Тайна алмазного берега - Енё Рэйтё

М-да, против правды не попрешь.

– Твоя взяла, Султан! – сдался я наконец. – Лично я тебе верю.

– Я тоже, – кивнул Альфонс Ничейный.

– Значит, я здесь не на правах арестанта? – уточнил Султан.

– Нет.

– Тогда какого черта, – повернулся он к Альфонсу, – ты пнул меня ногой?

Длинная ручища Султана взметнулась и с такой силой припечатала смазливую физиономию Альфонса, что, будь на его месте любой другой, свалился бы с катушек долой. Однако Ничейный ответил молниеносным хуком.

Драка началась – не приведи господи! Я-то считаю, что Альфонс в два счета мог бы одержать верх, потому как равных ему за всю свою жизнь не встречал, но в его планы не входило разделать Султана под орех. Противники, сцепившись, катались по полу, в полутьме раздавались тупые звуки кулачных ударов.

Я не вмешивался – мое дело сторона. Пускай почтеннейшие господа сами разбираются.

Взгляд мой был прикован к старому приятелю, который ныне покоился в дорожном сундуке. Бедняга Хопкинс!.. Лицо спокойное, умиротворенное, глаза закрыты… Но что это?! Я отчетливо видел, как мускул у носа дернулся.

Батюшки-светы, мы ведь даже не удосужились проверить, жив он или помер!

– Стоп! – заорал я и пинком привел в чувство Альфонса, который, ухватив Турецкого Султана за уши, самозабвенно колотил его башкой об пол.

– Ребята! У Хопкинса лицо дернулось. Надо бы взглянуть… вдруг да он жив…

– Ты что, даже сердце у него не послушал? – обрушился Альфонс на Султана.

– Чего там слушать… Я думал, ему кранты! – пропыхтел Султан.

Мы вытащили Хопкинса из сундука и положили на пол. Альфонс приник ухом к его груди, мы, затаив дыхание, ждали.

– Ну, как?

– По-моему, глухо… – буркнул Альфонс, но головы по-прежнему не поднимал. Некоторое время спустя он сказал: – Иногда мне чудится легкий толчок… Да и не остыл он, как покойнику положено…

Альфонс извлек из кармана плоскую металлическую фляжку и влил капельку рома сквозь стиснутые зубы Хопкинса. Я принялся массировать ему грудную клетку.

Если Хопкинс выжил, то лишь благодаря тяжелому ранению. Да-да, не смейтесь! Капитан полиции в Сингапуре рассказывал, что в бессознательном состоянии человек не истекает кровью, поскольку кровообращение замедляется, кровь вокруг раны густеет и закупоривает отверстие.

Прошло еще несколько томительно долгих минут, и мы уловили редкие, чуть слышные толчки.

– Надо врача! – заявил Султан. – И не абы какого, а первостатейного.

Мы устроили Хопкинсу ложе из порожних мешков, а сами помчались за врачом.

Подельники Альфонса Ничейного терпеливо несли вахту у трапа.

– Можете быть свободны! – отпустил их Альфонс. – Теперь мы и втроем управимся.

3

В порту Орана у нас был свой врач. Федор Квасич некогда служил на русском крейсере «Кронштадт», а после революции очутился в Оране. Влачил жалкое существование, а пьянство и карты делали свое черное дело. В результате за какое-то нарушение закона бывшего моряка даже упрятали на год за решетку.

Отбыв срок, доктор Квасич обосновался в порту в качестве врача и морфиниста. Здешним нравам чужды бюрократические порядки: диплом – дело десятое, главное – умение. А Квасич много чего умел! Прежде всего – молчать. Не мне вам объяснять, что основное условие лечения – сохранение врачебной тайны. Если извлекаешь из пострадавшего револьверную пулю, незачем увязывать лечение с криминальной хроникой завтрашних газет, а если констатируешь факт смерти, не вникай в подробности, где обретет твой пациент вечное упокоение.

Это и называется сохранением врачебной тайны.

Квасич много читал, много пил, а в качестве побочного занятия служил пианистом в баре «У когтистой кошки». Играл он действительно хорошо.

Крупные белые, покрытые веснушками руки этого гиганта-толстяка, опухшего от непрестанных возлияний, с поразительным проворством скользили по клавишам, извлекая дивной красоты звуки.

Мы неслись на всех парах, тем более что нужный нам бар располагался в проулке неподалеку.

– А где Турецкий Султан? – спохватился вдруг мой приятель.

Султан-то, оказывается, слинял!

– Теперь ясно, что рыльце у него в пуху! – воскликнул Альфонс.

– Что рыло в щетине, это бы еще полбеды. Никто из нас не бреется по два раза на дню, зато Султану удалось сегодня дважды оставить нас в дураках.

– Ну, попадись он мне, придушу как кутенка!

– Сперва разыщем Квасича.

Доктор медицины сидел за роялем. Из-под пальцев его лилась душещипательная мелодия, глаза влажно поблескивали.

Завидев нас, Квасич тотчас захлопнул крышку рояля и взял свою шляпу.

– Прошу прощения, – сказал он, обращаясь к посетителям. – Меня вызывают к тяжелобольному. – Подхватился и пошел. Это ли не отзывчивость?

– Нож? – деловито поинтересовался Квасич дорогой.

– Нет.

– Пуля?

– В затылок.

– Скверно!

По пустынному переулку мы припустились чуть ли не бегом.

– Где ваш саквояж? – спросил я.

– У Барышникова.

– Значит, зайдем за ним.

– Двести франков.

– Ничего, вызволим.

«Барышников» – кличка всем нам известного барыги, который к тому же ссужал деньги под залог. Докторский чемоданчик со всеми необходимыми инструментами был сейчас у него.

Мы постучались к Барышникову. Сгорбленный, седобородый ростовщик жил в небольшом домишке один.

– Нам нужен саквояж доктора Квасича.

– Двести франков.

– Чего нет, того нет.

– На нет и суда нет.

– Подавись своими франками!

Барыга выхватил револьвер и направил на нас.

– Ну и сволочь же ты, Барышников! – не выдержал я.

– А что прикажете делать? Я потому и беру под залог докторский чемоданчик, что от подыхающих отбоя нет. Значит, всегда найдется желающий уплатить залог. Это называется бизнес. Отдашь даром, и плакали твои две сотни.

– Откуда нам взять?

– Ценю юмор! Сейчас полночь, и за полчаса вы вполне успеете забраться в тепленькое местечко и погреть руки.

– До тех пор Хопкинс коньки отбросит.

– Ничем не могу помочь. Не подходите ближе, стрелять буду!

– Пошли, Оковалок! – скомандовал Альфонс Ничейный. – А вы, Квасич, ждите здесь. Мы мигом обернемся.

На пару с Альфонсом мы отправились на охоту. От одного из доков в море вдавался длинный мол, и аккурат в этот момент к нему причалила яхта – изящная и явно дорогая.

– Ну как?

– Попытка не пытка…

Мы зашагали вдоль мола. С яхты сошли пассажиры.

– Прячься! – Мы шмыгнули за груду покрытых брезентом тюков.

К берегу двигались двое: высоченный, крепкого сложения седовласый господин в офицерской форме со знаками отличия высокого ранга и другой господин, помоложе. Сопровождали их два матроса.

– Капитану придется заговорить, – холодно обронил седовласый.

– А если он не появится? – возразил его спутник. – Пора бы ему уже дать о себе знать.

Голоса и звуки шагов, постепенно удаляясь, стихали… Мы метнулись к яхте. Посудина роскошная, небось найдется здесь такая мелочишка, как двести франков!

На палубе слабо мерцали редкие фонари.

– Заходи с другого конца… – шепотом распорядился Альфонс и, пригнувшись, ухватился за борт парусника. Я прокрался к корме. Есть у меня короткая, обтянутая кожей и начиненная свинцом дубинка, с которой я не расстаюсь. Взобравшись на палубу, я сразу же приготовил дубинку.

На корме было темно. Обогнув каюту, я осторожно выглянул из-за угла и увидел вооруженного охранника: к винтовке матроса был примкнут штык. Часовой занимал пост у второй каюты – с той стороны должен был подобраться Альфонс. На палубе появился еще один матрос; зажав под мышкой свернутый брезент, он мурлыкал себе под нос какую-то песенку.

Вооруженный страж беспокойно завертел головой, словно заслышав шум.

Огромной гибкой кошкой бросился на него Альфонс Ничейный и в ту же секунду нанес удар в челюсть. Послышался негромкий хруст разбитой кости, и матрос рухнул бы мешком, не подхвати его Альфонс вовремя, чтобы избежать лишнего шума.

Его напарник не успел опомниться, как схлопотал по башке свинчаткой. Негромко охнув, он свалился у борта.

Альфонс сдернул у стражника с плеча винтовку.

– Свяжи их! – велел он. – А я пока гляну, нет ли кого внизу.

Выставив вперед штык, он скользнул к трапу.

Бечевкой, которой был стянут брезент, я связал матросов и отворил дверь в темную каюту. Внезапно вспыхнувший свет ослепил меня.

– Руки вверх! – Передо мной, с нацеленным мне в лоб пистолетом, стояла молодая блондинка ослепительной красоты.

4

Как вы, наверное, уже успели заметить, я человек довольно консервативного склада, для меня соблюдение традиций и правил приличия – первейшее дело. А уж тем более с дамами надлежит себя вести, как подобает джентльмену. Повинуясь решительному, однако же оскорбительному требованию белокурой красотки, я поднял руки и при этом отвесил глубокий поклон.