покажите мне ваши документы! – говорю я молодому человеку.

Он идет за пиджаком и предъявляет мне свое удостоверение личности.

Из документа я узнаю, что его зовут Жорж и что живет он на авеню Леопольд, 1. Эти сведения я записываю в мой блокнот.

– Ладно, можете идти.

– Простите? – бормочет он.

Весьма недовольный той свободой действия, что беру на себя, и той, что даю ему, я ору:

– Я вам сказал, что вы можете идти, отваливать, делать ноги, рвать когти, исчезнуть, слинять! В Льеже что, уже не говорят по-французски?

Он испуганно кивает:

– Говорят, говорят... Я...

– Ясно? – ору я.

Он опять кивает и бежит в коридор.

– Выйдете черным ходом! – кричу я ему. – И не вздумайте валять дурака. Если исчезнете из обращения, малыш, я из вас выщиплю все перышки!

Слышен хлопок двери черного хода. И вот я наедине с молодой вдовой. Горе ей очень идет. Оно придает ее лицу романтичность, которой ему так не хватало прежде.

Я беру ее за запястье и говорю размеренным голосом:

– Послушайте, малышка, я действую довольно бесцеремонно по отношению к моим бельгийским коллегам. Если бы они узнали, что я позволил уйти одному из действующих лиц драмы, то сказали бы мне пару ласковых, а может, даже больше...

Она делает едва заметный знак, что ценит мою тактичность.

– Вижу, вы понимаете. Я хотел остаться с вами наедине, потому что собираюсь вам задать кучу конфиденциальных вопросов. Во всяком случае, ваши ответы на них будут рассматриваться как конфиденциальные.

Она снова покорно кивает.

Какая она хорошенькая с этими белокурыми волосами, голубыми глазами, затуманенными слезами, и покрасневшими от горя щеками!

От горя? Гм! Я в этом не особо уверен. Она скорее потрясена резкой формой, в которой я сообщил ей новость. А горе – это совсем другое.

– Скажите, Югетт...

Услышав, что я обратился к ней по имени, она вздрагивает. Должно быть, она говорит себе, что у французских полицейских очень своеобразная манера вести расследование и обращаться с подозреваемыми.

– Скажите, Югетт, чем занимался ваш муж? Она пожимает плечами.

– Он был генеральным представителем одной немецкой фирмы в Бельгии.

– А что он представлял? Платяные щетки или сдвоенные пулеметы?