Мы же семья - Анна Джейн

Нина думала, что девять месяцев до родов будут долгими и мучительными, наполненными разной прелестью вроде токсикоза, варикоза и причудами во вкусовых предпочтениях, однако свою беременность она перенесла на удивление легко, трудным был только последний месяц. Да и время пролетело незаметно. Келла все так же пытался быть милым и заботился о жене, правда, на свой манер, запрещая все на свете, однако ему она твердо заявила, что беременна, а не больна.

На пятнадцатой неделе счастливые супруги узнали и пол ребенка – мальчик. Правда, Келла узнал об этом по скайпу, ибо в это время был в Европе вместе с группой.

- Прикольно, - сказал он с некоторым недоумением, сидя на кровати в гостиничном номере и глядя на экран телефона. – Знаю, кому буду покупать вертолеты на радиоуправлении.

- Идиот, - отозвалась Нина устало. – Лучше подумай, как мы его назовем.

4

Келла пожал широкими обнаженными плечами, на которых были набиты замысловатые татуировки.

- Да как угодно, - расплылся он в широкой улыбке. – Я буду звать его сын. А он меня – батя. Норм.

- Спешу тебе сообщить, дорогое рыло, что в течение первого года жизни он не будет к тебе обращаться, - сморщившись, ответила Нина. – Он будет орать.

- Все мелкие орут, - ничуть не опечалился Келла.

- Конечно, все. И твой тоже будет. Только все это буду слышать я. А ты будешь шляться со своими дебилами по Европам. И наслаждаться жизнью.

- Я не наслаждаюсь! Я работаю! – мгновенно вскипел Келла.

И тут как назло, дверь на заднем плане открылась, и в его номер ввалился гитарист Фил с двумя девушками в вызывающих платьях, которых он фривольно обнимал чуть ниже талии.

- Вот как вы там работаете! Скот! – почему-то обозлилась Нинка и отключилась. Она была очень ревнивой.

Помирились они в этот же день. Впрочем, ругались и мирились они несколько раз в неделю – для обоих это была своего рода игра, которая никогда не надоедала.

С выбором имени сына возникли проблемы. Отец Келлы, Александр Михайлович хотел назвать его Федором в честь своего деда-летчика, героя Великой Отечественной Войны. А вот дядя Витя был категорически против и заявил, что не позволит какому-то идиоту, сын которого, еще больший идиот, дать имя его первому внуку.

- Раз уж на то пошло, - говорил он сердито, - назовем ребенка в честь нашего прадедушки Викентием.

Уступать никто не хотел, и сваты едва не дошли до рукоприкладства во время одной из семейных встреч. Их едва успокоили жены, заявив, что у мальчика вполне может быть двойное имя.

Проблемы возникли и с фамилией. Нина хотела дать ему свою фамилию, а Келла – свою.

- Называй, как хочешь. Но мой сын будет Строганов-Софьин. Не обсуждается, - завил Келла жене.

- Вообще-то, смею тебе напомнить, рожать его буду я, а не ты, дорогой, - пропела Ниночка. Для нее это тоже было дело принципа. Фамилию мужа она так и не взяла.

- Я сказал, и ты слышала. Не обсуждается, - не шел на попятную Келла.

- Спорить со мной вздумал, смерд? – разозлилась моментально девушка.

- Вздумал.

- Я. Рожаю. Мои. Правила. Понял? – запульнула она смятой в шарик салфеткой прямо в лоб будущему отцу своего ребенка. Тот завелся еще больше. И супруги вновь стали орать друг на друга.

- Может быть, дать ему двойную фамилию? – предложила тогда Катя, которая вместе с Антоном находилась в гостях у Журавлей.

- И что, - ухмыльнулся Антон, дотрагиваясь до щеки Кати и задумчиво на нее глядя, – у них будет сын с двойным именем и тройной фамилией? Забавно.

Эта реплика и Ниночке, и Келле показалась весьма смешной. Ссора прекратилась – оба стали придумывать варианты того, как их сынишку будут обзывать во дворе. Катя смотрела на них и лишь вздыхала – чувство юмора у них обоих было весьма странное.

В конце концов, об имени и фамилии решено было подумать уже после рождения малыша.

Роды у Ниночки начались чуть раньше положенного срока, и нельзя сказать, что она была в восторге от происходящего, но не жаловалась. Зато кричала. Много, долго и со вкусом.

- Я так вопила, что мне пригрозили заклеить рот, - рассказывала она потом Кате. – А я начинала орать еще громче, чтобы не только мне больно было. Ха. Свинство. И вообще, подруга, роди-ка и ты. Знаешь, как это ужасно!? Они мне говорят: «Мы сейчас там кое-что разрежем, чтобы плод легче выходил». Я отвечаю: «Делайте уже, что хотите». И жду, когда… резать будут. А они ничего не делают. И тогда я спрашиваю: «Когда вы там кромсать меня будете?». А они: «Уже все сделано!» Представляешь, какая это дикая боль - даже не чувствуешь другой дикой боли!

Представлять Катя не очень хотела – им с Антоном пока что было не до детей.

- Ты счастлива? – только и спросила она подругу.

- Да, - коротко ответила та. Но говорить Кате о том, что это стоило всех пережитых ею мучений, не стала. Просто улыбнулась спящему сыну, лежащему рядом, и осторожно коснулась его ручки – его пальчики тотчас сжали его ее палец.

Свою любовь Нина Журавль не привыкла выражать, но в этот момент ничего не могла с собой поделать – ее, этой странной безусловной любви, в сердце было столько, что она с трудом умещалась в нем. И даже в этой одноместной палате она умещалась с трудом. А может, и во всем мире.

Нина не поняла, когда уголки ее глаз стали влажными, да и ей было плевать на это. Она просто лежала, окутанная этой своей любовью, и с любопытством рассматривала ребенка.

- Если бы я знала, как это будет больно, я бы тебя кастрировала заранее, - по телефону сообщила